Андреас Требаль - Гипнотизер
— Зато в вашем духе путешествия и благотворительная деятельность. Как явствует из биографии Марии Терезы, над которой вы в 1798 году взяли опеку в статусе так называемого дяди. Это произошло в Нидвальде, в Швейцарии.
— В Нидвальде? — Графа явно позабавило упоминание этого местечка. — Нет-нет, не в Нидвальде. Это было в…
— Ипполит, — невозмутимо обратился аббат де Вилье к дворецкому, как раз собравшемуся предложить подкрепляющее питье в объемистом бокале, — помоги своему эрудированному хозяину. Ты ведь сам родом из Женевы, если не ошибаюсь? С чем у тебя связано такое название, как Нидвальд?
— Швейцарское восстание, бунты, убийства священнослужителей, усыновление. Простите, что вмешиваюсь, если я верно понял месье Кокеро, Мария Тереза дочь Швейцарии? Слава Богу, если так. По крайней мере у меня теперь будут основания гордиться этим, а то приходится испытывать чувство неловкости за таких отщепенцев, как Руссо, например, обесчестивших мою родину.
— Ипполит! — не выдержал я. — Вам-то уж отчего быть таким противником свободы, равенства, естественности и отзывчивости? Отчего вы выступаете за монархический абсолютизм, богобоязненность и неравенство?
— Я должен на это дать ответ? — обратился Ипполит к графу.
— Должен? Отнюдь. Я и не очень рассчитываю, что ты мог бы дать ответ. Или все же вдруг окажется, что у меня на службе мыслитель? Смелее, Ипполит, разумеется, я ничего не буду иметь против, если ты ответишь месье Кокеро. Но разве все так уж необходимо обдумывать? Разве не прелестна жизнь именно своей бездумностью?
— Не мне судить об этом, граф, — скромно ответствовал его дворецкий. — Одно мне доподлинно известно: свобода и равенство возможны лишь тогда, если будут отменены деньги. Естественность предполагает распутство, а отзывчивость нередко вырождается в тщеславие. А вот богобоязненность, напротив, означает смиренную покорность, подчинение себя реалиям повседневности, монархия объединяет нацию, а неравенство способствует проявлению инициативы каждым в отдельности.
— Слышали, Петрус? — злорадно воскликнул аббат. — Устами Ипполита глаголят чисто швейцарская основательность и приверженность многовековым традициям. Он антиутопист и видит жизнь такой, как она есть. Когда якобинцы в июле 1790 года ополчились против церкви, когда они в мае 1794 года решили вообще упразднить христианство, лишив нас званий, состояния, когда они принялись сбрасывать с церквей колокола — в подобные периоды выживает лишь тот, кто сохраняет именно приверженность традициям. Я, к примеру, отказался от своего имени и с тех пор величаю себя аббат. Именно этот аббат и стал импресарио Марии Терезы. Лучше довольствоваться малым.
Я не стал ему возражать, поскольку никак не желал ссор в чужих стенах, и дал ему спокойно допить свое зелье. В ходе дальнейшей беседы они с графом лишь переглядывались, никак не реагируя на заимствованные мной у Руссо идеи и понятия. Оба страшно напоминали мне двух снедаемых скукой вельмож. Но от меня не укрылось плутовское выражение глаз графа. Он сидел с таким видом, будто бы не принимал всерьез ни Руссо, ни меня, ни аббата, ни своего дворецкого. Я и сам почти не сомневался, что граф был ни за кого. Он был выше всех этих фракций, идеологий, политических лагерей и вообще презирал тех, кто с ослиным упрямством придерживался чьей-либо стороны.
Что именно его так позабавило, об этом мне выпало узнать много позже. Но в ту пору графа уже не было на этом свете, а аббат готовился покинуть его.
Естественно, что одним лишь бильярдом да экзотически приправленным портвейном дело не ограничилось. Граф дал понять, что нас ждет и небольшой ужин.
— После концерта.
Я сразу же почувствовал разливающуюся на сердце теплоту, однако не решился уточнить, что он имел в виду, поскольку страшно боялся разочароваться. Во всяком случае, было видно, что граф де Карно пребывал в прекрасном настроении, и ему даже пришло в голову предложить вниманию аббата поединок на рапирах.
— Хотя Петрус — человек не нашего с вами сословия, дорогой аббат, он, безусловно, человек чести: он влез во все ничуть не меньше нас с вами. И к тому же несравненный мастер по части самообмана, что, безусловно, тоже роднит его с нами.
— Жозеф, ты ведешь себя так, будто согласие у тебя уже в кармане, — рассердился на друга аббат. — И со своими намеками ты уж, пожалуйста, будь поосторожнее.
У меня не было времени вдумываться в загадочные формулировки аббата де Вилье. Спесивые тирады обоих старых приятелей уже давно действовали мне на нервы, меня, человека, отнюдь не лишенного честолюбия, в особенности задевали вечное графское высокомерие, этот дружелюбный цинизм. Но если граф, иронизируя, высмеивал и свое сословие, и себя заодно, тот аббат упрямо старался внушить, что, дескать, мне, и только мне, высочайше предоставлена уникальная возможность окинуть взором умонастроения последних представителей достопочтеннейших фамилий. Я испытывал сильнейшее желание проучить обоих. И по тому, как они на меня смотрели, чувствовал, что они это понимают. Значит, вы, месье граф, желаете дуэли? Извольте!
