Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая
Они уселись рядом на скамью, выключили верхний свет, оставив настольную лампу под шелковым с бахромой абажуром и два ночника.
— Сколько ты был в Москве? — спросил Шаброль.
— Около года.
— Эх, завидую. Давно не видел Москву.
— Нечего завидовать! Я не мог дождаться, когда получу назначение. Ты не представляешь себе, как все переменилось в нашем ведомстве, как стало трудно работать.
— Ну, рассказывай же поподробней, прошу тебя. О себе вначале. Испания — понятно. Но что ты будешь там делать?
— Я возглавляю группу подрывников-диверсантов, — видал же ты этих ребят. Засылаемся в боевой отряд, для конкретных действий... И они, и я прошли специальное обучение. Так что имею новую специальность!
— Не понимаю! Классного разведчика, с таким опытом работы, как у тебя — в простые диверсанты? Это же расточительство. Куда они смотрят, в ИНО?
— Смотрят в рот начальству, мой дорогой Шаброль. Возражать и высказывать собственное мнение не рекомендуется. Кроме того, очень популярны перетасовки и перестановки. ИНО трещит по швам.
— Это как понимать?
— Поговаривают, что отдел вообще сольют с развсдупром. Пока забирают туда народ.
— И никто не протестует?
— Тебе трудно понять, Роллан. Протестуют — непопулярное нынче слово. К тому же — как забирают? Просто: предлагают написать рапорт: «Имея опыт разведывательной работы, руководства специальными и боевыми операциями, прошу командировать меня на специальную боевую работу в Испанию». Понял? Получил псевдоним, стал каким-нибудь Доминго или Рохасом, и все, покатил.
— А как же все это допускает Артузов? Вы виделись? Этого человека сломать невозможно.
— Это особая и больная тема, Шаброль. Я расскажу тебе...
И Шаброль и Венделовский видели в Артузове человека, которому можно было верить до конца, человека прямого, решительного, необыкновенно изобретательного. Любое совещание, которое он проводил, превращалось в великолепную школу, где каждый находил ответы на все интересующие их вопросы. Это о нем сказал Дзержинский: «Верю ему, как самому себе». Артузов ценил своих сотрудников, берег их, никто не рисковал людьми понапрасну.
«Наш фронт незримый, — говорил он. — Он всегда прикрыт дымкой таинственности. Но и на этом, скрытом от сотен глаз фронте, бывают свои «звездные минуты». Чаще всего геройство чекиста заключается не в единственном подвиге, хотя история сохранила немало имен оперативных работников, которые в решительный момент проявляли наивысшую революционную активность, в критически острых, переломных обстоятельствах делали то, что нужно делать. В будничной, напряженной, кропотливой работе, не знающей ни передышки, ни послаблений, разведчик отдает все, что имеет. Это можно назвать «тихим» героизмом. Его повседневно совершают обыкновенные сотрудники... Мы живем в героическое время. Совершаются подвиги целым классом. У этого класса есть авангард. Думается, в этом авангарде найдете и вы свое место...»
На одном из собраний чекистов он сказал так: «Бойтесь превратиться в простых техников аппарата внутреннего ведомства со всеми видимыми его недостатками, ставящие нас в одну доску с презренными охранками капиталистов. Помните, что, став на этот путь, вы погубите ЧК...»
Вот именно это предсказание и вспомнилось Шабролю.
— Похоже, прав был наш начальник. Как он, отвечай же...
— Видел я его незадолго до отъезда. Встретились в архиве НКВД. Он очень изменился, похудел, осунулся. Нес толстую пачку старых газет. Оказывается, пишет книгу о первых годах ВЧК. Я хотел попросить его помочь Гошо Цветкову. Ведь он арестован. Я не сказал еще тебе.
Шаброль опустил голову, сказал с мукой:
— Я поверить не могу. Гошо, это же святой человек, чистый, как стекло. За что?
— Ну, об этом вообще теперь не спрашивают. И даже Артузову на это не ответить. Я просил его помочь, а он только макнул рукой, повернулся — «ничего не могу теперь сделать, мол», — и пошел от меня. Сутулый, поникший, на себя непохожий.
— Ну, а Гошо? Мы ведь виделись тогда все вместе в Карловых Варах. Он оставался в Праге?
— Недолго, как и я. Нас вместе отозвали в Москву. Он обрадовался даже, что его сняли с оперативной работы и направили в Коминтерн. Был доволен, шутил: «Наконец, увижу жену и узнаю, не забыла ли она болгарскую кухню. И Стояна обниму, он уже большой стал». Он с семьей жил в доме Коминтерна — отеле «Люкс». Я ведь рассказывал тебе об этом. Сталин давно не верил коминтерновцам. Он считал их всех социал-демократами, сползавшими к фашизму. Потом он высказывался проще: все они «социал-фашисты». Все! Потом начались поиски «врагов народа». Удары были нанесены по активу Коминтерна в Москве, по тем, кто кинулся искать в СССР политического убежища, по молодежи. Затем удар незаметно перенесли на руководителей зарубежных компартий. Были арестованы немцы, члены руководства югославской партии, Бела Кун из венгерской. И поляки, и болгары — все оказались предателями.
— Стой! — вскричал Шаброль. — Что же им инкриминировали?
— Троцкизм и антисоветизм.
— Гошо исчез после ареста Христиана Раковского. А может, и до. Люди просто исчезают средь бела дня, Роллан. Десятки, сотни людей. Берут даже стариков и детей. И сажают жен.
— А ты? Что сделал ты, чтобы спасти друга?
— Мне оставалось штурмовать Лубянку?
— Да, штурмовать!
— Я сделал другое. Я написал письмо. Сначала наркому, потом Сталину. Оба остались без ответа. А мне... предложили написать рапорт на Испанию. Вот и все. А что касается Цветкова... он во всем признался. Да, он — троцкист, которому было дано задание проникнуть в нашу закордонную разведку и развалить ее изнутри.
— Поверить невозможно! Его заставили. Я бы покончил с собой...
— И это не ново. К такому легкому способу уйти от следствия прибегают многие.
— Пытают?
— После убийства Кирова по личному указанию Сталина была принята секретная инструкция о допустимости применения любых методов следствия. Даже по отношению к детям «врагов народа». Вот до чего мы докатились. Так что подрывник в Испании — это замечательный выход. Знаешь, что будешь убивать фашистов, настоящих врагов. Я доволен и тебе желаю такую же ясную и простую работу. А в хитросплетениях нашего ведомства я теперь уже разобраться не могу.
Они проговорили всю ночь. Лишь когда за окнами вагона показались окрестности Бордо, Шаброль ушел в свое купе.
Они расстались, уверенные в том, что в Испании обязательно встретятся. Ведь оба подчинялись одному человеку, стало быть, работать будут в одной связке. Но судьба распорядилась иначе. Это было их последнее свидание.
2
Солнце стояло в зените и безжалостно прокаливало скалистую каменистую долинку. Разбитый грузовичок «шевроле» тянул за собой густой и длинный пылевой шлейф. Он какое-то время поднимался и стоял высоко над дорогой, а потом медленно оседал на низкую траву и чахлые серые кусты на холмах. Тонкой коркой пыли было покрыто и все в кузове грузовичка — люди, оружие, тючки с одеждой, завязанные узлами совсем по-русски, патронные ящики.
Венделовский полулежал спиной к кабине, облокотившись на тючок. Он не спал несколько ночей, мучился, не мог заснуть из-за солнца, жары, пыли. В кузове с ним ехали те, кто уцелел после последней операции. Их осталось немного. А впереди была опять опасная боевая работа: они должны были завалить дорогу обломками утеса, нависшего над ней. По этой дороге должен был пройти отряд фашистов. Им готовилась засада.
Альберт смотрел в высокое голубое небо. Пустое и бездонное, без краев и хотя бы одного облачка, на котором можно было задержать взгляд. Вендел овс ком у начинало казаться, их накрыли прозрачной голубой шалью и «шевроле» стоит на одном месте, если бы не звуки перегревшегося старого мотора и облака пыли, то и дело обгоняющие машину и словно старающиеся накрыть ее.
Альберт мучился от бессонницы уже много дней. Она пришла после операции на реке, когда его группа подбиралась к опорам моста, чтобы взорвать хоть одну. Их заметили и забросали гранатами. Венделовский был контужен. С той поры он не мог спать. И потом он нес на себе раненого Мигеля Кордону, ловкого динамитчика, веселого мало из Толедо. Его так и не удалось спасти. На его месте в грузовичке сидел сейчас могучий Хуан Эрнандес, портовый рабочий, всегда сумрачный и мало разговорчивый. Рядом с ним Хуан Гарсиа, Альфредо... Новые друзья, с кем он делит хлеб и фляжку вина. Почему-то они не так мучаются от жары, как он. Ох, это солнце!.. Пыль, лежащая на лице, как маска. Это убаюкивающее движение! Черт бы побрал эту Каталонию, Кастилью... Где они находятся, куда двинутся? Когда, наконец, придет сон? Надо заставить себя думать о другом. Считать, может быть? Сколько он в Испании? Месяц, второй, пятый. Скоро будет шестой, уже полгода! Альберт вспомнил дни своего приезда. Веселые, беспечные дни... Знакомства с новыми людьми, боевыми товарищам#. Солнце, тогда казавшееся ласковым и веселым. Уверенность в том, что рядом друзья, а те, с кем идет война, — враги, фашисты.
