Хамза Есенжанов - Крутое время
— Астафыралла! Ну и мчится! Не Мамбет — буря! Огонь! — воскликнул вслед ему Нурум.
Но Мамбет уже не слышал. Не успел Нурум опомниться, как всадник был далеко на увале.
Помедлив, покачав головой, Нурум шагом пустил коня по дороге в город. «Да благославит его всевышний! Хорошо, что встретил, он напомнил мне о Фазыле. А я и не знал, что нагаши в городе живет. Вот повезло, непременно у него остановлюсь», — подумал он облегченно.
Когда Нурум обернулся, Мамбет, рожденный для быстрой скачки, сын степей, нырнул в это время в редкий кустарник. Всадник показывался то здесь, то там. Нурум устал оглядываться, заболела шея. Мамбет долго не выходил из головы — один за другим вспоминались Нуруму события из бурной, полной приключений жизни Мамбета.
«Ну и Маке! Ну и Мамбет!»— расхохотался он вдруг, вспомнив один из случаев.
…О чем только не вспоминает человек, когда один в пути, да еще после долгих скитаний?! — рассказывал однажды Мамбет. — Когда я вернулся в родную степь, все прошлое так и стало перед моими глазами, как живое. Еду себе один, песни пою, чтобы путь сократить. Порой от хорошего настроения кричу, но иногда скучно становится, хочется с кем-то поговорить. Ехал, ехал и вспомнил: кажется, где-то здесь останавливался аул Курлена в осеннюю стрижку овец. Заеду переночевать. И еще вспомнил, как однажды Курлен оскорбил меня, унизил словами. Я тогда молод был, не слишком остер на язык, да и силенки не хватало, тонкий был, хрупкий. Все лето пас тогда скот богача Сорокина, а к осени возвращался домой. И вот как-то пр пути зашел я к Курлену. Стоял он возле своего дома.
— Ассалаумагалейкум, ата! — говорю. Он быстро обернулся, выпучил на меня глаза.
— С собакой иди здоровайся, наглец! — говорит.
«Что я ему сделал?»— растерянно подумал я. Почесываю затылок и топчусь на месте, не знаю, что дальше делать… Смотрю: оказывается, бай только-только справил нужду, завязывает шнурок подштанников.
— Что за невежда, здоровается с человеком, справляющим нужду?! Прочь отсюда! — взорвался он.
— Извините, ата. Не заметил… я так себе, божий гость. С той стороны иду. Можно заночеватьу вас? До аула еще далеко, а я устал, тридцать пять верст пешком… — вежливо ему объясняю.
Но бай снова рявкнул:
— Ты у русских работаешь. А от таких босяков добра не жди. Любой тихоня и тот — самое малое — чекмень твой сопрет. Сгинь, чтоб и духу твоего здесь не было!
По свирепым глазам его вижу, что это еще только цветики. Будто напуганный псом паршивый щепок, поплелся я дальше. А сам думаю: «Ну, подожди! Если только Мамбет не умрет, он еще о себе напомнит!» Вот раз ехал я домой из самого ада, убежал с окопной работы из-под Бобруйска. Там, как сурки, рылись тысячи солдат, а мне вдруг захотелось встретиться с Курленом и расплатиться с ним сполна за то давнишнее унижение. Еду и думаю: интересно, а жива ли его знаменитая бело-сивая кобылица Ак-Байтал? Наверное, ходят в табуне подросшие ее жеребята — сказочные скакуны. Эх, оседлать бы одного из них. Трусит себе заезженная кляча подо мной, то пущу ее легкой рысью, то снова шагом и вдруг вижу: за перевалом в низине пасется большущая отара. Пригляделся: овец куда больше тысячи. По краям отары — два чабана, оба пешие. А немного на отшибе, на холме, на рослом гнедом коне, надменный такой, застыл всадник. По всему видать: сам бай, хозяин отары. Спрашиваю у чабана поближе. Да, говорит, отара Курлена, а тот на холме, на гнедом скакуне, — сам Курлен. Ай, бывает же так, только захочешь — и мечта точь-в-точь сбывается! Не задумываясь, я направил клячу к знатному правителю-баю. Интересно, думаю, что он будет делать, если узнает меня.
— Ассалаумагалейкум, почтенный аксакал, — говорю.
— Уагалайкумассалем. Откуда будешь родом? Вид у тебя усталый, долог, видно, твой путь, — спрашивает он и глазами рыщет по моей одежде. А на мне — рваньем-рваньё.
Вижу, не узнает. Я молчу. Курлен взял в руки большую, богато выложенную серебром шакшу, собрался понюхать насыбай. Но с меня глаз не спускает — очень хочется ему знать, кто я такой.
— Аксакал, я издалека еду. Устал. Как только увидел вашу шакшу, не могу себя удержать. Можно мне хоть разок понюхать? — говорю ему.
Не отрывая от меня глаз, открыл шакшу, взял щепотку насыбая и снова закрыл крышку; потом подвесил шакшу к седлу и прижал коленом. И опять подозрительно уставился на меня, что-то припоминая. Побоялся мне шакшу в руки дать. Возможно, он догадался о моем намерении.
