Александр Хьелланн - Эльсе
Крохотный домик, в котором жила эта женщина, был зажат двумя огромными пакгаузами, принадлежавшими консулу Виту. Женщина ввела ее в очаровательную маленькую комнатку, окна которой выходили на гавань. За комнаткой находилась еще более крохотная и еще более очаровательная спаленка.
— Вот здесь ты можешь жить, сколько захочешь, — сказала женщина, ласково потрепав ее по плечу. — Я так давно ждала, что ты придешь.
Эльсе в общем даже не была особенно поражена.
В ее грезах, когда она мечтала под музыку Ширрмейстера, случались даже и более удивительные вещи. Потрясения последних событий спутали в ее сознании действительность с вымыслом, так что она уже ни в чем не сомневалась, ни о чем не спрашивала, а поплыла по течению, радуясь спасению от страшного чувства заброшенности, которое ей пришлось испытать.
Лишь когда приветливая женщина, меняя ей чулки — в комоде были приготовлены чулки, — совсем мимоходом упомянула имя консула Вита, Эльсе кольнуло подозрение. Она поднялась с дивана и хотела убежать.
Но женщина удержала ее и очень тепло заговорила о добром консуле, рассказала о нем много хорошего; а кроме того, — куда ей было бежать?
Блоха легла на диван, а когда вскоре добрая женщина внесла покрытый белой скатертью поднос с кофе, яйцами и белым хлебом, она села за стол и с интересом стала смотреть на лодки, плывущие по бухте…
Здесь Эльсе прожила осень и зиму. Ей было хорошо. Понемногу она привыкла к консулу — он был добр и мил. Выходила она очень редко: у нее было несколько знакомых, с которыми ей было страшно стыдно встретиться. Другие, напротив, останавливались и заговаривали с ней, оглядывали и ощупывали все, что на ней было, и эта их зависть была для нее как бы вознаграждением. Но фрекен Фалбе она так боялась, что бросалась бежать, едва завидев ее в другом конце улицы.
И все же еще больше она боялась Свенна. Она знала, что после того, как работа на кирпичном заводе к осени кончилась, он переехал в город. Однажды вечером она заметила, что он идет за ней по Прибрежной улице. Она торопливо добралась до дома и заперлась. Вскоре она услышала, что он возится с замком и вполголоса зовет ее. Но она не шевелилась и не отвечала, и он ушел.
Но через несколько дней он совершенно неожиданно оказался у Эльсе в комнате. Она бросилась к двери спальни, чтобы запереться там. Свенн между тем стоял не двигаясь, и осматривался. Он изменился. Лицо у него уже не было такое красивое и загорелое, как летом, и Блохе было хорошо видно, что в последнее время он много пил.
— Я все знаю, Эльсе, — начал он, — но это ничего. У меня с лета осталась еще сотня крон. Если хочешь быть со мной, мы поженимся и уедем к моему дяде в Арендал, там мне обещали работу.
Эльсе опустила ручку двери. Ей больше не было страшно, она стыдливо опустила голову и сказала:
— Нет, Свенн! Не проси меня об этом, я не могу. Но спасибо тебе.
Свенн сел на стул у двери и, когда увидел, что Эльсе плачет, тоже заплакал. Так они проплакали некоторое время, каждый в своем углу.
Но тут Эльсе подумала, что кто-нибудь может войти. Она торопливо вытерла глаза и стала умолять его как можно скорее уйти.
Безвольный и покорный, он дал прогнать себя, но сказал, что придет еще раз.
И он действительно часто приходил в часы, когда им не могли помешать. Всякий раз, когда она видела его, чувство стыда вспыхивало в ней вновь, но все слабее и слабее, пока она не смогла уже сидеть подолгу, разговаривая с ним. Со странным нервным интересом она слушала его рассказы о том, как тают его сбережения. Она усердно расспрашивала его о его товарищах и когда услышала, что он сошелся кое с кем из Банды, поняла, что дело его дрянь.
Но она не предостерегала его, ей даже не казалось, что это плохо. Было бы гораздо хуже, если бы он остался таким же красивым и невинным, каким он был, когда она впервые увидела его, — теперь, когда она сама пала так низко.
В день, когда у него осталось всего двадцать крон, он предложил их Эльсе — полунагло, полууниженно — за один-единственный поцелуй. Но Эльсе отпрянула в страхе и гневе: ни за что на свете она не хотела бы притронуться к нему или его деньгам. Свенн выслушал ответ униженно и покорно, как побитая собака. Но когда он тихо направился к двери, ей все-таки стало жалко его, и она поцеловала его и не взяла денег.
Так прошла зима…
Но когда к концу февраля и в марте дни стали длиннее и светлее, всяческие слухи, которые потихоньку высиживались в зимней темноте, вылупились из яиц, начали шевелить крылышками, и вскоре новая история о консуле Вите, разрезая со свистом воздух, понеслась от дома к дому.
Консул прибег к своему обычному средству: он уехал по делам в Лондон. А в один прекрасный день, когда ласковая женщина явилась к Эльсе, на лице у нее было совершенно новое выражение и ни малейшего намека на улыбку. Она объявила коротко и ясно, что консул уехал — по меньшей мере на год — и что Эльсе делать в этом доме нечего, что ей надо сейчас же убираться и нельзя ничего взять с собой.
Но Блоха уже больше не походила на ту Блоху, которую когда-то выгнала мам Спеккбом. Она встала и осыпала ласковую женщину градом ругательств. Разгорелась перепалка, которая кончилась тем, что женщина поклялась, что до захода солнца Блоха уберется из ее дома.
— С удовольствием, с величайшим удовольствием, — ответила Эльсе. Она и сама подумывала об этом: ей опротивела вся эта история. И когда в этот момент на лестнице появился Свенн, она крикнула ему, сверкая глазами:
— Я пойду с тобой, Свенн!
Но Свенн, казалось, был скорее ошеломлен, чем счастлив. Упавшим голосом он шепнул ей:
— У меня не осталось ни шиллинга.
Тогда Блоха рассмеялась — рассмеялась так, что зазвенел весь дом сверху донизу. Свенну стало несколько не по себе.
Сияя, словно это был ее величайший триумф, она взяла его за руку и прошла мимо женщины, которая издевательски смеялась над ними.
Они пошли к Банде. У дверей фрекен Фалбе Эльсе остановилась и нахмурилась, но всего лишь на мгновение.
VКрасивая фру полицмейстерша уже больше не ожидала посетителей с десяти до одиннадцати. Ей это надоело.
Подготовительным работам не было видно конца. Казалось, что, основав это общество, капеллан достиг своей цели и что дальнейшее процветание и успех общества его не особенно волновали.
На последнем собрании он — при всеобщем одобрении — даже предложил отложить дело до осени: ведь приближалось лето, и все покровители общества разъезжались — кто на морские купанья, кто в деревню. Поэтому приходилось, как выразился капеллан, ограничиться незаметной будничной работой, а затем, если богу будет угодно, вновь встретиться осенью с обновленными силами.
Но незаметная будничная работа была не для фру полицмейстерши. Она, напротив, желала отличиться тем или иным образом. Но повода к этому не представлялось, и в конце концов она оставила журнал закрытым на письменном столе. Она не убрала его: ведь это была красивая вещь, и все, кто приходил в дом, спрашивали, что это такое.
Однажды ясным майским утром между десятью и одиннадцатью в спальню вошла горничная и доложила, что пришла фрекен Фалбе, которая желает поговорить с фру полицмейстершей.
Фру сначала хотела не принимать посетительницу, но, услышав, что дело касается «Общества помощи падшим женщинам общины святого Петра», быстро и элегантно оделась и вышла к посетительнице. Но все же она была слегка рассержена: как это похоже на фрекен Фалбе — приходить не вовремя. На нее также было похоже, что она, казалось, совсем не слушала рассказа фру о жуткой мигрени, а сразу же перешла к делу.
— Вы помните, сударыня, — начала она, — что некоторое время тому назад я рекомендовала одну молодую девушку в ваше общество? Вы помните также, что явилось препятствием для ее приема?
Фру чопорно кивнула.
— Это препятствие, к сожалению, теперь отпало, — голос фрекен Фалбе при этих словах зазвучал несколько резко, — девушка эта сбилась с пути весьма основательно и самым прискорбным образом.
Фру полицмейстерша не знала, что ответить. Она придала своему лицу официальное выражение и стала искать в уме возражений: она чувствовала инстинктивное желание противоречить фрекен Фалбе.
Но вдруг ее осенила мысль, что здесь ей представляется великолепный случай отличиться. Ведь она — секретарь общества, и хотя приют еще не организован окончательно, но зато в ее распоряжении имеются деньги и одежда. Она посмотрела на журнал. В него следовало записывать женщин, которые получали от общества регулярную помощь.
Фру полицмейстерша приняла дерзкое решение и торжественно открыла журнал.
Твердым и изящным почерком она стала — наконец-то! — заполнять пустые графы первой строки: фамилия, возраст, кем рекомендована и т. п., — притом с таким деловым видом, словно выполняла все это в двадцатый раз.
