Иван Науменко - Грусть белых ночей
Узнав, что Сергей по самоучителю и французским языком занимался, Френкель что-то на этом языке у него спрашивает. Сергей не понимает ни слова. Френкель усмехается:
— Ладно. Не святые горшки лепят. Попробую тобой заняться. Переводчика в полку нет. Походишь в разведке. Потом увидим...
Весна медленная, сырая, холодная. Но дни стали заметно длиннее. Дотемна Сергей в строевой части не засиживается. В поле подсохло, и, поужинав в столовой, он торопится на пригорок за село. Приходит и Милованов. За последние дни они даже собственную тропку протоптали в прошлогоднем жнивье.
Разговоры бесконечные: в считанные дни друзья-товарищи успели друг другу исповедаться и теперь знают друг о друге все. Сергей и про Галю Милованову рассказал, показав фотокарточку, которую она подарила на прощанье. На этой, величиной с открытку, довоенной карточке Галя красива: большие глаза, тонкое лицо, загадочная улыбка.
— Думаешь — она будет тебя ждать? — спрашивает Милованов.
— Не знаю. Писем не пишет.
— Женщины изменчивы...
Сказал он это как истину, в которой не сомневается, а у Сергея защемило в груди. У самого Милованова девушки, о которой бы думал постоянно, нет, хотя письма от знакомых девчат, с которыми вместе учился в школе, он изредка получает.
Впрочем, говорит и думает о девчатах Милованов мало. Интересуют его другие материи: смысл жизни, бесконечность Вселенной. Носит в брезентовой командирской сумке томик Канта и горячо объясняет Сергею, что такое философская категория трансцендентальности.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
Полк — на колесах, и направление известно. Ни в какой другой город не приедешь, если вагоны стучат по рельсам прямой, как стрела, железной дороги, которая ведет из Москвы в Ленинград.
Грузятся на неприметной, безлюдной станции, добравшись до нее после марша по расхлябанным проселкам.
Впервые слышит Сергей о Карельском перешейке как о возможном участке, куда может попасть полк. Петля блокады разорвана, и фронт близко от Ленинграда только с западной и северной финской стороны. Сколько еще терпеть? Среди бойцов и офицеров о Карельском перешейке ведутся тихие, осторожные разговоры.
Тяжелые воспоминания о Карельском перешейке связаны с ходом финской войны в тридцать девятом — сороковом годах. Сергей помнит состояние растерянности, которое овладело ими, местечковыми хлопца ми-школьниками, в те месяцы, когда шла та война. После побед на Халхин-Голе, на озере Буирнур, где порядком наложили японцам, славных освободительных походов в Западную Украину и Западную Белоруссию было непонятно, почему топчутся на одном месте советские дивизии на этом самом Карельском перешейке?
Когда окончилась финская война и показали кинофильм «Линия Маннергейма», стало ясно, почему советские войска так медленно продвигались, несли такие большие потери. Маннергейм сидел в железобетонных дотах, которые, по сути дела, были неприступны. Никакая другая армия их бы не одолела. Местечковцы, вернувшиеся с этой войны, рассказывали о ней по-другому. Смысл их затаенных, осторожных сообщений был такой: пекло там было, много крови пролилось.
Гитлер, должно быть, как сыч из-за забора, следил за событиями на Карельском перешейке. Может быть, наблюдая за теми боями, он вообще пришел к выводу, что советские дивизии, их командиры ничего не стоят, и принял решение напасть на Советский Союз. Кто знает, может быть, именно тогда в его безумной голове возник план «блицкрига»...
Проехали Бологое.
На душе у Сергея тяжко. Он больше, чем кто-либо другой, считал, что они попадут на Украину, в богатый хлебный край, агитировал друзей-товарищей ехать на фронт вместе. Именно он купил и пересыпал в карман хитрого ротного писаря несколько стаканов самосада: плату за то, чтобы друзья-товарищи отправились на фронт в одной маршевой роте.
Когда они, местечковцы, еще таскали бревна в запасном полку, в Москву приезжал представитель Финляндии, вел переговоры о заключении перемирия. Сорвались переговоры. Неизвестно почему. Задирают нос маннергеймовцы, неужто не видят, что для Гитлера, его миражного тысячелетнего рейха, наступает никудышное время. Сергей читал, что шюцкоровцы вместе с Гитлером ринулись в эту войну потому, что тоже рассчитывали построить великую державу, границы которой доходили бы до Урала. Глупость. Сплошная глупость. Где, когда существовала такая огромная Финляндия?
Эшелон останавливается на пригородной станции под Ленинградом. Приказ наистрожайший: местность лишь недавно освобождена от немцев; до последнего дня земля лежала под снегом, прилегающая к станции территория даже наполовину не разминирована. Поэтому ни шагу с насыпи. Но смельчак нашелся. Спуская на ходу штаны, таки сиганул под откос. Не успел присесть — грохнул взрыв.
