Теодор Драйзер - Гений
Это чудо, эта красота, вся эта жизнь неотразимо влекли его к себе.
«Уеду в Чикаго!» — мысленно решил он и поднялся.
Вот перед ним родной дом, уютный, тихий. А в нем — мать, отец, Миртл. Но он уедет. Ничто не мешает ему вернуться обратно, если он захочет.
«Конечно, я могу вернуться», — произнес он про себя.
Словно движимый какой-то неодолимой силой, Юджин вошел в дом, поднялся к себе и достал маленький саквояж. Он сложил туда вещи, которые могли понадобиться ему в первую очередь. В кармане у него было девять долларов с некоторых пор он копил деньги. Он спустился вниз и остановился в дверях гостиной.
— Что случилось? — спросила мать, глядя на его серьезное лицо, говорившее о внутренней борьбе.
— Я еду в Чикаго, — сказал он.
— Когда? — спросила она пораженная, не зная, что и думать.
— Сегодня, — ответил он.
— Не может быть! Ты шутишь! — воскликнула мать.
Она недоверчиво улыбалась. Конечно, это только мальчишеская выходка, не больше.
— Я еду сегодня же, — сказал он. — И хочу поспеть к четырехчасовому поезду.
Теперь на лице матери появилась тревога.
— Быть не может, — повторила она.
— Ведь я в любое время могу вернуться, если захочу, — сказал Юджин. Пора мне поискать себе другое занятие.
Вошел отец. У него была маленькая мастерская в сарае, где он иногда чистил машины и чинил фургоны. Он все утро копался там.
— Что случилось? — спросил он, увидев их взволнованные лица.
— Юджин уезжает в Чикаго.
— Это когда же? — иронически спросил отец.
— Сегодня. Он говорит, что едет сейчас.
— Ты это, надеюсь, не всерьез? — сказал пораженный Витла. Он ушам своим не верил. — Что это тебе загорелось? Такой шаг надо хорошенько обдумать! На какие же средства ты будешь там жить?
— Проживу как-нибудь, — сказал Юджин. — Я еду. Хватит с меня Александрии. Я хочу выбраться отсюда.
— Ну что ж, — сказал отец, веривший в инициативу. Оказывается, он плохо знал своего сына. — Ты уложил чемодан?
— Нет, пусть мама вышлет мне вещи.
— Не уезжай сегодня, — стала упрашивать миссис Витла. — Подожди, Юджин, пока у тебя будет хоть что-нибудь на примете. Это слишком серьезный шаг. Подожди до завтра.
— Я поеду сегодня, мама. — Он обнял ее одной рукой. — Мамочка!..
Он был уже сейчас выше ее ростом и продолжал расти.
— Хорошо, Юджин, — тихо сказала она. — Но напрасно ты уезжаешь.
Ее мальчик покидал ее — сердце матери обливалось кровью.
— Я всегда могу вернуться. Ведь это всего лишь сотня миль.
— Что ж, поезжай, — сказала она наконец, стараясь держаться бодро. — Я уложу твой саквояж.
— Я уже все уложил.
Она пошла проверить.
— Ну что ж, скоро пора ехать, — сказал Витла, думавший, что Юджин еще колеблется. — Очень жаль. Хотя это, разумеется, пойдет тебе на пользу. Во всяком случае ты знаешь, что здесь тебе всегда будут рады.
— Знаю, — сказал Юджин.
Они отправились к поезду все вместе — Юджин, отец и Миртл. Мать не пошла с ними. Она осталась дома плакать.
По дороге на вокзал они зашли к Сильвии.
— Что ты, Юджин! — воскликнула она. — Что за странная фантазия! Не надо ехать!
— Он твердо решил, — сказал Витла.
Наконец Юджин вырывался на свободу. Любовь, семья, все близкое, родное крепко держало его в своих объятиях, и с каждым шагом он словно рвал эти узы. Они добрались до вокзала. Подошел поезд. Отец ласково и крепко пожал сыну руку.
— Будь молодцом, — сказал он и судорожно глотнул.
Миртл поцеловала брата.
— Какой ты чудила, Юджин! Пиши мне.
— Ладно.
Он поднялся в вагон. Прозвонил звонок, и поезд тронулся. Юджин смотрел на знакомые места, и боль, настоящая боль сжала его сердце… Стелла, мать, отец, Миртл, их милый домик… Все это уходило из его жизни.
— Гм-м! — чуть ли не застонал он, прочищая горло. — Черт побери!
Он откинулся на спинку скамьи и заставил себя ни о чем не думать. Он должен пробить себе дорогу. Это и есть жизнь. И это должно быть его целью. Он добьется своего.
