Barbara Frischmuth - Мистификации Софи Зильбер

— Отчего же нет? — заметила Нордвинд.— На Северном полюсе я так много наслушалась об Альпах, что непременно хочу вновь их увидеть.

— Отчего же нет? — заметили также Розабель и Изабель.

И тогда вся небольшая компания забралась в удобный воздушный пузырь, предоставленный им фон Вассерталем, и он потащил его в подводный дворец, чтобы они могли там все вместе в последний раз закусить перед дорогой и обсудить подробности своего возвращения.

Еще сидя в пузыре, кто-то обронил слово «храмовой праздник», и фон Вассерталь, весело заулыбавшись, заглянул в пузырь снаружи, Альпинокс же, под наплывом воспоминаний, с силой хлопнул себя по коленям.

— Ах, в самом деле, храмовой праздник! — воскликнула теперь и Амариллис Лугоцвет. И она объяснила Нордвинд, Розабель и Изабель, как этот праздник справляют в тех местах, куда они намерены вернуться.

Несколько дней спустя,— то была первая суббота сентября, и день выдался ясный и солнечный,— по асфальтовой дороге поднимался в поселок небольшой караван. Расписные повозки, запряженные булаными лошадками с золотисто-желтой гривой, погромыхивая, везли свой груз — пестрые бумажные цветы, пряники в форме сердца с привязанными к ним маленькими зеркальцами, турецкую нугу, а также прочую ярмарочную дребедень и лакомства. Они остановились на площади перед церковью, где дорога кончалась и где местные жители впервые после войны опять сколотили и поставили деревянные прилавки, в робкой надежде, что кто-нибудь из цыган, которых они в эту злосчастную войну истребили почти поголовно, все же. по старому обычаю, забредет сюда к празднику. Когда показались повозки, раздались ликующие крики, правда, не очень громкие и какие-то смущенные. Людям не верилось, что цыгане на этот раз действительно явились, и кое-кто из стариков даже всплакнул, завидев хорошеньких лошадок и повозки, казалось, не тронутые войной и послевоенными невзгодами. Из людей помоложе некоторые глядели на сытых лошадок с нескрываемой завистью и злобой, и Амариллис Лугоцвет — уж она-то знала чужан как свои пять пальцев! — поняла, что горе и нужда их мало чему научили.

Амариллис Лугоцвет, Нордвинд, Розабель и Изабель облачились в пестрые юбки и кофты, нацепили большие серьги и, шагая в этом превосходном маскараде рядом с Альпиноксом и фон Вассерталем, являли собой наикрасивейших цыганок, каких только можно себе вообразить. Когда же вдобавок выяснилось, что они втихомолку суют ребятишкам лакомства, то впервые за все время существования поселка родители сами стали подталкивать детей а цыганам, вместо того чтобы, как повелось, ими стращать,— мол, не подходите близко, не то они вас украдут!

Прошло совсем немного времени, и поселок, как встарь, огласился свистом бумажных чертиков, которых детишки надували во всю мочь своих легких, а девушки понавешали на себя пряничные сердца, хотя парией здесь почти не осталось — большинство их было убито или в плену. Не такое это было веселье, как до войны или в старые времена, но все же веселье, позволившее многим наконец-то расправить грудь,— отощавшие чужане впервые смеялись и пели, полные новых надежд.

Амариллис Лугоцвет осаждали противоречивые мысли. От ее проницательного взора не укрылось, что кое-где в домах еще прячутся люди, которых ждет кара за их пре­ступления. Не укрылись от нее и те, кто снова держал нос по ветру; не укрылись хитрости, мелкие и крупные, ко­торые замышляли чужане, чтобы половчее обделать свои делишки. Но стоило ей заметить кого-нибудь из ребятам тек, родившихся здесь в ее отсутствие, чье детство было омрачено бедствиями войны, как сказывалась ее давняя привязанность к чужанам, она сразу же хватала медовый пряник или кусок турецкой нуги и совала в жадно тянув­шиеся к ней руки, чтобы потом с удовлетворением наблю­дать, как лакомство тут же запихивается в разинутый дет­ский роток. И однажды к ней подошла та девочка, которую она ждала с нарастающим нетерпением,— и такими же голодными глазами уставилась на все это великолепие, только руки она держала за спиной и не пускала в ход, Амелия фон Вейтерслебен, толкая перед собою Софи, пробилась сквозь толпу и остановилась перед Амариллис Лугоцвет, не узнав ее. Амелия стала совсем тоненькой, а была по-прежнему красива, а ее скромное платье даже не лишено элегантности.

— Есть тут что-нибудь, чего тебе очень хочется? — спросила она девочку, чей взгляд не мог оторваться от пря­ничного сердца с прикрепленным к нему колокольчи­ком.— Погляди хорошенько,— добавила мать,— я могу исполнить только одно твое желание,

— Вот это.— Софи глазами указала на сердце, кото­рое Амариллис Лугоцвет уже протягивала ей.

