Екатерина Двигубская - Ведьмы цвета мака
Разволновавшись, что позволил себе лишнего, Иван быстро закрыл окно, тряхнул головой, с досадой посмотрел на букет — и опять блаженное выражение проявилось на его лице.
Проехав два квартала, Иван затормозил, чтобы окончательно привести в порядок свои мысли перед тем, как встретиться с дочерью. Из бардачка он вытащил зелёный флакон и два раза спрыснул щёки пахучей жидкостью, потом, немного подумав, опрыскал это же жидкостью и букет. В машине запахло ёлкой. Осмотрев своё лицо в полоске зеркала, он пришёл к удовлетворительному заключению.
Затормозив у изгороди детской площадки, Иван не вышел из машины. Пытаясь отыскать дочь глазами, он разглядывал детей, живо расправляющихся с нервами своих родительниц. Каково же было его удивление, когда в создании, одетом в кроличью шубу, кроличью шапку и кроличьи варежки, он распознал свою дочь. Она одиноко сидела на скамейке и с грустной завистью взирала на детей, резвящихся на площадке. От боли его сердце упало вниз, стукнулось о стенку желудка, замерло — недавно у Маши был первый юбилей, и он прислал с тётей Зиной, их бывшей соседкой, отличное пальто, модную шапку, шарф, перчатки, чтобы маленькая принцесса перестала походить на испуганного зайца, в потёртый мех которого мать упрямо рядила её, как только наступали первые холода. Зина заказала одежду для Маши в ателье своей старшей сестры, вышло совсем недорого, и Иван ещё раз мысленно поблагодарил обеих сестёр.
Высокая женщина с мутной прокуренной кожей устремила взгляд на такси. Её лицо дрогнуло, но тут же вернулось к привычной трансляции брезгливых чувств. Оторвавшись от кудахтающей кучки мамаш, она направилась к Ивану.
— Ну что, гений?
— Ничего.
— Я не разрешаю тебе общаться с дочерью! — на слове тебе её брови грозили покинуть лицо, так высоко они взобрались в своём возмущении.
— Она такая маленькая, хрупкая, ей едва можно дать семь лет.
— Я, кажется, задала тебе вполне конкретный вопрос?
— Я же просто смотрю.
— Спасибо за пальто.
— Понравилось?
— Детдомовскому обосрышу как раз впору.
— Люба!
— Что? Что Люба?
— Это бессмысленно!
— Так жизнь вообще бессмысленна! — закричала женщина и словно выпрыгнула из себя. — Убирайся, убирайся вон! Вон из моей жизни! — Её крик мгновенно сорвался до пронзительного визга, она болезненно покраснела, оскалила прокуренные зубы и потянула к Ивану руку, от которой пахло семечками. Он схватил её и рванул женщину к себе.
— Успокойся! Если ты её хоть пальцем тронешь, я тебя…
— Убьёшь? Ха-ха-ха. Ты думаешь, она тебе расскажет?
Иван кинул букет к ногам Любы, надавил на газ. В открытое окно лез каркающий смех. Он машинально взглянул в зеркало и увидел, как Люба, размахивая огненной метёлкой, мерзко гогочет. Кучка мамаш приблизилась к забору и с некоторым недоумением, впрочем, не лишённым доли наслаждения, переводила взгляд с удаляющегося такси на Любу, выкрикивающую сиплым голосом:
— Молодость сгубил, родителей чуть в гроб не свела, за неудачника замуж вышла!
Она хлестала себя по бокам, потом нагнулась и начала гонять мусор по земле:
— Геркулесова метла! Вымети весь сор из моей избы. Не хочу! Не хочу!
Вдруг она вкопано встала, будто острая боль пронзила всё её существо, лицо сделалось бледным, а глаза словно окаменели. Она посмотрела на дочь и устало побрела к ней. Маша вытащила из волос матери шелуху от семечек, и Любины слёзы потекли по щекам дочери, которая гладила её по голове. Мама слегка отодвинулась и, протянув кулак, разжала его. Сквозь слёзы они улыбались и лузгали семечки. Мамаши, входя в подъезд, неизменно окатывали их взглядом, полным удивления, даже какого-то недоверия, нет, презрения.
А жёлтое такси мчалось по улицам города, и мелькающие, смазанные движением картины доносили обрывки воспоминаний. Он, молодой, подающий надежды химик, влюбился в девушку. Необычайная чувствительность делала Любу особенно притягательной — вся прозрачная, глаза большие, синие, движения, устремлённые вперёд, немного неэкономные, даже суетливые. Они вместе уехали в Сибирь, всю её исколесили. У них родилась дочь, к несчастью, немая. Люба страдала и отгораживалась от него своим горем, Иван ничего не мог поделать, в конце концов бросил работу, чтобы ухаживать за женой и дочерью. А Люба всё больше замыкалась, таяла, у неё начались самые настоящие приступы ярости. Она ругалась, дралась, плакала. Однажды, придя в бешенство из-за того, что муж быстро пачкает воротники рубашек и она должна стоять над тазом, согнувшись в три погибели и стирая руки в кровь, она разбила об его голову бутылку кефира, так что Иван долго лежал в больнице.
