Владимир Ляленков - Просека
— Его может угораздить и сюда приплыть, — доносится голос Веры.
— Да уж пусть бы приплыл, девки, — говорит Надя, — и его-то жалко. Ох, господи, — она вздохнула, помолчала. — Хоть бы он вёл себя как-нибудь по-путевому, может, и образовалось у них что. — И вдруг, засмеявшись, крикнула: — Полно кручиниться. Верка, давай гитару!
Утро серенькое. Бурсенко ворчит, что погода на девчат осерчала. Сейчас мы повезём их домой. Бурсенко не хочет плыть, говорит, чтоб мы сразу возвращались.
— А то видите, — выставляет он палец, — с севера сегодня ветерок заходит, застрянете там.
Девчата смеются:
— Поживут у нас! Нашу просеку расчистим, Виктор Василич!
Туман над серединой Енисея лежит плотно. После завтрака садимся в лодки. Метров пятьсот плывём вдоль берега выше по течению. Иначе снесёт нас. Рядом со мной работает веслом Галя. Вера на корме. В другой лодке гребут Дима и Федотов. Как ни стараемся, но пристаём к берегу метрах в ста ниже палатки. Она на склоне. Место вокруг открытое и сухое. Печка топится, но никого нет. Девчата осматриваются.
— Это не Феня растопляла, — говорит Галя, озираясь.
— А, приехали, добрый день отдыхающим в трудовые будни!
Я оглядываюсь на мужской голос, вижу рослого парня в узких брезентовых брюках. Он босой, голый по пояс. Длинные волосы перехвачены тесёмкой, чтоб не падали на глаза. Мышцы так рельефно выделяются, как это бывает у акробатов. Такое впечатление, будто под белой кожей он весь перевит канатами, верёвками, только на плечах эти канаты и верёвки связаны в тугие узлы.
— Ты здесь, Ванюша? Когда приплыл?
— Ты растопил печку, Ваня?
Должно быть, прежде чем выйти из кустов, он рассмотрел меня, Диму, Федотова. У него сложилось какое-то мнение о нас. Не ответив девчатам, садится на скамеечку возле печки.
— Где ж Феня? — спрашивает он.
— В деревню ушла.
— В какую?
— Да в какую ж ей идти? Ты будто сам не знаешь!
— В Подкаменную?
— А то куда же!
— До отряда Николаева, должно, пешком, а оттуда с Митькой на катере. Тот должен был в последнюю очередь к Николаеву заехать.
Молчание. Я говорю девушкам, что у них нет комаров.
— Возле палатки нет, — говорит Галя, — у вас там низина, а. тут лобное место. И стрекозы тут есть. Мы в других местах ловим их, в коробочках привозим сюда и выпускаем.
Девчата хлопочут у плиты. Я и Федотов принимаемся распиливать бревно. Дима колет.
Мы проплыли у самого берега, но долблёнку никто из нас не видел. Чтоб завязать разговор, Дима спрашивает у Баринова, на долблёнке ли он приплыл. И где она, нам хочется посмотреть, как лодка сделана. Полтора Ивана исподлобья бросает на нас косой взгляд, ни слова не говоря, встаёт, направляется к берегу. Из кустов достаёт свою огромную пирогу, весло. Девчата молча провожают его взглядами. Ритмично работая веслом, он уплывает вдоль берега в сторону Подкаменной.
— Вот так же и при Фене ведёт он себя…
Настроение у девчат испортилось. Пытаются шутить. Мы тоже. Но веселья не получается. Небо тоже насупилось: серые облака опустились ниже, проносятся над нами. На середине Енисея и дальше к нашему берегу появились на бурых волнах белые барашки. Ветер усиливается. Видно, что на той стороне он гораздо сильней. Даже деревья гнутся. Мы хотим плыть обратно. Девчата отговаривают: успокоится ветер, тогда и поплывёте, говорят они, а то отнесёт волнами далеко в сторону. Ну да, отвечаем, будем мы ждать! Какие волны? Где они?
— Плывём?
— Поплыли!
Ребячий задор заиграл в нас. Федотов говорит, что он плавал на
Финском заливе и не при таких волнах. Мы даже отдалённо не представляем, что нас ждёт. Девчата подносят нам по чарке, чтоб не продрогли. Мы делаем запас: с километр плывём вдоль берега вверх по течению. Круто сворачиваем, налегаем на вёсла. Чем больше отдаляемся от берега, тем сильнее ветер. Течение не гак сильно сносит, и мы даже радуемся. Федотов сидит на корме, правит, весело командует:
— Раз-два! Раз-два!
