Владимир Ляленков - Просека
— А вон изба в два этажа, — кивает женщина, — там и живут начальники.
Но никаких начальников мы не находим. По той причине, что их и нет здесь. Геодезисты со своими отрядами работают в тайге. Постоянно живёт в деревне только завхоз по фамилии Пименов. Ему лет пятьдесят. Он говорлив, подвижен. Обе челюсти у него золотые, на руках по золотому кольцу. Весело сообщает нам, что сейчас свободных геодезистов нет. Дня через три-четыре вернутся из отпуска, тогда разобьют нас по отрядам. И — в тайгу. А пока получаем палатки, спальные мешки. Устанавливаем палатки за деревней. Четверо суток живём здесь.
Мы с Димой побывали на месте падения знаменитого тунгусского метеорита. Пименов сказал нам, что ходу туда часа три, не больше. Пояснил, как идти вверх по Тунгуске и где свернуть, чтоб не заблудиться.
Из деревни мы отправились в начале восьмого. Вот уже полдень, давно мы свернули от Тунгуски прямо на север. Но никакой прогалины, по краям которой должны быть деревья без макушек, мы не замечаем. Прибавляем шагу. Изредка вспугиваем рябчиков.
— Может, вернёмся, — говорит Дима.
— Ещё чуть пройдём.
Душно. Наконец между кедрами замечаем просвет. Несколько елей без макушек, и все они наклонены в одну сторону. Мы на прогалине. По краям её много берёз и елей не имеют макушек. Закуриваем, присаживаемся на землю передохнуть.
— Тут пахнет вечностью, — говорит Дима, озираясь.
— Что здесь произошло? Ну, пусть метеорит прилетел сюда, — рассуждаю я. — Почему он сгорел, превратился в газ, едва чиркнув по земле? Если б он врезался в неё, оставил бы огромную воронку, но её нет.
— А может, есть, — говорит Дима.
Мы спешим вдоль прогалины. Никакой воронки нет. Возможно, след зарос. А может, это был корабль с какой-то планеты? Вспоминаем, кто из нас что читал о тунгусском метеорите. Почти ничего. Вернёмся в Ленинград, надо будет сходить в Публичку.
На следующий день приплыли специалисты: геофизик и два геодезиста.
Дима, Анатолий Федотов и я угодили в руки геодезиста Бурсенко. Отпуск он провёл в Красноярске. Едва заметная улыбка проскальзывает в его глазах, на губах, когда сообщает нам об этом. Должно быть, время там провёл хорошо. Он в брезентовой куртке, подбитой беличьим мехом, ловко облегающей его крепкий торс. У него длинная шея, круглая голова и маленькие серые глазки. Бурсенко говорит, тыча пальцем в карту:
— Вот это так называемая Жигалова Коса. Створ проходит через неё. На правом берегу просеку прорубили в прошлом году. На левом мы с вами прорубим этим летом. Врежемся в тайгу километров на десять— двенадцать. Привяжемся к тригонометрической вышке. И конец делу. Она где-то вот здесь должна быть. Накомарники есть?.. Завтра надо купить. В нашем магазине есть они…
Он говорит, каких и сколько надо купить продуктов, чтоб хватило на две недели. Продукты, палатку, инструменты погрузим в лодку. Катер отбуксирует нас к месту. Нам хочется побеседовать с этим таёжным человеком. Но он достаёт из стола какие-то бумаги, линейку. Принимается работать. Уходим.
Серый пёс с крупной головой и толстой короткой шеей сидит у порога.
— Трезор, ты здесь? — говорит Дима и ласкает пса. Тот следует за нами. Интересный пёс. Он ничей. Вырастили его геологи; живёт он в основном с отрядами в тайге. Умница и с характером: если ему не понравится в отряде, убегает к Енисею, ждёт катер, возвращается в Подсменную. Теперь, сказал нам Бурсенко, Трезор, видимо, выискивает себе новых хозяев. Мы хотим, чтоб он поплыл с нами. Всячески подлизываемся к нему, а он постоянно наблюдает за нами. Набиваем ли патроны, сидим ли у костерка на берегу, играем ли в волейбол, оглянешься — а он стоит в сторонке.
— Трезор, иди сюда!
Спокойно подойдёт. Разрешает потрепать себя по шее. Деликатно возьмёт с ладони сахар, конфету, продолжая следить за тобой. Бурсенко говорит: если Трезор привяжется к нам, когда будем отплывать, ни в коем случае силой в лодку его не затаскивать. Иначе убежит. Сам вскочит в лодку — отлично, нет — ничего не поделаешь.
Вот уже продукты закуплены, уложены в лодке, покрыты брезентом. Лодка привязана к катеру. Енисей спокоен. По-своему спокоен: у берегов волн нет, но на середине, где глубоко, течение так стремительно, что он беспрерывно ворчит перекатами. Дима устроился на носу лодки, Федотов растянулся на брезенте, прикрывающем наше добро. Я сижу на корме, буду выравнивать веслом ход лодки. Трезор сидит метрах в пяти от воды, поводя ушами, кажется, равнодушно поглядывает по сторонам. Мы ждём моториста Митьку и Бурсенко. Мотористы здесь в большом почёте: тому надо переехать на ту сторону Енисея, другому ещё куда-то. А на катере это быстро можно сделать.
