Джон Брэйн - Жизнь наверху
Я взял его пустой стакан.
— Да ведь еще только осень,— сказал я.— Холода по-настоящему и не начинались.
Я подал ему стакан с виски.
— Может быть, Марк, вам прилечь на минутку? — предложил я.— Пойдите в комнату Гарри…
— В комнату Гарри? Для чего? — спросила Сьюзен.
— Марк неважно себя чувствует.
— Бедняжка,— промолвила Сьюзен.
Она слегка покачнулась — видимо, выпила лишнего, готовясь к этой встрече.
— Не вставайте, не вставайте,— сказала она и по очереди поцеловала обоих. Поцелуи получились громкие, влажные.— Так приятно снова вас видеть,— продолжала она.— Нам вас очень недоставало…
— Зато мы в прятки поиграли,— сказала Сибилла.— Желаем счастья, Сьюзен.
Марк встал.
— Примите, дорогая, пожелания большого-большого счастья от нас обоих. А также сей скромный дар в знак нашей любви.
Скромный дар оказался голубым нейлоновым халатиком.
— Какая прелесть! — воскликнула Сьюзен.— Именно то, что мне хотелось.
— Тебе придется благодарить меня за это, душенька,— сказала Сибилла.— Марк хотел купить что-нибудь полезное.
Я развернул халатик и посмотрел на свет.
— Ай да одежда — все насквозь видно,— заметил я.— Вы уверены, Сибилла, что это ваш выбор? А мне думается, это дело рук Марка, только он не хочет признаваться. Ну и темная же вы лошадка, Марк, а?
Халатик был совсем не похож на тот, который я привез Сьюзен из Лондона: вкус Сибиллы сказывался в обилии рюшей и бантиков и в каком-то неопределенном, удивительно ядовитом цвете. Такого странного металлического оттенка синего цвета я никогда еще не видал.
После второго стакана виски щеки Марка порозовели.
— Нет, это не мой выбор, Джо,— сказал он.
— Я ведь пошутил,— сказал я.
Я увидел, что он боится: он с радостью не пришел бы на этот вечер, но даже под таким основательным предлогом, как болезнь, не посмел увильнуть от встречи.
— Именно о таком халатике я и мечтала,— повторила Сьюзен.— Как это мило, благодарю вас обоих.
— Идея принадлежит Сибилле,— сказал Марк. Он умоляюще взглянул на меня.— Она пошла и купила.
Он смотрел на меня, словно ждал, что я вот-вот нанесу ему удар, который он не сумеет парировать. Он чувствовал, что этот подарок, видимо, имеет какое-то особое значение, понимал, что совершил ошибку, выбрав эту вещь, но не знал почему. Он был загнан в угол, он уже не сопротивлялся. Где-то на протяжении последних полутора месяцев его броня дала трещину. Я не знал, отчего или как это произошло, видел только, что передо мной чрезвычайно напуганный человек.
— Это была отличная идея,— сказал я. И обнял Сьюзен за талию.— Мы устроим второй медовый месяц, хорошо, дорогая?
Она взвизгнула от удовольствия.
— Гадкий!
К нам направлялся мой тесть, поддерживая под локоть Нору.
— Старикам не положено так долго засиживаться, да еще и пить,— сказал он.— Надо забирать жену и — домой.
— Какой же вы старик,— сказала Нора.— Вы интересный мужчина и сами это знаете.
Он вынул портсигар, открыл его, с вожделением посмотрел на сигары и снова захлопнул крышку. А ведь Брауна и в самом деле можно назвать красивым мужчиной: густые брови, самоуверенное, моложавое, еще не успевшее одряблеть лицо.
Он улыбнулся Норе.
— Два-три таких комплимента, моя юная леди, и я поеду домой с вами, а не с женой.
— Надеюсь, вам было весело,— вмешался я.— Неужели вам и в самом деле пора ехать?
— Боюсь, что да, Джо.— Он повернулся к Норе.— Непременно приходите к нам в следующее воскресенье на рюмку коньяку. И не забудьте сказать брату, чтобы он зашел ко мне насчет работы.
— Но вы ведь его даже не видели,— заметила Нора.
— Если он такая же умница, как его сестра, все будет в порядке.— И он поцеловал Норе руку.
А мне вдруг стало жаль его,— жаль старика, который уже не смеет выкурить сигару и вынужден в половине десятого уйти с вечера; жаль мне стало и Марка, который никак не совладает со своим страхом и все ждет удара. Ненависть моя испарилась — ее не на кого было излить. Я крепче обнял Сьюзен за талию.
