Оксана Обухова - Рефлекс убийцы
Следующим вышел второй гостиничный бой, надо думать, с багажом вдовы Риммы Игоревны.
Далее показалась пара — необычайно красивая рыжеволосая женщина в серебристом манто и подтянутый осанистый господин в отличном костюме с унылым галстуком.
Женщину Надежда Прохоровна опознала как Аделаиду Евгеньевну Богрову — в синей папке хранилось несколько ее фотографий. Прежде чем окрутить богатого пожилого бизнесмена Терентия Николаевича, Ада успела прославиться на поприще модельного бизнеса — наряды демонстрировала. (На одном из снимков, впрочем, щеголяла почти без оных.) Сопровождал ее, не иначе, генеральный директор холдинга Богдан Игнатьевич Кожевников. А те персоны, что вышли прежде, получается — дочь Риммы Игоревны девочка-резвушка Аня и ее супруг, кстати, сын покойного Махлакова — Федор Сергеевич.
Надежда Прохоровна могла бы сразу это понять, но больно уж молодо выглядела девушка в куртке с меховыми рукавами. Никак не на двадцать пять, гораздо младше. В Интернете достаточно судачили о браке дочери от первого брака Риммы Игоревны и сына Сергея Федоровича, перемывали кости родителям и молодоженам.
Последним из тоннеля показался меланхоличный лысоватый господин лет тридцати пяти, с многократно обмотанной шарфом шеей, носом, напоминающим обвислый баклажан, покатыми плечами, обтянутыми модным зауженным костюмом с единственной пуговицей на глянцево-черном пиджаке.
Это мог быть только Михаил Терентьевич Богров, пасынок шикарной Аделаиды. Печально прошествовав мимо Надежды Прохоровны, Богров мотнул понурой головой — наверное, поздоровался.
— И вам не хворать, — пробормотала себе под нос бабушка Губкина, почесала за ухом спицей, но к вязанию так и не приступила. Повернулась к окну, посмотрела на белейшие нарядные сугробы на лужайках и подумала о том, как странно разобщены люди, приехавшие на поминки.
Никто не шел рука об руку с вдовой, никто не утешал — вероятно, не безутешного — сына покойного. Невестка даже платка на голову не набросила… Приятельница Генриетта с Арно под мышкой на поминки явилась…
Странная компания. Каждый сам по себе, ни одной слезинки на лицах…
Софа небось опять бы сказала про хорошее воспитание, про сдержанность манер…
А вот у мужа Васи на похоронах полдеревни голосило. Прощались, подвывали, уважение выказывали… Потом напились, правда, гармошку от зоотехника принесли. Но поначалу — все по-людски: поплакали, повспоминали, сестру Василия три раза с гроба снимали, прежде чем домовину в землю опустить…
Эх, было время… Как там у Пушкина?.. «Не то что нынешнее племя»?..
Софа «как там у Пушкина» обязательно бы вспомнила. Библиотекарь все-таки со стажем. Такие даже на пенсии всю классику наперечет знают.
Мимо бабы Нади заскользили чопорные официанты с подносами в руках: торопились накрывать в гостиной малого корпуса столы для поминок. Отобедавшая в ресторанном зале Надежда Прохоровна бдительно прибрала ноги под кресло, но с места не сдвинулась. Наблюдательный пункт на пятачке у арки она выбрала не случайно: отсюда открывался превосходный обзор не только на оранжерею, но и на сдвинутые в один ряд столики гостиной. Садиться там Надежда Прохоровна посчитала неделикатным, хотя вполне могла устроиться в уголке, поскольку проживала в этом же корпусе наравне со всеми.
Она вытянула шею вперед, присмотрелась: один из официантов раскладывал вокруг приборов черные салфетки в серебряных кольцах… Под каждой тарелкой уже лежала похожая квадратная салфеточка. На массивной тумбе возле накрытого стола фотография усопшего Махлакова с траурной лентой по нижнему уголку, перед ней свеча и традиционная рюмка с водкой, накрытая куском бородинского хлеба. Пышный букет черных тюльпанов печально свесил узкие головки из широченной хрустальной вазы.
Умеют поминать буржуи. Красиво. Тюльпаны вниз клонятся, как плакальщицы перед гробом…
Эх, надо бы в Парамонове съездить, Васину могилку попроведать… А то ведь лет десять не была…
И не по своей вине, можно сказать. В последний раз, когда приехала, сестра Василия Матрена все губы поджимала: мол, толку от тебя, от белоручки городской, — ни огород вспахать, ни сена накосить…
Смешно. В московских очередях Надю Губкину не раз «деревенщиной» облаивали. Приехала в деревню — городская. Платье синее в горохах, носочки-туфельки, сумочка в руках…
Эта лаковая сумочка особенно Матрене не по сердцу пришлась.
А куда еще приличная женщина кошелек с ключами положит, скажите на милость?! За пазуху в лифчик, да?! В холщовую котомку, откуда только вчера три кило магазинной картошки вытряхнули?!
Надежда Прохоровна неожиданно разгорячилась, подпаленная воспоминаниями, заерзала, на лбу испарина выступила.
Не к добру это, ох не к добру. Видать, вина перед Матреной есть. Надо Васину могилку попроведать… Гостинцев в деревню свезти…
А что не зовут, так это пустяки. На то она родня и есть, чтоб в гости без приглашения наезжать.
Матрена ведь с мужем Ваней всегда без телеграммы приезжали. Знали — пустят их Клава с Софой в комнату, за дверью не оставят, даже если московские родственники на работе оба.
А как гуляли вечерами в день приезда! Если погода хорошая, в парк аттракционов ходили, если неподходящая… такой концерт «по заявкам москвичей» на коммунальной кухне устраивали — любо-дорого! Матрена частушки пела, каблуками кренделя выделывала — весь двор сбегался в двадцатую квартиру на певунью посмотреть, забористые частушки послушать… Надежда Прохоровна даже щеками заполыхала, припомнив кое-что из частушечного парамоновского творчества…
А потом, на ночь, «по-цыгански» раскладывали в комнате на полу старый комковатый матрас. Под голову гостей складывали скатанные в рулон тулупы, прятали их в чистые наволочки… Для тепла накрывались не только одеялом, но и пальто… И разговоры разговаривали до первых петухов. Про деревенские новости, про городское житье, про сенокосы и надои.
Эх, было дело. Ваня теперь рядом с Васей на пригорке под березками лежит…
Этим летом, если только ноги сами ходить будут, обязательно в Парамонове надо наведаться!
* * *Пока Надежда Прохоровна предавалась воспоминаниям, в гостиную малого корпуса начал стекаться траурно наряженный народ. Пришла Генриетта Константиновна в длинных антрацитово-черных перчатках и странном молодежном платье с широким лаковым поясом, блестящими крупными пуговицами. Утянутое на пухлом животе платье пышным, но коротковатым колоколом нависало над круглыми коленками, над крошечными лаковыми туфельками; на шее Арно сверкал прозрачными камушками траурный лакированный ошейник.
Надежда Прохоровна неодобрительно покрутила головой — с собакой, на поминки? Поймала четко направленный на нее взгляд Генриетты и сделала вид, что увлечена вязаньем.
Помимо Арно компанию Генриетте составлял чихающий Сева Минкин. Среди сугробов на кладбище он, видать, и вправду промерз до костей и теперь поминутно утирал покрасневший носик шикарным шелковым платком в тон галстука. Ничего другого, судя по всему, у Севы не нашлось. Или иссопливеть успел.
Почти сразу за ними пришла Анна в черном платье на бретельках и тех же длинных меховых сапогах.
Может быть, на ком-то другом сочетание нежного струящегося шелка и громоздких, прямо-таки как у полярников сапог казалось бы диким, но Ане шло. Непонятно почему, непонятно как, но очень шло. Может быть, все дело в том, что цвет гривы рыжеватых волос перекликался с цветом унтов?
Покуривающий Михаил Терентьевич прошелся вдоль накрытого стола, поправил, придал безупречной параллельности ножу, вилке и салфетке в серебряном кольце. Распрямил только ему видимую складку на скатерти…
Пижон, подумала Надежда Прохоровна. Унылый пижон в зауженном костюме. В такие штаны и короткие пиджачишки молодые мальчики рядятся, сама по телевизору в смешной передаче видела, а этот — лысина во весь лоб, а туда же. Никакой солидности.
Зато Богдан Игнатьевич Кожевников вышел элегантным, как Джеймс Бонд. Длинные, по нынешней моде волосы уложены гладко, блестят. Из кармашка пиджака уголок белоснежного платка торчит. (Сева взглянул на тот платок тоскливо и утер нос замызганной бумажной салфеткой черного колера — видать, стащил со стола незаметненько и в дело употребить успел.)
Вдову сопровождал сын Сергея Федоровича. Бережно довел под ручку до стола, усадил во главе и сел по правую руку.
Последней, когда все прочие скорбящие уже расселись, явилась рыжая Аделаида. В простом черном платье, на шее нитка жемчуга. Запах терпких экзотических духов Аделаиды дотащился даже до Надежды Прохоровны.
Вступительную речь, что удивительно, держали не родственники, а генеральный директор Кожевников, придавший лицу проникновенное выражение.
