Пиримкул Кадыров - Бабур (Звездные ночи)
Во дворец доставили немало пахучего и крепкого майноба и других вин — сколько можно было достать в Кундузе.
Подростки-кравчие, наряженные в цветастые камзолы с светло-желтыми воротниками, разливали вино по золотым и серебряным кубкам. Преподнесли сперва Бабуру, потом, поочередно, сидевшему рядом с ним послу шаха визирю Мухаммаджану и Мирза-хану.
В этом пиршестве участвовало свыше сотни беков и других знатных людей. Многие из них, незаметно от Бабура и Касымбека, попивали на прежних Бабуровых тоях, а теперь тем паче, — держа в руках бокалы с вином, озорно переглядывались, только и ждали знака хозяина. И Тахир, сидевший среди меньших по значению беков, то и дело поглядывал на серебряный бокал осторожно, точно на некое живое существо: непривычно, а притягивает.
Мирза-хан, поигрывая густыми сросшимися бровями, шептал послу:
— Высокий гость, вы являетесь свидетелем необычного события — во дворце мирзы Бабура сегодня на пиршестве впервые собираются пить вино!.. Обратите внимание: какое волнение среди собравшихся.
Орлиноносый краснобородый посол с нескрываемым интересом оглядел дастархан, качнув огромной чалмой, на которой красовался знак алой короны, потом повернулся, уставил крашенную хной бороду в сторону Бабура.
Бабур держал бокал, будто некую птицу, готовую вот-вот выпорхнуть из рук или внезапно больно клюнуть. Все ждали слов Бабура, и он молвил так:
— В дни радостей и в кругу высокочтимых гостей пить вино, приготовленное из чистого винограда, — обычай, оставшийся нам от дедов и прадедов. В нашей жизни до сей поры печалей было больше, чем радостей, и мы воздерживались устраивать празднества с винопитием. Уважаемым бекам известно, что в Герате венценосные родственники мирза Бадиуззаман и мирза Музаффар на пышных пиршествах в нашу честь потчевали нас майнобом, но мы, принеся извинения, воздержались, ибо заботы, тогда отягощавшие душу, не позволяли предаться веселью. Но теперь, по соизволению всевышнего, дожили мы до радостных дней, коих причиной — благосклонность великого шаха Ирана Исмаила. Радость же сегодняшнего дня нам подарил наш высокий гость, и да будет выпита наша первая чаша в знак доказательства нашего безмерного уважения к шаху Исмаилу и в знак приязни к мудрому послу его — визирю Мухаммаджану!
Тронутый этими словами посол поднялся и, блеснув глазами, низко поклонился Бабуру. Затем сел и выпил бокал до дна. Музыканты заиграли веселую мелодию «Сарви наво[166]». Посол что-то тихо сказал помощнику, сидевшему за ним, тот, осторожно ступая, направился к боковой двери, исчез за ней. Уже кончили играть «Сарви наво», когда бек-кизылбаш явился снова, неся на золотом подносе какой-то предмет, прикрытый белой шелковой материей.
Мухаммаджан еще до начала пира преподнес Бабуру вместе с письмом шахские дары из золота и серебра.
«Что же там еще?» — подумал Бабур, да и все остальные воззрились на поднос с интересом.
Музыканты закончили; среди воцарившегося молчания бек-кизылбаш приблизился с подарком к Бабуру, поклонился, встал перед ним. Мухаммаджан поднялся:
— Друг Ирана, великий султан Захириддин Мухаммад Бабур словами, преисполненными глубокого уважения к имаму мира, повелителю-падишаху Исмаилу, удостоен с его стороны величайшего доверия. И символ его — щедрый дар падишаха — прошу разрешить вручить хозяину этого пира!
Посол скинул шелковое покрывало с подноса, и все увидели белую чалму, украшенную рубинами и жемчугами. И конечно, маленьким изображением кроваво-алой короны. Чалма была свита — Бабур быстро прикинул по числу складок — в двенадцать слоев, что соответствовало двенадцати святым шиитским имамам-шахидам[167]. По верованию шиитов каждая из этих складок была священным пристанищем духа одного из имамов.
Бабур покраснел от выпитого вина, в голове шумело, но глаза его, неестественно оживленные, сразу подметили, как насторожились беки, как взволнованно зашептались меж собой. Бабур увидел, как Касымбек и сидевший поодаль шейх-уль-ислам Ходжа Халифа отшатнулись от чалмы на подносе — с негодованием и даже испугом.
И Бабур, и Касымбек, и все их соратники были сунниты. Они признавали всех четырех первых халифов и посему наматывали на головы чалмы о четырех витках — в этих четырех складках обитают души четырех халифов. Шииты же всячески охаивают трех из них; их чалмы в двенадцать витков возвеличивают двенадцать имамов, боровшихся против Абу-Бекра, Омара и Османа.