Так что сцена переместилась на фехтовальную дорожку. Паркет был свеженатерт, зал проветрен, в нем царила прохлада. Зеркальная стена блестела, сверкали во всем великолепии хрустальные люстры, вот только гобелены со сценами рыцарских турниров куда-то исчезли. Вместо них висели портреты, исключительно мужские и представлявшие сплошь длиннолицых и преисполненных величавого достоинства субъектов. Кое у кого даже наличествовала фамильная бородавочка между носом и правым глазом.
— Простите, граф, а где же вы?
— Полагаете, я по возрасту уже подхожу в эту компанию?
— Смерть иногда настигает нас быстрее движущейся кареты, — невозмутимо ответил я, прилаживая нагрудник.
Граф ничего не сказал и с каменным лицом стал извлекать из укрытого в стене хранилища рапиры с заточенными концами.
— Не возражаете?
— Против чего? Против смерти?
— En garde, Петрус!
Приветствие, исходная позиция — и граф атаковал. Я не успел подзабыть последний из преподанных им уроков, посему следил за дистанцией, предпринимая все, чтобы не подпустить противника слишком близко. Первые минуты с полным основанием можно было считать ничьей. Бились мы отчаянно — заточенные клинки только лязгали, — но, разумеется, избегая опасных для жизни приемов. И наше единоборство действительно было таковым — не самое беззаботное развлечение тех, кто считал себя людьми чести, но проходило оно с умом, с особым, присущим фехтованию блеском и тактом.
Наконец наступил момент, потребовавший предельной сосредоточенности, когда каждый стремится продемонстрировать оппоненту, что нервы у него крепче: Ипполит препроводил в зал Марию Терезу. Она была прекрасна, на ней было бежевое платье, тюлевый шедевр модельера, она благоухала розами и была преисполнена достоинства.
— Нет-нет, прошу вас не отвлекаться! — чуть ли не с порога объявила она. — Я могу разобрать лишь два темных силуэта, однако звон клинков ни с чем другим не спутаю. Ну, кому же из вас мне пожелать победы?
Ни из уст графа, ни из моих ответа не последовало. Он тем временем сумел добиться небольшого преимущества и, сделав удачный выпад, вынудить меня к обороне. И преимущество это, как граф уже очень скоро сообразил, обратилось в недостаток. В конце концов убивать меня он не собирался, посему вынужден был остановиться.
— Дитя мое, они, как тебе следовало бы знать, сражаются боевым оружием, — донесся до меня голос аббата.
— Боже мой! Нет! Скажи им, чтобы немедленно прекратили!
— До первой крови! — невозмутимо парировал аббат. — А приз — ты, ангел мой.
— Вы, мужчины, все просто помешанные!
— Мария Тереза! — воскликнул граф с другого конца дорожки. — Положите конец нашим мукам и назначьте приз.
И граф де Карно набросился на меня так, словно и вправду вознамерился прикончить. Навязанный мне ближний бой я отразил с первой позиции, мгновенно отскочив назад, после чего выпад и… Туше! По нагруднику графа протянулась длиннющая дыра, из которой торчали клочья ваты.
— Мария Тереза! — выкрикнул я с наигранным беспокойством. — Поединок есть поединок. Единоборство двух людей чести необходимо довести до конца. Я не стану осыпать оскорблениями графа, но и он не покусится на мою честь. Кроме того, я, будучи гостем этого дома, подчиняюсь его законам.
Аббат рукоплескал, граф рассмеялся. Хотя мы с графом были настроены на миролюбие, наши скрещенные клинки звенели скорее угрожающе. Марии Терезе оставалось лишь в страхе зажать уши.
— Господа! Мой приз — вальс в шлафроке в полночь, а ты, дядюшка, подыграешь нам на рояле. Победитель тот, кто нанесет следующий удар.
— Великолепно!
Буду краток: лучше, чем в тот день, я никогда не фехтовал. Только мне это ничего не принесло. У меня сложилось впечатление, что граф заранее отрепетировал этот поединок и пригласил меня лишь для того, чтобы свершить символический акт мести за Элен и по наущению аббата унизить меня перед Марией Терезой. Как Жозеф мог фехтовать на самом деле, он доказал уже в следующее мгновение, приперев меня к зеркальной стене зала и затеяв игру со мной, будто кот с мышью. Мне, как мыши, естественно, приходилось уворачиваться от точных и безжалостных туше графа, но ровно настолько, насколько он мне позволял. Я сумел разгадать уловки графа с намеренно не доводимыми до. конца отражениями моих ударов, и однажды мой клинок рассек рукав графа, но это было последним, что мне позволили. Секунду спустя я уже вопил от боли — клинок де Карно царапнул правое предплечье. Продолжая жалкие попытки обороняться, я чуть было не прижался к зеркалу, едва не упав, в то время как острие клинка, пронзив одежду, почти впилось мне в бок.