— Ты уверена, что хочешь именно это, а не что-ни­будь другое? — Амелия принялась рыться в сумочке в по­исках денег, и, пока ей удалось выловить оттуда несколь­ко монет, Софи еще раз окинула взглядом весь прилавок, глаза ее опять остановились на пряничном сердце, кото­рое держала в руках Амариллис Лугоцвет.

— Да,— сказала Софи,— я хочу вот это.

— Вы позволите мне повесить сердечко барышне на теку? — спросила Амариллис Лугоцвет после того, как Амелия положила на прилавок несколько монет.

— Повесьте, моя милая,— ответила Амелия, и взгляд ее задержался на руках с тонкими пальцами, ловко надевших красную ленту с сердечком на шею Софи,— они ей как будто что-то напомнили.

— С самыми добрыми пожеланиями,— сказала Ама­риллис Лугоцвет и сделала тайный знак для защиты маленькой Софи, которая в эту минуту смотрела ей прямо в глаза.

— Спасибо,— отвечала Софи в так чинно подала ей руку, что Амелия и Амариллис Лугоцвет не могли удер­жаться от смеха.

После этого мать и дочь опять затерялись в толпе, в тогда Амариллис Лугоцвет твердо решила, что снова посе­лится в этих местах, пусть, как она себя уверяла, и нена­долго.

Каким бы скромным ни был этот праздник сравни­тельно с теми, что устраивались в последующие годы,— не раскинули еще даже палатку для ярмарочной пивной,— он словно бы знаменовал новое начало и для чужан, и для долговечных существ. И когда днем позже маленький ка­раван покидал деревню, ребятишки бежали за ним до мель­ницы в низине, откуда потом еще долго махали уезжаю­щим на прощанье и что-то кричали им вслед.

Вскоре лошади и повозки не только скрылись из глаз детей, во и вообще точно растворились в воздухе, а вместо них небольшая группа людей, одетых в костюмы местных жителей, шла пешком но Трессенской дороге, направля­ясь к деревянному домику, перед дверью которого, уже стоял перевалыш Евсевий.

Компания вошла в дом в увидела, что все в нем на ме­ста. Евсевий прихватил с собой фляжку домашней фрук­товой водки, так что можно было подобающим образом отпраздновать возвращение.

Поздно вечером гости разошлись. Розабель и Изабель отправилась своим путем, Альпинокс возвратился в горы, фон Вассерталь — в свое озеро. О Драконите не было ни слуху ни духу, но Евсевий полагал, что он не заставит себя ждать в самое ближайшее время из какого-нибудь подземного хода высунется его угрюмая физиономия.

Прежде чем лечь спать, Амариллис Лугоцвет подошла к окну и долго смотрела наружу, словно хотела удостове­риться, что перед нею действительно знакомый вид. Ей да­же показалось, что она различает в лунном свете белье, развешанное перед Триссельбергской пещерой. Она вздохнула, потом улыбнулась и решила в ближайшие дни наве­стить Амелию и попросить у нее очередного щенка,— в этой местности она не могла бы обойтись без полюбив­шихся ей собак.

*

Погода была в точности такая, какую представляешь себе, когда барометр стоит на «переменно». Тени туч гонимых ветром, гасили ярко вспыхивавшие солнечные лучи, в стремительном полете тучи обтекали вершины гор, на миг открывали их взгляду, чтобы затем, над кромкой леса, затянуть их сплошной пеленой.

Воздух, проникавший в полуотворенное окно, был сам по себе не очень холодный, но разные ветровые потоки согревали, то вновь охлаждали его.

Софи все еще была в нерешительности, что надеть, если она пойдет вниз, надо взять с собой теплую кофту. В такой ранний час она наверняка никого не встретит. Прежде чем выйти из комнаты, она еще раз, уже просто по привычке, понюхала по-прежнему неувядаемые огненные лилии, потом, бодрая, отдохнувшая, легко сбежала вниз по лестнице и открыла не ту дверь, что выходила на озеро, а ту, что вела в парк.

Утренняя прогулка по парку, под навесом из кустов и деревьев, даст ей достаточно моциона, да и не надо раздумывать над тем, брать зонтик или не брать.

Она только сейчас заметила, что на краю парка находится огород, к которому спереди примыкает цветник, а сзади теплица. Между парком и всем этим хозяйством раскинулась лужайка, и на ней, ближе к забору, Софи увидела поваленное дерево с торчащими вверх корнями; судя но тому, как оброс ствол, оно лежало здесь, наверное, не один год. На корни налипла земля; с той стороны, куда падало солнце, Софи заметила несколько спелых ягод земляники, а также мох и цветы камнеломки. Под вывороченными корнями образовалось нечто вроде маленькой пещеры, где мог бы вполне уместиться ребенок, если бы отодвинул в сторону волокна корней и побеги травы, свисавшие наподобие занавеса, и если бы не побоялся жуков, пауков и улиток, которые тоже нашли себе приют под этим деревом. Невдалеке от этого места, в тени кустов черной смородины, была навалена куча компоста, покрытая толстыми зелеными побегами огурцов; своим густым черным цветом компост, почти уже превратившийся в перегной, наводил на мысль о плодородии. Эта картина напомнила Софи, как в былые времена она помогала матери ухаживать за их садом и огородом.