Старому Касымбеку, для которого все шииты — изменники истинной веры, нежный блеск чалмы на золотом подносе представился блеском змеиной шкуры, а сверканье рубинов — налитыми кровью пламенеющими очами ее.
Визирь Мухаммаджан еще раз поклонился Бабуру и попросил Бабура принять и надеть на голову чалму, этот святой подарок, посланный ему лично шахом Исмаилом.
«Как он поступит?» — впились десятки глаз в Бабура. Чуткий его слух уловил слова Касымбека, который смятенно шепнул Ходже Халифе:
— Уж не намерены ли они хитростью и коварством заставить нас перенять веру шиитов?
А потом — прошел миг — Касымбек тихо, но внятно (посол услышал!) сказал самому Бабуру:
— Не надевайте ее, повелитель, умоляю, не надевайте!
Посол передернулся.
Бабур понимал: нельзя возложить на себя эту чалму — его будут считать перешедшим в шиизм. Но вино придало ему храбрости. Вино и — здравый смысл. В конце концов и халифы, и двенадцать имамов были для Бабура реальными людьми, которые жили много веков назад. Разумно ли ныне продолжать кровавую вражду, что их некогда разделила?
Бек-кизылбаш опустился на одно колено и протянул Бабуру поднос с чалмой. Еще раз поклонился ему и посол шаха.
Это Исмаил протягивает руку солидарности, Исмаил. И коль Бабур не примет эту руку, то… Союз с шахом заключат шейбаниды; пути возвращения его, Бабура, на родину закроются. А всем существом своим он стремится на родину, на пути к ней, столь желанной, готов горы прогрызть, реки выпить.
Бабур повернулся к послу:
— Подарок великого шаха Ирана безмерно дорог для нас, — И, помолчав, неожиданно спросил: — Наш высокий гость визирь Мухаммаджан имамит, не правда ли?
— Благодарение аллаху — истинно так! Алхамидуллило[168]! — произнес посол клятвенное слово Корана.
Бабур обернулся к Касымбеку:
— А вы, досточтимый амир ал умаро?
Касымбек произнес то же клятвенное слово и добавил:
— Да будут несокрушимой вашей опорой, повелитель, четыре святых соратника пророка нашего Мухаммада…
Посол побледнел.
— Достопочтенный визирь Мухаммаджан! — поспешил Бабур, — В священной книге сказано: «Кулли муслимин ихватун» — все мусульмане должны считать друг друга близкими, как братья. Мы уважаем убеждения мусультан-имомия, вы, надеемся, будете уважать наши убеждения! — и Бабур широко распростер обе руки, будто охватывая ими всех своих беков и приближенных.
Посол, несколько смягчившись, вступил в эту игру, понимающе закивал головой.
— Этот подарок великого шаха есть символ его уважения к вам ко всем!
Бабур снова обернулся к Касымбеку:
— Святого Али мы с вами носим в душе своей, верно? Он один из чарьяров[169], верно?
Касымбек подумал-подумал и согласился — ведь одна из четырех складок суннитской чалмы есть обитель духа Али.
— Истинно так, повелитель.
— Биби Фатима, единственная дочь пророка нашего Мухаммада, святая для нас, верно?
— Истинно так, повелитель!
— Значит, если мы будем чтить имамов, рожденных от святого Али и Биби Фатимы, то дела, не соответствующего вере нашей, мусульманской сущности нашей, не совершим, верно?
Касымбек постиг наконец, к чему ведет Бабур; постиг он и то, что не сможет заставить Бабура отказаться от намерения вступить в союз с Исмаилом. Да и сам Касымбек знал, насколько необходим такой союз всем, кто с Бабуром. А раз так — следовало принять коварный подарок шаха, а Бабур хочет принять его, не теряя достоинства, умно, по-воински хитро лавируя. Касымбек почувствовал теперь стремление защитить Бабура, оберечь его от непонятливых. Склонив голову, сказал виновато:
— Повелитель, вы правы, простите невежество вашему рабу!
Бабур одобрительно взглянул на Касымбека: «Прощаю» — и обратился к беку-кизылбашу, чьи вытянутые руки, державшие тяжелый поднос с чалмой, уже мелко дрожали от усталости. Бабур смело, с решительностью во взоре взял обеими руками с подноса чалму. У беков невольно вырвался тяжкий вздох.
— Этот дар великого шаха Исмаила — да благословит аллах его десницу — мы чтим свято и прилагаем к зеницам нашим! — Бабур приложил чалму к надбровью, коснулся ее лбом.
Лицо Мухаммаджана засняло радостью:
, — Благодарны вам, повелитель, благодарны!
А среди беков, особенно могольских, что кочевали по всему Мавераннахру и присоединились к Бабуру недавно, поднялся ропот, в котором можно было различить голоса и недоумения, и злости.
