Георг Борн - Бледная графиня
— А я все знаю.
— Разве он говорил тебе?
— Говорить-то не говорил, но я сама догадалась. Он воображает, что я уже совсем ослепла, а я еще кое-что вижу левым глазом. Недели две назад я заметила на полу в его комнате что-то черное. Подняла, присмотрелась — а это женская перчатка.
— Женская перчатка?
— Да, именно. Я положила ее на то же место, будто и не видела вовсе. А потом она исчезла, верно, он спрятал. А недавно я нечаянно увидела, что он стоит в своей комнате и что-то целует. Издали я не разглядела, что он прижимал к губам, заметила только, что он сунул эту вещицу под счетную книгу. Потом посмотрела — а это чей-то портрет, матушка.
— Чей же?
— Я видела только, что это фотографическая карточка, а с кого — разглядеть не могла. Пойди в его комнату, приподними книгу. Там она и должна лежать.
— Нехорошо подсматривать и выведывать чужие тайны, — заметила старая мать. — Но очень хотелось бы знать, кого избрало его сердце. Разве я буду против, если Губерт женится на доброй, порядочной девушке? Может, он думает, что мы будем против или станем чинить ему помехи? Ничего подобного! Я докажу ему, что он ошибается, уговорю не жертвовать ради нас своим счастьем. Да и зачем? Разве хорошая жена может мешать матери? Я с радостью уступлю ей место хозяйки. Мне пора бы и на покой. Мы с тобой можем перебраться в комнатку под крышей, а он пусть живет здесь с молодой женой.
— Ты права, — сказала София. — Наверное, поэтому он такой молчаливый и мрачный. Действительно, нужно сказать ему об этом. О нас с тобой ему незачем беспокоиться. Мешать мы не будем. Его счастье для нас дороже всего. Я тоже буду очень рада, если он найдет себе добрую жену, какую вполне заслуживает.
Старушка-мать отправилась в комнату сына.
Крик удивления вырвался из ее груди.
— София, да ведь это молодая графиня!
— Лили? — удивленно переспросила сестра Губерта.
— Царь небесный! Как попал к нему ее портрет?
— Теперь мне все ясно. Значит, и перчатка была ее, такая крошечная, изящная…
— И этот портрет он целовал, София?
— Да, матушка, этот. Его-то он и сунул под счетную книгу.
Старая женщина принялась разглядывать фотографическую карточку четкой, прекрасной работы, очень похожую на оригинал.
— Как похожа… — прошептала она. — Ну точно живая!
— Я даже могу объяснить, как он раздобыл этот портрет, — сказала София. — Некоторое время назад Лили снималась у фотографа в городе. Я припоминаю, что Губерт вскоре после того тоже ездил в город, — вероятно, за карточками. Наверное, он попросил фотографа изготовить для него одну лишнюю.
Старая женщина выглядела очень озабоченной.
— Пусть так, — пробормотала она, — но что ему в этом портрете? Уж не влюблен ли он в молодую графиню? Вот несчастье-то! Как он осмелился поднять на нее взгляд? А все оттого, что росли вместе, хоть он и на пять лет старше. Говорила я вашему отцу: незачем пускать мальчика в замок, добра от этого не будет. А он только смеялся над моими опасениями.
— Но ведь это форменная глупость! — заметила София. — Как он мог позволить себе влюбиться в графиню?
— Как мог позволить… — повторила мать. — Да разве сердце спрашивает рассудка? Не он первый, не он последний. Хотя подобные вещи никогда до добра не доводят. Молодая графиня всегда так ласкова и приветлива. Она обращается с ним, как с другом. Вот он и забрал себе в голову Бог знает что.
— Но ведь должен же он понимать, что ему, простому охотнику, и помышлять нечего о женитьбе на графской дочери.
— Нечего-то нечего, но, Боже милостивый, сердце ведь не спрашивает, кого любить, — оправдывала сына мать. — И ничего удивительного, что молодой человек влюбился в такое личико, — продолжала она, любуясь портретом. — Хороша, как картинка. И всегда такая приветливая, как и покойная графиня. И уж, конечно, ласковая с Губертом. Дай Бог, чтобы его чувство не привело к какому-нибудь несчастью, — молвила старушка и положила портрет на прежнее место.
Теперь обе женщины владели разгадкой той странной перемены, которая произошла с Губертом. Но разгадка эта готовила бедной матери только заботы и беспокойство. Молча вернулась она в свою комнатку, села к окну и задумчиво устремила взор на деревья.
Неужели так и не увидит она истинной радости от своих детей? Тут полуслепая дочь, там Губерт со своим безрассудством. Господи, в чем она провинилась? За какие грехи карает Всевышний ее детей?..
Губерт ушел к трем дубам, что растут неподалеку. Что понадобилось ему там в эту пору? Вечереет, небо заволакивают тучи…
С тревогой смотрела мать туда, куда ушел ее сын — их единственная надежда и опора, их кормилец. Он давно скрылся в лесной чаще. Ему знакомы здесь каждая тропинка, каждый кустик — отчего же тоска сжимает сердце матери, а на глаза невольно наворачиваются слезы? Уж не предчувствие ли беды, которая угрожает их Губерту?..
Но вернемся к Лили.
Бесконечно счастливая от признания Бруно, спешила она в замок. Ее чистое и невинное сердце было переполнено. Ей хотелось как можно скорее увидеться с Марией и излить перед ней свою душу.
Час, который она провела у трех дубов, казался ей счастливейшим в ее жизни.
Она торопилась домой и не замечала, что с каждой минутой темнеет небо, деревья шумят все тревожнее, усиливаются порывы ветра. В душе ее было ясно и светло. Звезда любви сияла ей. Пред нею витал милый образ Бруно. Столько мыслей роилось в ее головке, а в сердце столько чувств, что окружающий мир перестал существовать для нее. Она не знала страха, не чуяла опасности. Впрочем, ей не раз приходилось возвращаться в замок в темноте — пешком или на лошади, одной или в обществе Марии. Лишь одно могло остановить ее сейчас — возможность побыть с милым еще несколько минут. Но Бруно уже далеко, и незачем ему возвращаться…
Когда началась гроза, девушка в первую очередь подумала о Бруно: как-то теперь доберется он до города. Она скоро будет в замке, а ему предстоит еще долгий путь, ночью, в непогоду…
Вдруг, как и у трех дубов во время разговора с Бруно, девушке послышался шорох в кустах у самой дороги. Она с тревогой огляделась по сторонам, но в темноте ничего не увидела.
— Есть тут кто-нибудь? — смело спросила Лили и внезапно увидела впереди темный силуэт человека, который двигался ей навстречу.
— Это вы, Губерт? — спросила Лили и облегченно вздохнула. — Хорошо, что я не из робких, а то вы могли бы напугать меня.
— Я хотел бы проводить вас, графиня, — произнес Губерт таким взволнованным тоном, что Лили с удивлением взглянула на него. В таком состоянии она его еще никогда не видела.
— Как вы оказались здесь, Губерт? — спросила она.
— Я был у трех дубов, — сообщил он.
— Приходили подслушивать? Это не очень-то порядочно с вашей стороны. Вы злоупотребили моим доверием. Так, значит, когда я услышала шорох в кустах, это были вы? Стыдитесь, Губерт, этого я от вас никак не ожидала.
— Я и сам не знаю, как это произошло, — пробормотал Губерт, опустив голову. — Какая-то неведомая сила повлекла меня туда, и я не мог ей противиться.
Лили была поражена таким странным поведением всегда скромного и почтительного лесничего. Она вдруг почувствовала безотчетный страх от того, что оказалась в темном лесу наедине с этим человеком.
— Не нужно меня провожать, Губерт, — сухо сказала она. — Я и одна прекрасно доберусь.
— Боже, но мне так хочется… — в замешательстве произнес лесничий.
Это было уже слишком.
— Возвращайтесь назад. Ступайте домой, — строго и решительно произнесла Лили. Поведение лесничего с каждой минутой удивляло ее все больше. — Я пойду одна. Вы слышите? Одна!
— Нет, вы не можете, — заикаясь, пробормотал он.
— Я решительно не желаю, чтобы вы меня провожали! — громко воскликнула девушка. В подобные минуты она становилась резкой и умела быть требовательной.
— Я хотел сказать вам, что привело меня сюда…
— Ничего не хочу слушать. Ступайте домой! — приказала графиня.
— В таком случае, смотрите, чтобы не произошло несчастья, — простонал Губерт и, шагнув в сторону, растворился в темноте.
«Что это с ним? — спрашивала себя Лили. — Он никогда еще не был таким. Что означают его замешательство, его странные, бессвязные речи? И эти последние слова — что он имел в виду? О каком несчастье хотел предупредить меня? О Боже, ведь я, кажется, ничего плохого ему не сделала. И мне на самом деле не нужны такие провожатые. В лесу, действительно, темно и страшно, но с ним как-то еще страшней…»
