Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната

Это высокомерие, которое гонит вперед, и эта свобода от первородного проклятия делают то, что художнику кажется, что он стоит над всеми людьми; это действительно так, некоторым образом, но ему необходимо постоянно помнить о прошлом, а то он найдет ничтожное в своей деятельности и несправедливое в своем отречении от полезного труда. Вечная необходимость в признании делают его тщеславным, беспокойным и часто глубоко несчастным. Но если он становится ясным себе самому, то продуктивность его пропадает, и он погибает, ибо вернуться под ярмо тому, кто изведал свободу, невозможно, и на это способен только человек религиозный.

Делать разницу между гением и талантом — глупо, ибо тогда пришлось бы верить и в особое откровение. Конечно, величайший художник имеет природные способности к известному техническому умению; они умирают без упражнения; поэтому кто-то сказал, что гений есть прилежание; это можно утверждать, как и многое справедливое на одну четверть. Если к этому еще присоединяется образование (что редко, ибо знание быстро раскрывает заблуждение) и светлый разум, то возникает гений, как продукт целого ряда благоприятных условий.

Я старался опять войти в рабство, но это было невозможно! Я старался найти в нём свой высший долг. Душа моя повредилась, и я был уже готов стать животным; иногда мне, казалось, что большое количество работы греховно, ибо оно замедляет развитие души; тогда я убегал к природе, где делал наблюдения, делавшие меня невыразимо счастливым. Это счастье казалось мне наслаждением, столь же большим, даже большим, чем то, которое я испытывал при работе; но приходила совесть, сознание долга налетало, как фурия, и я опять бежал к своему ярму, которое радовало меня — на один день!

Чтобы освободиться от этого невыносимого состояния и обрести ясность и покой, я иду навстречу неведомому. Вы, смотрящие теперь на мой труп — скажите, несчастно ли я выгляжу в смерти?

Цель мира — освобождение идеи от чувственности; искусство же старается придать идеям чувственную форму, чтобы они стали видимыми. Следовательно…

Все само себя исправляет. Когда хозяйничанье художников разрослось во Флоренции, пришел Савонарола — о, глубокий человек! — и сказал свое: «Это ничтожно». И художники — какие художники! — сложили костры из своих произведений. О, Савонарола!

Чего хотели иконоборцы в Византии? Чего хотели анабаптисты и иконоборцы в Нидерландах? Я не смею сказать этого, ибо тогда меня разочтут в субботу, а может быть, даже и в пятницу!

Великая идея нашего времени — разделение труда — приводит к торжеству вида и к смерти индивидуума. Что такое вид? Это понятие целого, идеи, говорят философы. Индивиды верят в это и умирают за идею!

Странно, что правители хотят всегда того, чего не хочет народ. Разве нельзя устранить это недоразумение очень простым и легкодостижимым способом?

Швеция есть колония, которая имела свою пору расцвета и величия, но теперь она, подобно Греции, Италии и Испании, погружается в вечный сон.

Страшная реакция, наступившая после 1865 года, года смерти надежд, деморализуют подействовала на новое поколение. Большего равнодушие к общему благу, большего эгоизма, большей иррелигиозности давно уже не запомнит история. Там где-то бушует буря, и народы ревут от бешенства против порабощения; здесь же празднуют только юбилеи.

Быть консервативным по расчету — это величайший грех, какой только может свершить человек. Это покушение на мировые цели из-за трех шиллингов, ибо консерватор старается остановить развитие: он упирается спиной в вращающуюся землю и говорит: стой! Одно только может быть извинение: глупость. Плохие обстоятельства не могут служить извинением.

Я спрашиваю себя, не станет ли Норвегия для нас новой заплатой на старом платье.

Стернгьельм, бывший неглупым малым, написал уже в семнадцатом веке о Швеции:

«Нашу страну переместили, подменили или изменили».

— Что вы скажете на это? — сказал Борг, окончив чтение и выпив рюмку коньяку.

— О, это неплохо; могло бы быть только поостроумней, — сказал Селлен.

— Ты что полагаешь, Фальк?

— Это обыкновенный крик и ничего больше. Пойдемте?

Борг поглядел на него, чтобы узнать, ирония ли это, но не было видно ничего тревожного.

— Итак, — сказал Селлен, — Олэ ушел, отыскивать поля блаженных; да, хорошо ему, ему не придется больше заботиться об обеде. Хотел бы я знать, что скажет хозяин «Пуговицы». У него был небольшой должок там.

— Какая бессердечность, какая грубость! Тьфу, чёрт!

— Вот так молодежь! — разразился Фальк, бросил деньги на стол и надел пальто.

— Ты сентиментален? — дразнил Селлен.

— Да! Прощайте.

И он ушел.

