Пиримкул Кадыров - Бабур (Звездные ночи)
Ведь и он, подобно Хумаюну, испытал некогда порывы благодатных и благородных стремлений, и жизнь его текла тогда прозрачным родником. Потом воды родника замутились обвалами. Но этот родник жив и поныне, он пробивается стихами и музыкой — пусть же его струи питают сердце Хумаюна!
Бабур сегодня впервые столь ясно ощутил удивительную связь между своей жизнью и жизнью сына. Конечно, сын никогда не сможет во всем повторить отца, но во всем — и не надо. Если сын глубоко привязан к отцу, если он, как говорят в народе, пошел в отца, тогда в беге времени сливаются их жизни, отца и сына, не сделает отец, сделает сын — вот во что хотел верить теперь Бабур.
Значит, это добро, коль наставники-атка, мать и учителя Хумаюна, стремясь привить мальчику любовь и преданность к отцу, представляют ему Бабура только с хорошей стороны. Это не льстивое угодничество в нем воспитывают, а… предостерегают от плохого. Разве сам он, Бабур, не желает отдать сыну только достойное, надеясь, что сын не повторит его ошибок и не испытает его мук.
В тот же вечер Бабур вызвал к себе Касымбека и преподнес ему истинно шахский подарок — дорогую шубу с золочеными пуговицами и красавца коня со всей сбруей. Золотом и серебром одарены были и другие учителя и воспитатели наследника…
— Ну, а что подарить тебе, сын, скажи сам? — спросил однажды Бабур, зайдя в покои Хумаюна и снова оставшись с ним наедине.
Хумаюн, страстный книголюб, очень заботился о собственной библиотеке: она занимала целую особую комнату, а кроме того, и в спальне мальчика стоял книжный шкаф из полированного орехового дерева. Хумаюн открыл шкаф и показал отцу выдвижную полку, богато отделанную резьбой, на которой одиноко стоял стихотворный сборник Бабура.
— Эту полку я выделил для ваших произведений, отец, — сказал Хумаюн, — И молю бога, чтобы он дал вам возможность написать еще много книг. Я мечтаю всю эту полку заполнить ими!
Бабур развеселился:
— Остроумно придумал! Но… чтобы выполнить твое желание, я должен писать и писать всю жизнь!..
Он увидел, как смутился Хумаюн, и добродушно добавил:
— Но пусть сие и произойдет! Говорят, хорошая мечта — половина дела! С сегодняшнего дня начну писать для тебя новую книгу. Ну-ка, дай мне твою тетрадку.
Хумаюн проворно достал из шкафа новую, еще не начатую тетрадь в позолоченной твердой обложке и двумя руками протянул ее отцу.
Взяв тетрадь, Бабур подошел к столику о восьми ножках. На нем лежало хорошо очиненное перо. С чувством особого, не испытанного до сих пор умиления Бабур сделал первую «запись»:
Сердца росток моего ты, о сын…
Бабур представил себе большое дерево, которое выбросило молодой побег. Или по-другому? Два дерева — большое и тонкое, молоденькое — привиты друг к другу, стали одним целым, и плод их совместный вобрал в себя лучшие качества обоих. Как это редко бывает у людей! Вражда между венценосными отцами и сыновьями-наследниками почти постоянна в этом мире. Такая вражда унесла жизнь великого Улугбека, а затем и самого Абдул-Латифа, его сына-убийцы. Награда судьбы — когда сын всю жизнь искренне любит отца, предан ему, продолжает дело его. Но когда это бывает? Когда и отец так любит сына.
Бабур решительно написал в Хумаюновой тетради первый бейт:
В сердце моем привит черенок, и мне без него не жить…Имя свое оправдай, сынок: счастье свое удержи.
Бабур писал двустишия-маснави[187] — так пишут эпические поэмы, поучения, даже научные сочинения. Стихи текли свободно и легко.
Все, что задумал, свершить сумей. Целей своих — достигай!Пусть тысячи любят тебя людей: любовь им в ответ отдай.
«А почему бы не написать целую книгу маснави? Напишу и посвящу сыну!» — радостно-просветленно подумал Бабур.
— Продолжение напишу потом. — Он порывисто встал из-за столика, — Получишь в подарок от меня книжку, название которой будет созвучно с твоим именем!
Книга «Мубайюн» действительно была написана Бабуром в тот же год. Он включил в нее и те несколько строк горячих пожеланий сыну, что впервые возникли на страницах сыновней тетради. И книгу «Мубайюн» переписал лучший каллиграф Кабула, ее переплел должным образом мастер-переплётчик.