Но матерью Люба была хорошей, нежной, заботливой, только иногда от гнева косточки на её пальцах белели, но тогда она выбегала на лестничную клетку и курила, курила, выдыхая сизый дым, а потом возвращалась в квартиру спокойной и бледной.
Иван ушёл от неё, но дочь забрать не решился, понимая, что для Любы Маша единственное, что осталось не затопленным несчастьем. Люба запретила ему общаться с Машей, он не сопротивлялся, просто часами наблюдал за девочкой, как она о чём-то думает. От долгого взгляда и скользящих солнечных зайчиков лицо Маши изменялось, Ивану казалось, что сквозь черты матери проступали его собственные черты, и чем больше он смотрел, тем больше она походила на него. Её нос чуть удлинялся, губы делались суше, глаза становились более спокойными и властными, стремясь по-мужски изучить и подчинить окружающий мир. Иногда Иван натыкался на взгляд Маши, и ему казалось, что она всё понимает и хранит их секрет. Он не пытался ничего изменить, продолжая содержать жену, поэтому у Любы было полно свободного времени, чтобы стеречь дочь от отца и не давать проявляться его чертам.
Глава 6
Марина потянула одеяло, оно осталось неподвижным; дрожа от холода, она прижалась к Михаилу, тот недовольно дёрнул плечом. Марина поцеловала кончики его волос, бесшумно встала, вошла в кухню. Первым делом она всегда выпивала стакан воды — это очень полезно для желудка и способствует хорошему цвету лица.
Стоя под струёй горячей воды, она всё перебирала в памяти подробности вчерашнего вечера. После ужина Миша довёз её до дома, выходить из машины совсем не хотелось, но она прекрасно понимала, что оказаться в постели с малознакомым мужчиной — не самый верный способ найти спутника жизни, хотя мораль обычно не слишком беспокоила её. Но все ненужные пробы и ошибки она совершила за последние тридцать семь лет, теперь пора жить начисто — таково было её наиновейшее убеждение. Предчувствие, что ВРЕМЯ ПРИШЛО, и раньше посещало её, потом, правда, незаметно исчезало, растворяясь в повседневных заботах и неудачах, но Марина не была бы Мариной, если бы со всей страстностью, свойственной её натуре, не кидалась бы во вновь появившееся ощущение «момента истины». С детства её мучили острейшие подозрения на собственный счёт — нелепые мысли об избранности. То ли румынская сказка о женщине из их рода, счастливой жертвенной ослице, которой предстоит невероятная судьба благодаря семейным реликвиям спасти себя и заодно всё оставшееся человечество, то ли присущая ей способность фантазировать и, напротив, полное отсутствие умения анализировать сбивали Марину с пути житейской мудрости. В век кока-колы, Бритни Спирс и высоких технологий вряд ли приходится верить в возложенную на тебя небесную миссию, портрет Бога поистёрся, его влияние на жизнь отдалилось, да и возраст не тот, да и грехи в рай не пустят, поэтому нужно уж точно проверить его и свои чувства, убедиться, тот ли он, кто тебе нужен.
Вчера она дала себе слово, что через секунду после пожелания спокойной ночи выйдет из машины и отправится в свою постель. Но вместо этого порывисто приблизила лицо к Михаилу и поцеловала в губы, вполне скромно, а он, не будь дураком, притянул женщину к себе. Началось! У Марины по телу пробежали мурашки, он нажал на кнопку, блокирующую двери автомобиля, и помчался, неся свою жертву. Переулки, проспекты гостеприимно принимали их, стелясь навстречу горящей дорогой, потом вдруг всё остановилось. Марина не понимала, сколько времени прошло — весь путь она гладила его руку, ладонь которой чуть черствела мозолями.
Войдя в квартиру, в дверь которой Марина тоже позвонила три раза — на счастье, они с ожесточением начали срывать одежду — рубашки и блузы беспомощно махали рукавами, пуговицы сыпались на пол, брюки и юбки без сопротивления сдавались на милость победителя. Его красивое тело, нежная, совсем не мужская кожа, приятный запах и чуть надтреснутый голос будоражили Марину. Михаил любил её и делал это старательно и страстно, но несколько торопливо. Лёгкая небритость колола её, а теперь вот на подбородке и вокруг губ раздражение.