Через несколько минут смельчака — молодого еще солдата — несут на носилках в вагон санчасти. Из левой ноги свищет кровь: каблук ботинка вместе с пяткой как бритвой срезало. Впрочем, жить можно и без пятки. Будет парень немного прихрамывать — беда невелика...
Выгружаются на следующей станции. Короб с архивными бумагами строевой части, за которые в дороге отвечает Сергей, Масленников берет под свое начало. Перед Сергеем ставится новое задание. В городке — он называется Красное Село — нужно найти помещение для строевой части.
Сергею, для того чтобы скорее выполнить задание, даже коня дают — большого черного битюга, хромающего на переднюю правую ногу. Несколько квартирьеров, конных и пеших, спешат по выщербленному шоссе по направлению к селению, неясные очертания которого темнеют впереди.
Сгущается сумрак, и трудно что-нибудь разобрать. Трясясь на острой хребтине коня (седла нет), въехав вместе с другими конниками в Красное Село, Сергей видит, что разместиться в городке негде. Тут еще хуже, чем в Ржеве. Даже коробок уцелевших не найдешь — сплошные руины.
Около эшелона суматоха, гомон. Хромого коня Сергей возвращает в хозяйственный взвод с большой охотой.
Задание — отыскать помещение для строевой части в пригородной ленинградской деревне — теперь возлагается на незнакомого старшего лейтенанта. Сергей назначается ему в помощники. Они бродят до полуночи. У старшего лейтенанта компаса нет. Может, потому, что он не занимает в полку никакой должности, находится в резерве. И спросить о дороге не у кого. Навстречу попадаются колонны, группы бойцов, грузовики, повозки, гремящие по выщербленному шоссе. Но эти войска выгрузились из эшелона и сами ищут пристанища.
Только во второй половине ночи, умаявшиеся, промокшие — безостановочно идет дождь, — находят они намеченную деревню. Шум, галдеж, ругань на улице. Некоторые службы их обогнали: большинство помещений занято. Пробираясь по грязи, старший лейтенант и Сергей останавливаются перед вполне сносным на вид домиком, который еще никто не успел захватить. Двери и окна в нем распахнуты, стекла выбиты, но в других домах не лучше. Жителей в деревне — ни одного: всех погнали перед собой немцы.
В самом домике квартирьеры находят относительно тихую комнату. Старший лейтенант чиркает зажигалкой. На полу — куски штукатурки, щебень, мусор, но стекла в окне целые и голландка есть.
Старший лейтенант веселеет.
— Заночуем. Иди поищи дров.
В соседнем домишке окна засветились, слышатся мужские и даже женские голоса. Сергей подходит ближе, прислушивается. В хате — женщины, мужчины стоят во дворе. Приглядевшись, Сергей видит чьи-то фигуры в командирских шинелях, плащ-накидках с капюшонами. Офицеры время от времени посверкивают карманными фонариками.
Из приоткрытого окна слышится игривый голос:
— Заходите. Только не все. Есть и другие дома. Мы из Ленинграда. Копаем землю под огороды...
Около следующих домов такие же разговоры.
Сергей наотдирал от забора досок, разломал их на дрова. Нащипав лучины, затопил печь.
Старший лейтенант — фамилия его Тетерников, — услышав от Сергея про женщин, прихватив вещевой мешок, проворно выскользнул из комнаты.
Весело потрескивают в голландке доски, трепетные блики огня ложатся на грязные, с оббитой штукатуркой, ободранными обоями стены. Понемногу теплей становится в комнате. Прислонившись к печке, кажется, слышишь, как высыхают на тебе мокрые шинель, гимнастерка. Сергей дремлет.
Вот только так, может, и бывает на войне: еще несколько часов назад Сергей и слыхом не слыхал про эту деревню и хату, в которой теперь нашел пристанище.
Впрочем, и в партизанах так было: не каждый день партизаны знали, где будут ночевать, и не заботились об этом.
Под утро возвращается старший лейтенант. Он зол. Никто не взял в компанию. Вообще странный человек этот старший лейтенант. У него приятное, красивое лицо, хорошая осанка. Вид атлетический, даже спортивный. Но в армии Тетерников — полный неудачник. Сам признался. Закончил среднюю школу, поступил в военное училище. Еще перед войной за хорошую учебу выпустили из училища сразу старшим лейтенантом. Но за три года войны он не поднялся в чинах ни на одну ступеньку. Давали взвод — ранило или контузило, попал в госпиталь, оттуда — в офицерский резерв. Так повторялось трижды.