Глава IV
Чикаго — кто его опишет! Кто опишет этот гигантский муравейник, выросший словно по мановению жезла на гнилых болотах приозерья! На целые мили протянулись мрачные домишки, на целые мили ушли вперед улицы с торцовыми мостовыми, газовыми фонарями, водопроводными магистралями и пустынными деревянными тротуарами, по которым скоро заснуют толпы прохожих. Стук сотен тысяч молотков, звонкие удары зубил в руках каменщиков! Длинные, смыкающиеся вдали ряды телеграфных мачт; тысячи и тысячи стоящих вразброс, словно часовые, домиков, заводов, устремленных ввысь фабричных труб, и среди них вдруг одинокая невзрачная церковка, смиренно приткнувшаяся на голом пустыре. Нетронутая целина прерии с выгоревшей на солнце травой. Широкие железнодорожные насыпи, по которым ползут стальные пути — десять, пятнадцать, двадцать, тридцать в ряд, — унизанные, словно бусинками, тысячами и тысячами грязных вагонов. Громыхающие паровозы, бегущие поезда, люди у переездов — пешеходы, возчики, кучера, подводы с пивом, платформы с углем, кирпичом, камнем, песком — зрелище новой, неприкрашенной, неукротимой жизни!
По мере приближения к Чикаго Юджин начинал все больше и больше понимать существо и значение огромного города. Какими невнятными казались ему теперь слабые газетные отголоски по сравнению с этой яркой, красноречивой, полнокровной жизнью! Перед ним раскрывался новый мир мощный, влекущий, совсем особенный. Когда поезд стал подъезжать к городу, внимание юноши привлекла красивая пригородная станция — такой он еще никогда не видел. Никогда не приходилось ему видеть и такого скопления рабочих-иностранцев — целые толпы литовцев, поляков, чехов дожидались пригородного поезда. Никогда он не видел и настоящего большого завода, а здесь они вырастали перед ним один за другим — сталелитейные, фаянсовые, мыловаренные, чугунолитейные заводы, мрачные и неприступные на фоне вечереющего неба. Несмотря на воскресенье, что-то юное, энергичное, оживленное чувствовалось в атмосфере этих улиц. С интересом смотрел Юджин на конки, дожидавшиеся пассажиров. В одном месте переправа через реку производилась на канатном пароме; это была грязная, неприглядная речонка, но во всю ее ширь теснилось множество судов, а по обоим берегам тянулись огромные амбары, зерновые элеваторы, угольные склады — архитектура насущных нужд большого города. Воображение Юджина разыгралось. Как хорошо было бы передать эту картину в черных тонах, лишь кое-где тронув красным или зеленым огни вдоль мостов и на судах. В некоторых журналах художники делают такие вещи, но у них это получается недостаточно живописно.
Поезд, пробираясь среди длинных составов, подошел к бесконечной крытой платформе, где под гигантской выпуклой крышей из стекла и стали шипело штук двадцать дуговых фонарей. Толпы людей сновали взад и вперед, пыхтели паровозы, гулко звонили колокола.
У Юджина не было в этом городе ни родных, ни знакомых — никого, к кому он мог бы обратиться, но он не испытывал одиночества. Новая, невиданная картина жизни захватила его целиком. Он вышел из вагона и неторопливым шагом направился к выходу, гадая, куда идти. На углу, в свете зажженного фонаря, ему бросилась в глаза дощечка с надписью «Мэдисон-стрит». Он взглянул вдоль улицы: по обе стороны ее, уходя вдаль, выстроились магазины, тащились конки, торопливо сновали пешеходы. «Какое зрелище!» — мелькнуло у него в голове, и он повернул на запад. Погруженный в размышления, прошел он мили три, и только когда совсем стемнело, спохватился, что не позаботился о еде и ночлеге. Добродушный толстяк, сидевший на стуле с плетеным сиденьем у ворот извозного двора, казалось, сулил все необходимые сведения.
— Вы не знаете, где здесь поблизости сдается комната? — спросил Юджин.
Человек, наслаждавшийся вечерним воздухом, внимательно оглядел его. Это был владелец двора.
— Вон там, через улицу, в доме семьсот тридцать два, живет одна пожилая женщина, — сказал он. — У нее как будто есть комната. Может, она пустит вас.
Молодой человек явно внушал ему доверие.
Юджин перешел на ту сторону и позвонил у двери первого этажа. Ему открыла высокая приветливая женщина. В ее облике было что-то материнское. Волосы ее были белы.
— Что вам угодно? — спросила она.
— Джентльмен вот там, у извозного двора, сказал мне, что у вас можно снять комнату.
Женщина ласково улыбнулась. Растерянность юноши, его сияющие от возбуждения глаза, а также одежда и манеры выдавали провинциала.
— Да, войдите, — сказала она. — У меня есть комната. Можете ее посмотреть.
Это была маленькая спальня, совершенно изолированная, окнами на улицу — опрятная, скромная, удобная.
— Она мне нравится, — сказал Юджин.