Вдруг вижу, глаза его делаются больше. В них ужас. Он смотрит куда-то поверх головы, хватается за борта. Оглядываюсь, но, кроме днища лодки, ничего не вижу. Какая-то сила всё выше, выше задирает вверх нос лодки. Вот лодка уже торчком. Внизу перед нами огромная водяная яма. Летим в неё. Мне кажется, опрокинувшаяся лодка может меня ударить. Не спешу выныривать на поверхность. Вынырнув, стискиваю зубы, чтоб тотчас не открыть рот и не хватить воздуху. Сколько раз захлёбывался в подобных случаях в речушке на родине. Волна накрывает меня, проносится дальше. Я жадно дышу, верчу головой, но ни Димы, ни Федотова не вижу. Вокруг шум и рёв, не пойму, в какой стороне берег. Огромная волна подхватывает меня, плавно несёт, несёт. С гребня её вижу в стороне опрокинутую лодку, Дима и Федотов держатся за неё. Замечаю, где наш берег. Брошенный волной в яму, гребу несколько секунд под водой, выныриваю и вразмашку карабкаюсь к лодке. Пальцы скользят по ней, Дима что-то кричит. Хватаюсь за борт под водой. Надо отдышаться. Нас быстро несёт куда-то. Вдруг лодка делает крутой поворот, устремляется вниз. Затем лодка и мы оказываемся на гребне, и я догадываюсь, что мы несёмся уже против течения. Ничего не понимаю. Наш берег близко, метрах в двухстах, и нас несёт вдоль него и в противоположную сторону. Кажется, всё происходит очень быстро: опять лодка круто сворачивает, вместе с ней мы взлетаем к небесам. Меня отрывает от неё. Но тут же под руки попадает буксирная верёвка, и я хватаюсь за неё. Только на третьем круге я понял, что мы попали в водоворот.
Мы сделали кругов шесть или семь. Ветер стих, волна уже не может справиться с нами. Нас медленно несёт по течению, постепенно прижимая к берегу. Когда уж до берега метра три-четыре и под нашими ногами илистое дно, силы покидают нас. Мне кажется, отпусти я лодку, ноги не удержат, я окунусь и не выплыву. Трещат кусты. Запыхавшийся Бурсенко сбрасывает брюки, рубашку.
— Держитесь, держитесь! — кричит он.
По одному выводит нас на берег…
Отдышавшись, придя в себя, обсуждаем, что с нами случилось. Вернее, какую шутку учинил над нами Енисей. Всё просто. У самой косы течение всегда почти незаметно. Стоит подуть хоть слабенькому северному ветру, верхние слои воды у косы гонит в обратную сторону. У южного мыса косы это обратное слабое течение сталкивается с быстро несущимся потоком Енисея. И получается что-то вроде омута. Когда же ветер крепчает, он уже гонит волну. А налетит ураган, огромная и тяжёлая волна сталкивается у мыса с основным потоком. Здесь и опрокинуло нашу лодку.
Под вечер лежим на животах у костра. Мы живы, здоровы, и Бурсенко, сильно перепугавшись за нас во время урагана, смеясь, пересказывает, кто из нас как выглядел, когда нас прибило к берегу. Мне кажется, он доволен, что Енисей так потрепал нас.
— Тут вам не Нева и не Волга, — говорит он. — У Енисея на каждом километре свои загадки!
10
Как два дня, пролетают ещё две недели. Вдруг нас начинает одолевать бессонница. В десять часов вечера, выкурив комаров из палатки, забравшись в мешки, болтаем о разных разностях. Вскоре спим как убитые. Но вот слышишь: «з-з-з-з», — тоненько, тоненько зудит комар над головой. «Пусть, сволочь, зудит». Переворачиваешься на другой бок; уставшее тело просит покоя, сна. Но не спится. «З-з-з-з», — поёт комар.
— Ах, проклятый! — Дима вскидывается, машет руками. Переменив позу, затихает. Вот-вот, кажется, я засну. Но опять поёт комар. Он то приближается к моему лицу, то отлетает. Сажусь, зажигаю спичку и закуриваю. Осматриваюсь: где же он? Успел спрятаться куда-то.
— Не спишь, Димка?
— Да, проклятые, не дают покоя! — отвечает он.
Смотрю на часы Бурсенко, лежащие на полочке: четверть первого! Докурив папироску, опять ложусь. Но долго ворочаюсь, вижу какие-то обрывочные сновидения.
Подобное и с Димой творится. Потом такая же бессонница одолела и Федотова.
Утром Бурсенко долго расталкивает нас. В голове шум и звон. Полусонные, завтракаем. В нормальное состояние приходим, пройдя километра полтора-два. Мы начали слабеть. Конечно, вначале замечаю это за собой. Совсем недавно кедр диаметром сантиметров в пятьдесят я валил быстро. С короткой передышкой. А Дима и Федотов в это время промеряли расстояние между пикетами. Заготавливали колышки. Теперь после десяти — пятнадцати ударов топором пальцы мои слабеют, в глазах расходятся жёлтые круги, носятся чёрные точки. Комариное зудение наливает меня злобой. Вонзаю топор в ствол, нахожу ручей, пью, окунаю лицо в ледяную воду. Бурсенко ничего, не говорим, но он сам всё видит прекрасно. Часа в три дня мы упёрлись в толстенного старика в полтора обхвата. Вершина его уже сухая. Я ударяю обухом по стволу, прислушиваясь к звуку. У пятисотлетних крепких стариков внутренность уже пустая. Иной видом ещё могуч, а всадишь в него топор, и сразу ощущаешь, что ствол пуст. Этот крепок. И мне боязно за него приниматься: вдруг, кажется мне, провозимся с ним до вечера и не свалим. Подошли Дима и Федотов, тоже постучали по стволу и присели. Бурсенко направляется к нам.