XXIX

«Лиценциат Борг в Стокгольме — пейзажисту Селлену в Париже.

Дорогой Селлен!

Целый год ты ждал моего письма, но теперь мне есть о чём писать. Согласно моим принципам я хотел бы начать с самого себя, но надо упражняться в вежливости, ибо скоро придется выходить в жизнь и зарабатывать себе хлеб; итак, начну с тебя.

Поздравляю тебя, что тебе пришлось выставить твою картину и что она произвела такой эффект. Заметка была принесена Исааком в «Серый Колпачок» без ведома редактора, который потом бесился, читая ее, так как он клялся, что из тебя ничего не выйдет. После того, как тебя признали за границей, ты, конечно, имеешь теперь имя и здесь, на родине, и я могу больше не стыдиться моего знакомства с тобой.

Чтобы ничего не забыть и быть кратким, ибо, как ты знаешь, я ленив, а сегодня, кроме того, и утомился после дежурства в родильном приюте, я напишу письмо в форме заметок, совсем как в «Сером Колпачке»; благодаря этому ты можешь легче перескочить через то, что тебя не интересует.

Политическое положение становится всё более интересным; все партии подкупили друг друга взаимными подарками, и теперь все серы; эта реакция, вернее всего, кончится социализмом. Я говорил на днях с одним из моих товарищей, который уже статский советник в отставке… Он уверял меня, что теперь легче стать статским советником, чем экспедитором. Работа же очень напоминает ту, которую приходится делать, когда даешь поручительства, — приходится только подписывать! С уплатой не так уже строго, есть ведь второй поручитель.

Пресса — да ведь ты ее знаешь! В общем она стала деловым предприятием, она следует убеждению большинства, то есть большинства подписчиков, а большинство подписчиков реакционно. Я спросил однажды одного либерального журналиста, почему он так хорошо пишет о тебе, не зная тебя. Он сказал, что делает это потому, что на твоей стороне общественное мнение, т. е. большинство подписчиков.

— А если общественное мнение повернется против него?

— Тогда я его, конечно, отделаю!

Ты, конечно, понимаешь, что при таких обстоятельствах всё поколение, подросшее после 1865 года и не представленное в риксдаге, должно прийти в отчаяние; поэтому они нигилисты, т. е. они… на всё, или же находят выгодным стать консервативными, ибо стать при таких обстоятельствах либеральным, это к чёрту-с!

Экономическое положение подавлено. Запас векселей, мой, по меньшей мере, падает; даже лучшие бумаги, подписанные двумя Dr med., не имеют успеха ни в каком банке.

«Тритон» ликвидирован, как тебе известно.

Николаус Фальк, друг и брат, который имел частные ссудные делишки, решил соединиться с несколькими сведущими людьми и открыть банк. Новая программа гласит:

«Так как опыт — поистине печальный (составитель — Левин, замечаешь?) — показал, что депозитные бумаги недостаточная гарантия, чтобы получить обратно ссуженные ценности — т. е. деньги, — мы, нижеподписавшиеся, побуждаемые бескорыстной ревностью к делам отечественной промышленности и чтобы дать состоятельной публике большую гарантию, составили банк, под именем «Акционерное общество для гарантии залогов». Нового и надежного, — ибо не всё ново и надежно, — в нашей идее то, что закладывающие свое имущество получат, вместо неимеющих никакой цены залоговых расписок, ценные бумаги на полную сумму залога и т. д.».

Дело еще существует, и ты можешь вообразить, какие ценные бумаги они вручают взамен расписок!

Левин. Острым взглядом Фальк оценил, какую пользу он может извлечь из такого человека, как Левин, который, кроме того, развел колоссальные знакомства своими займами. Но чтобы подготовить его как следует и ознакомить его со всеми закоулками дела, он опротестовал один его вексель. Потом он выступил в качестве спасителя и сделал его чем-то в роде советника с титулом секретаря правления. И теперь этот Левин сидит в маленькой отдельной комнате, но не смеет показываться в банке.

Исаак Леви кассиром в этом банке. Он сдал экзамен (с латынью, греческим и еврейским) так же, как и юридические предметы и философские, с высшей отметкой; конечно, «Серый Колпачок» оповестил об его экзамене. Теперь он продолжает изучать право и делает гешефты на собственный счет. Он, как угорь, у него девять жизней, и он живет ничем. Он не употребляет спиртных напитков и никотина ни в каком виде; есть ли у него другие пороки, не знаю, но он плодовит! У него железная лавка в Гернозунде, сигарный магазин в Гельсингфорсе и галантерейная лавка в Седертелье; кроме того, у него несколько домиков на юге Стокгольма! Он человек с будущим, говорят люди. Он человек с настоящим, скажу я.