— Подставь ладонь, насыплю, — говорит.
Дерзкая мысль у меня промелькнула.
— Ну-ка! — говорю и протягиваю правую руку.
— Ладонь подставь. За мою шакшу, кроме меня, ни один смертный еще не держался, — заявляет Курлен.
— Ну что ж, и на том спасибо, — говорю.
Подъехал я ближе и протянул ладонь. Курлен повесил поводья на луку седла, уселся удобней и начал потихонечку сыпать насыбай на мою ладонь. Насыпал чуть — как псу на хвост, насыпал еще…
Я, как молния — раз шакшу и вырвал, ударил коня пятками и в сторону! Видать, я был на самом деле страшен: испугался Курлен, даже кричать не посмел и отобрать не пытался.
— Бесстыжий! Над старым человеком решил поиздеваться, — невнятно забормотал он.
— Ты, Курлен, известный всей округе правитель. А я Мамбет, сын Уразбая. Когда я пастухом работал у Сорокина, усталый и голодный возвращался как-то домой. А ты не разрешил мне переночевать и оскорбил. «Все вы конокрады, — сказал. — Самый тихоня и тот стащит чекмень хозяина». Помнишь? Забыл, а я тебе напомнил. Не вздумай пустить за мной погоню. Я твою шакшу не украл, я ее просто взял. Ты за нее ни гроша не платил, тебе ее подарил мастер, когда ты свирепствовал сорок лет управителем. Теперь шакша будет моей.
И тронул коня. Слышу, за спиной бормочет: «Злыдень… полудурок… У русских испортился… Иноверец!» Я не стал слушать, уехал. Потом надумал заехать к нему в дом и передать шакшу байбише. Зачем она мне? Первым среди смертных я подержался за шакшу и все, что надо, высказал хозяину. Кажется, теперь в расчете. Вошел, попросил у байбише кумысу. Старуха оказалась доброй, подала мне огромную чашу золотистого осеннего кумыса. Выпил я с наслаждением, поблагодарил старуху, вытащил шакшу.
— Передайте правителю, — говорю.
Отправился дальше. Но этим дело не закончилось. Проехал версту, слышу позади себя грозный клич:
— Аттан! Аттан!
Какие-то крики, гвалт. «В чем дело? — думаю. — Неужто бай и в самом деле пустил джигитов в погоню? Зачем? Я же оставил шакшу у байбише». Все ясней слышу топот коней и лай собак. Не успел отъехать версты две-три от аула, как увидел погоню — мчатся двое верховых с соплами в руках. Я не стал удирать, идет мой мерин труском. Но пригляделся, кто гонится. Один совсем мальчишка, другой — средних лет. Орут во всю глотку и мчатся галопом. Вижу, что уйти от погони невозможно, под мальчишкой вихрем несется Ак-Байтал. «Ба, да это же и есть знаменитая кобылица!»— изумился я. Забурлила в моих жилах кровь, решил я с ними схватиться и в сердцах огрел камчой свою клячу. Сивая кобылица камнем пролетела мимо меня — малый взмахнул длинной плетью, но меня не задел, промахнулся, видать, неопытный еще, лет четырнадцати-пятнадцати. Пока он, сделав круг, возвращался, сзади стал настигать меня верзила на гнедом. «Этот глупец решил, видимо, расшибить мне голову!»— подумал я и, глянув на соил, круто повернул клячу в сторону. Мне ничего не оставалось, как отбить соил и, если удастся, пустить в ход камчу. По всему видно, верзила надеялся не столько на ловкость, сколько на свою силу: по-бабьи обеими руками поднял несуразно длинный соил. А конь под ним, растянув брюхо, все набирал скорость. Раздумывать некогда — будь что будет, я наметом пустил клячу навстречу гнедому. В таких случаях удирать бесполезно, если тебя догонят — соил неминуемо опустится тебе либо на голову, либо на плечо. А сойдешься вплотную, соил, минуя голову, угодит либо по крупу лошади, либо с размаху уткнется в землю — и тогда горе самому преследователю: без увечья не обойтись. Я пошел на хитрость: разгорячил коня, прижался к гриве и, пока этот дурень готовился опустить соил, ловко подскочил вплотную. Мгновенно схватил его за правую ногу и стащил с седла. Конь его ускакал вперед, соил отлетел в сторону, сам он — в другую. А мне наплевать, я насчет сивой кобылицы уже прикидываю.
«Ну, дай-то бог удачи! — думаю про себя. — Догнать мальца невозможно, надо как-то обмануть». Рысцой поехал вперед, чтобы заманить. Не обращая внимания на свалившегося джигита, мальчик снова, как вихрь, пролетел мимо меня, размахивая камчой. Я и ухом не повел, еду себе потихоньку.
В третий раз мальчишка проскакал совсем близко. Но я опять будто не замечаю, еду дальше. В четвертый раз он пронесся почти рядом и кричит:
— Бросай шакшу!
Пока он проскакал вперед, я тем временем отвязал от седла тонкий длинный аркан, который всегда при мне, намотал один конец на левую руку, правой приготовил петлю. Лишь бы малый не заметил, думаю. Но тот увлекся скачкой, ему не до аркана.