Мы уже давно готовы к отплытию. Но задерживается Митька, и Бурсенко ушёл к нему домой, чтоб деревенские не поднесли с утра мотористу. Иначе мы не уплывём сегодня. Мне хочется позвать Трезора, но помня предупреждение геодезиста, я молчу. Наконец появляются на холме Митька, молодая женщина — его жена. Вскоре замечаем и Бурсенко. На лице женщины печаль и гнев, она просит о чём-то мужа. Тот в хромовых сапогах, в серой кепочке, из-под которой торчит чубчик. Куртка на нём такая же, как у Бурсенко, — на беличьем меху.
— Ладно, ладно, — говорит моторист жене, — иди домой! Уходи!
Но она продолжает приставать к нему, тогда Митька достаёт из кармана лезвие от безопасной бритвы, показывает его жене. Спокойно кладёт в рот, начинает, улыбаясь, жевать. Жена хватается за виски и бежит к деревне. Моторист вынимает изо рта лезвие, кладёт его в карман, подмигивает нам.
— Иначе от них не отделаешься, — говорит он смеясь. Легко прыгает с камня в катер. Бурсенко прыгает следом за ним. Как и мы, Бурсенко косится на Трезора. Затарахтел мотор. Пёс не спеша входит в воду. И вот он уже в лодке; потеснив Диму, усаживается на носу. Дима гладит его, даёт сахару, говорит ему ласковые слова…
9
Жигалова Коса отделена от берега протокой, ширина её метров тридцать. В середине лета, говорит Бурсенко, протока высохнет. А пока что перебираемся через неё утром и вечером на плоту, который сколотили из сухих брёвен, валявшихся вдоль берега, принесённых сюда, должно быть, во время половодья.
Палатка наша метрах в пяти от Енисея. Ширина его здесь около километра. На той стороне, как раз против нашей палатки, стоит палатка девушек. Они расчищают от молодой поросли прорубленную в прошлом году просеку. Только утром в ясную и тихую погоду, когда первые лучи солнца разгоняют сизый туман, с полуночи нависший над Енисеем, можно увидеть палатку девушек. Даже услышать их голоса.
— А-а-а-а! — приветствуют они нас с наступающим днём.
— Э-э-э-э-э-э! — отвечает кто-нибудь из нас, сложив ладони рупором.
А среди дня и крика не услышишь: шум тайги, беспрерывное ворчание могучей реки поглощают его.
Мы мечтаем навестить девушек.
Бурсенко говорит, их там четверо. Трое приехали по вербовке из Воронежской области. Одна местная, из какой-то таёжной деревни, до которой километров десять. Красавица изумительная, говорит геодезист. За ней ухаживает бурильщик Иван Баринов, по прозвищу Полтора Ивана. Прозвали его так за двухметровый рост и невероятную силу. Обычно бригада бурильщика состоит из шести человек, но в бригаде Баринова работает пятеро. Полтора Ивана выполняет работу за двоих. Зарплату так же получает. Об этом знает начальство в Енисейске. Никто не протестует.
Попал сюда Баринов не по вербовке. Приплыл на плоту по Тунгуске, имея одну только справку: такого-то он освобождён. Имеет право жить где пожелает. Работает здесь второй год. Собирался уехать на родину в Центральную Россию, но вот появилась в партии эта красавица, звать её Феней. Полтора Ивана влюбился в неё, об отъезде своём и не заикается.
А Феня то ли боится его, то ли он ей неприятен. Избегает встреч с ним. Сейчас его бригада бурит скважины километрах в тридцати от нашего створа, ниже по течению. В свободное время Полтора Ивана приплывает к девушкам на узенькой долблёнке, лихо работая двуперым веслом. Привозит девчатам гостинцев. Если девчата заметят его издали, Феня убегает в тайгу.
Бригада девушек закреплена за Бурсенко, он должен будет принять у них работу. Мы собираемся навестить их. Геодезист говорит:
— Когда навестим девушек, не вздумайте приударять за Феней. Даже намёка не подавайте. Этой весной приехал сюда молодец. Вроде самого Баринова. Месяц поработал. Его предупреждали, он. не послушался. Пришлось ему убраться восвояси. Было тут дело…
Бурсенко мельком осматривает наши физиономии: дошло ли до нас? До нас дошло.
Проработали мы двадцать дней, но врубились в тайгу километра на четыре, не больше. Первый километр прошли быстро, легко: на этом километре пойма Енисея. Заросли черёмухи, чёрной и красной смородины. Ели не очень толстые. Потом одолели крутой склон метров в двести. И вот тут-то началось. Мы прорубаемся строго по визирке. Отклониться нельзя даже на несколько сантиметров, ибо эти сантиметры через десять километров дадут ошибку в сотни метров. Отклонимся от створа — выйдем бог знает куда. Не скажу, что легко пробиваться сквозь заросли черёмухи, ивняка и смородины — ведь двухметровая просека должна быть совершенно чистой. Ни стволы, ни ветки не должны оставаться на ней. Итак, мы поднялись по склону, упёрлись в стену, в толпу могучих кедров. Кедр в пятьдесят лет — молодое дерево. Эти таёжные великаны живут пятьсот — шестьсот лет. Сколько же этим, встретившим нас молчаливой и плотной стеной? Дима обхватывает руками ствол — не хватает рук. Установив нивелир над новым пикетом, Бурсенко идёт к нам, отмахиваясь от комаров веточкой.