«Мубайюн» в звучных стихах излагал суть мусульманского законодательства. Уроки фикха мучили Хумаюна, как когда-то и юного Бабура, своей скукой, запутанностью и словно нарочито усложненным арабским языком. Понятно, что Хумаюн читал теперь отцовский учебник, написанный с поэтическим блеском, и звучные строки на родном тюркском языке будто сами собой без особых усилий западали в память. Понятно, что с «Мубайюном» выросла в Хумаюне любовь к отцу, преклонение перед его талантом, вера в его удивительную силу. И в его верность слову! Ведь Хумаюн знал, как много сложных дел у отца и как он занят с утра до ночи. Тем не менее сдержал слово, выкроил время, чтобы написать для сына целую книгу! И каких стихов! Хумаюн без конца восхищался ими, прикладывал подаренную книгу к глазам, целовал ее, как святыню.
Когда Хумаюну исполнилось пятнадцать, на средней полке его книжного шкафа появилась еще одна книга Бабура — «Мухтасар[188]». По ней Хумаюн изучал законы аруза. Надо сказать, что и жажда писать стихи передалась от отца к сыну. Впрочем, стихи отца настолько затмевали поэтические опыты самого Хумаюна, что сын прятал их, стыдился показывать отцу и был уверен, что из него не выйдет большого поэта. «А быть маленьким светлячком в поэзии — зачем? Лучше уж быть ее бескорыстным знатоком и ценителем!» — так однажды сказал ему отец, и мысль эта крепко запала в сознание Хумаюна.
Теперь у Хумаюна оставалось одно неутоленное желание прочитать «Былое», книгу о жизни отца, которую, как слышал Хумаюн, отец пишет с юных лет. Некоторые части ее, касающиеся прожитых отрезков времени — «ферганского», «андижанского», «самаркандского», — отец читал матери, Мохим-бегим. В их семье эту книгу уже называли «Бабурнаме». Хумаюн долго ждал удобного случая, чтобы попросить ее у отца.
Когда Хумаюну исполнилось шестнадцать лет, Бабур назначил его своим наместником в Бадахшане, горном крае, отдаленном от Кабула. Бабур отправлял туда сына вместе с Касымбеком и другими, наиболее надежными, людьми, дав им всего две тысячи лучших нукеров. Конечно, он беспокоился за сына. Поехал провожать его до перевала, все время в пути затратил на наставления.
Хумаюн счел это совместное путешествие подходящим для разговора о заветной книге:
— Повелитель, в Бадахшане мне будет очень трудно без вас. Помощь, которую вы мне великодушно обещали, — моя опора. Но и без вас у меня будет постоянное общение с вами: я везу с собой ваши книги. Увы, среди них еще нет «Былого». Я прошу вас, повелитель, если вы соблаговолите, пусть каллиграфы перепишут для меня ту книгу.
Бабур всегда охотно исполнявший просьбы сына на сей раз покачал головой отрицательно и даже нахмурился:
— Та книга еще не закончена. Она — в отрывках, и я не могу ее отдать каллиграфам.
— Когда же закончите, отец? Я буду ждать с нетерпением!
Бабур многозначительно взглянул на сына:
— Уж лучше не спеши, амирзода. Знай: конец той книги — это конец моей жизни.
Хумаюн вздрогнул:
— Зачем вы так говорите, отец!
«Бабурнаме» что-то впрямь застопорилась. Союз с кизылбашами и жестокое поражение, которое потерпел он, Бабур, после того, как привел на свою родину войско чужеземцев, — обо всем этом не то что писать, вспоминать было тяжко. Но… неужели это и должно стать последней главой книги жизни? Ведь сидеть здесь, в Кабуле, воевать или мириться с многоликими племенами его удела, описывать его достопримечательности (сделал он это, сделал, описал и горы, и реки, и растения, и животных!) — не маловато ли для него, Бабура? Здесь и кончить жизнь, постепенно угаснуть в малых заботах? Бабур чувствовал: чтобы продолжить и затем закончить книгу достойно, надо одержать еще большие победы, такие, чтоб смыли позор тяжелых поражений от Шейбани и его отпрысков. Вот теперь растет, становится добрым помощником сын Хумаюн. Может, заветную цель — создание большого, крепко спаянного в своих частях государства, которую Бабур не осуществил вместе с разными родичами и беками, — он сумеет осуществить вместе с сыном?
Мысли эти вихрем проносились в голове. Вслух же Бабур сказал, не желая расстраивать сына:
— Пусть не тревожат тебя мои слова о конце жизни. Я так сказал, потому что намерен писать «Былое» до конца дней. Лелею мечту вписать в его будущие главы и твои хорошие дела.
— О, повелитель, коли так, то пишите «Бабурнаме» еще пятьдесят и даже сто лет!
— А хватит у тебя терпения ждать столько? — улыбнулся Бабур.
Хумаюн ответил серьезно:
