Александр Владимиров - Призрак Белой страны
— Мы тогда были детьми, — словно оправдываясь, сказал Давид.
— Есенин, — продолжал незнакомец, — устраивал публичные диспуты с Маяковским. И побеждал! Хотя каждый оставался при своем мнении. Он печатался во многих ваших изданиях. А потом его перестали печатать. И, чтобы не исчезнуть из сознания народа как русский поэт, уехал к нам. Живет то в Киеве, то в Белгороде, то в Воронеже.
В это время мужчина начал читать «Письмо к матери». И снова ребята слушали, затаив дыхание.
— Это он сам? — поинтересовалась Надежда у незнакомца.
— Что вы! Обычный чтец. Тот, кто любит настоящую поэзию.
— А почему его перестали у нас печатать? — подозрительно спросил Давид. И, спохватившись, добавил. — Мы из СССР, из Москвы.
— Я понял.
— Откуда? — теперь подозрение охватило и Надежду. Как он мог узнать? Он агент местной разведки? Прислан с целью завербовать их?
— Я год назад, как покинул СССР. Поэтому советских людей узнаю с одного взгляда. А еще по первой профессии я следователь.
— Вы уехали из СССР? — поразилась Погребняк. Она не представляла, как можно променять самую счастливую на свете страну на какую-то другую.
— А как вам удалось?.. — Давид прервался, но было понятно, о чем он хотел спросить: «Как вам удалось сбежать?»
— Я был в командировке в Германии, — начал рассказывать незнакомец, — обсуждался вопрос об экранизации нашего романа. Дорога шла через территорию Российской Империи. Я и остался. Сошел с поезда в Минске и все! Отрезал пути к отступлению.
— Так вы предатель? — воскликнула Надежда. — Идем, ребята, тут разговоров быть не может.
— Подожди! — остановил ее Давид. — Я где-то видел вас… нет, ваш портрет. Вы сказали о романе? Вы написали?..
— «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». Не один, в соавторстве с моим приятелем Ильфом.
— Точно! Я читал. Но теперь они почему-то пропали с прилавков? А я так обожал Остапа Бендера.
— Ясно почему, — скривилась Надежда, — автор сбежал. Да еще роман хотят экранизировать фашисты (он был экранизирован в Германии в 1938 году под названием «13 стульев». — прим. авт.).
— Друзья, не судите меня строго, — почти взмолился собеседник. — Переговоры по экранизации книги вело советское правительство. Ильф не смог приехать в Германию, он ведь еврей. Мало того, немцы настояли, чтобы в титрах не упоминалось его имя. Мне пришлось взять на себя всю организационную часть работы.
— Пусть так, — согласилась Погребняк. — Но из СССР вы все равно сбежали.
— Я бы не уехал. Никогда не уехал, если бы не статьи в прессе о том, что моя сатира перерастает рамки советской легальности. Мне грозил арест. Я это прекрасно понимал, когда оказался в своем родном городе Одесса.
— Одесса принадлежит СССР, — напомнила Надежда.
— Еще один парадокс истории. Как умело разделили народ. Одесса — одно государство, что рядом — уже другое. Ладно бы другое, а то еще обе части единого целого враждуют. Русские враждуют, как в Гражданскую. Так можно дробиться до малого. Что останется от России? Вот уж радуются ее враги.
— Стройте с нами светлое будущее, и мы опять будем вместе, — почти продекламировала Погребняк.
— А если люди здесь не хотят его строить? Если предпочитают просто жить, любить, ходить друг другу в гости? Почему им должно быть отказано в этом праве? И наши персонажи — обычные граждане со своими недостатками. Смешные — да! Так ведь это здорово — посмеяться над собственными пороками. Может, поэтому вы полюбили Остапа, молодой человек?
— Начинаются антисоветские разговоры, уходим! — подтолкнула ребят Надежда.
— Еще секунду! — взмолился Давид, которому до смерти было интересно поговорить с известным писателем. — Что случилось в Одессе?
— В одной из местных газет была опубликована статья, где меня открыто причислили к врагам народа. Они не думали, что я прочитаю именно этот номер. А я прочитал! Что оставалось делать? Дождался, когда снова пересечем границу и попросил политического убежища. Если бы Ильф не умер, он тоже бы не избежал ареста.
— Лучше уж быть арестованным у себя на родине, чем скитаться по чужим краям, — решительно возразила Погребняк.
— Но ведь и это моя родина, это тоже Россия.
— Идемте, — Надежда, чуть ли не тащила ребят, Давид ловко вывернулся из-под ее руки и опять допытывался:
— Говорят, что на самом деле автором «Двенадцати стульев» был ваш брат Валентин Катаев. Он не просто сюжет подарил, но и написал почти все сцены. А потом испугался и отдал его вам?
— Такого не было. Мы действительно использовали его сюжет, и то отчасти, но писали сами.
— И вы сейчас живете в Старом Осколе?
— Нет. Приехал к дальним родственникам. Прослышал об убийствах. Возможно, создам на основе фактов новый роман. Уже не сатирический.
Теперь Надежде на выручку бросился Рустам. Вдвоем они скрутили несчастного поклонника Остапа Бендера и повели к выходу. Надежда втолковывала:
— С ума сошел? Беседовать с перебежчиком, антисоветчиком?
— Но Остап Бендер…
— У тебя должен быть другой любимый герой — Павка Корчагин. Или хочешь серьезной проработки на комсомольском собрании?
Давид все-таки обернулся. Автор «Двенадцати стульев» так и остолбенел, и только грустно смотрел вслед исчезающим в зелени парка землякам.
А вокруг веселился, шумел не ведающий страха бомонд. Тут могли хулиганить безнаказанно, тень Великого Диктатора спряталась далеко на Севере.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
На дочь убитого Антона Алексеевича Елизавету невозможно было смотреть без содрогания, слезы лились из ее глаз, она их вытирала, а они опять лились. Следователь задавал ей вопросы, но она, казалось, не слышала их, отвечала невнятно, каждое слово ей давалось с трудом. На появление Корхова и журналистов не среагировала никак. Однако Анатолий Михайлович быстро взял ситуацию под контроль. Вначале он выразил девушке соболезнование. Затем, нахмурив брови, продолжил:
— Я возглавляю расследование. Убийство это не первое, так что я должен вас о многом расспросить.
— Меня уже спрашивали…
— Пожалуйста, возьмите себя в руки. Кто-нибудь угрожал вашему отцу?
— Нет… я не слышала.
— А почему в гостинице вы зарегистрировались как муж и жена?
— Это к делу отношения не имеет.
— Позвольте мне решать: что имеет отношение, а что нет.
Новые струи слез покатились по щекам несчастной. Анатолий Михайлович подождал немного, затем спросил более настойчиво:
— Вы не ответили.
— Нам так было удобнее.
— Отец выдает себя за мужа дочери?! Содомия в России запрещена.
— Какая еще содомия? — изумилась Елизавета Антоновна. — Мы не хотели афишировать свой приезд в Старый Оскол.
— Вы от кого-то скрывались?
— Что вы меня мучаете? У меня убили отца, а вы…
— А я хочу докопаться до истины. И в конце концов докопаюсь. Если на сей момент вы не в состоянии отвечать на вопросы, подождем. Но обещаю, что завтра проведу допрос с пристрастием. Не ждите снисхождения. Убивают людей, таких же отцов, у которых остаются дети. Во имя этих детей я, Анатолий Михайлович Корхов, обязан обезвредить и покарать преступника. И я его найду!
— Спрашивайте, — обреченно произнесла Елизавета.
— А я уже спросил.
— Мы приехали сюда на собрание монархического союза.
— Я не слишком искушен в политике, но партия монархистов у нас действует легально. К чему конспирация?
— Видите ли… мы не совсем легальны.
— Как это не совсем легальны? Занимаетесь противоправными действиями? Боритесь против конституции? Тогда вами займутся другие органы. А они, будьте уверены, вытащат из вас все.
— Я не преступница!
— Допустим, только вот в чем проблема: полиция в курсе того, что у нас секретное собрание монархических групп, которые ставят в качестве главной задачи свержение конституционного строя. Знает об этом и преступник. С вашим отцом он уже покончил. Кто следующий на очереди?.. Подумайте, госпожа Грязнова.
Этот полный, страдающий одышкой человек с явно больными ногами, но грозный и прямолинейный, вызывал у Елизаветы Антоновны панический ужас. Она поняла, что все секреты их организации, оказывается, таковыми не являются. Придуманная руководителями маскировка — блеф. Собрания похожи на театральные постановки. Это было вторым потрясением девушки. Она в истерике закричала:
— Да, я ненавижу нынешний порядок! Вместо настоящего двуглавого орла невесть что. Так называемую «Российскую Империю» пожрут либо коммунисты, либо Рейх, либо западные либералы. Места аристократов заняли ничтожества. А мы… мы с отцом даже обращались друг к другу по-иному: возвышенно, благородно!