19
Наступила минута, когда уже не имело значения, где мы, когда ее молящий, а потом требовательный шепот заставил забыть и об удобстве, и о наслаждении, и даже о нежности; мы уже не ощущали себя — не ощущали себя ни порознь, ни как единое целое,— нами владела слепая сила, могучая, как смерть.
А потом мы снова очутились на заднем сиденье моей машины у поворота с Золотой аллеи; было темно, было холодно, поднимался белый туман — словно дыхание опавших листьев. Прижавшись щекою к ее щеке, я тихонько поглаживал ее спину. Я и сам не знал, счастлив я или нет, но грусти у меня во всяком случае не было,— возникла нежность, нежность, распространявшаяся даже на одежду, которую она бросила на сиденье. Я не видел в этой одежде ничего прозаического или непристойного, а лишь частицу Норы, такую же от нее неотделимую, как гладкая сильная спина, тугие завитки волос, спокойное, улыбающееся лицо. Мы никого не предали, поэтому и не было грусти, и нежность распространялась даже на нейлон, на кружева и на ткань, они вызывали улыбку, выглядели комичными, как и сама Нора в эту минуту.
— У тебя теплые руки,— сказала она.— Они у тебя всегда такие? — Она вздохнула.— Как ты думаешь, мы могли бы провести здесь ночь?
— Возможно, нам и придется это сделать,— ответил я.— Кажется, поднимается туман.
— Но ведь мы можем провести ночь и в другом месте,— сказала она.— Мы могли бы поехать на север, пока туман не стал слишком густым…
— Нет, дорогая. Мне бы этого хотелось не меньше, чем тебе, но это невозможно. Сьюзен сразу учует, что пахнет жареным.
Она резко выпрямилась и, соскользнув с моих колен, села рядом.
— Не говори глупостей и не беси меня,— сказала она.— Ну при чем тут Сьюзен?
Я стал одеваться.
— Будем благоразумны, дорогая,— сказал я.— Пока что виноватая сторона — она, во всяком случае с точки зрения закона. Зачем же нам подставлять голову под нож.— Я потянул за молнию — она застряла на середине.— А, черт,— вырвалось у меня.
Нора рассмеялась.
— Дай я застегну,— предложила она. И перегнулась ко мне.— Ну вот. Тут нужна сноровка, а не грубая сила.
— Я люблю тебя,— сказал я.
— Честное слово, Джо?
— Я не могу без тебя жить. Если бы мы не могли встречаться, если б я не мог видеть тебя, я б с ума сошел. В тот вечер, когда я пришел к тебе, я был на грани отчаяния. А потом все изменилось.
— В моей жизни тоже все изменилось,— сказала она. И поежилась.
Я обнял ее.
— Тебе холодно, моя хорошая.
— Нет,— сказала она.
Я взглянул на кучу вещей, лежавших на сиденье подле меня, и мне вдруг захотелось поскорее увидеть ее одетой.
— Накинь что-нибудь, Нора.
Она отодвинулась от меня.
— Почему ты всегда торопишь меня, Джо? Неужели тебе неприятно видеть меня такой, какая я есть?
— Ты же знаешь, что приятно. К тому же мне не часто выпадает подобное счастье, не так ли?
— Да, мы были вместе всего четыре раза. Четыре раза с августа месяца, а сейчас почти конец октября. При этом я не считаю того проклятого вечера, когда ты у меня на глазах стоял в обнимку с женой и беседовал с ее любовником. Кстати, я не очень высокого мнения об ее вкусе.
— Сейчас это едва ли имеет значение,— сказал я.
— Нет, конечно. Ведь ты утешаешься с довольно интересной дамой.
— О господи,— вздохнул я.— Сколько раз повторять тебе одно и то же? Я люблю тебя. Почему же ты без конца твердишь, что ты для меня всего лишь интересная дама!
— Я тоже люблю тебя,— сказала она.— Я полюбила тебя в ту ночь.— Она взяла мои руки и обвила их вокруг себя.— С твоим появлением в моей жизни тоже все изменилось. Ты походил на большого зверя, попавшего в западню и рычащего от бессилия.
— Очень мило с твоей стороны говорить мне такие вещи. По крайней мере у меня не будет иллюзий насчет моей особы.
Она поцеловала меня.
— Но ведь ты в самом деле такой, Джо. Ты считаешь, что ты очень тонкий и хитрый, но любая женщина видит тебя насквозь. И всё же ты опасен. Возьми, к примеру, меня: ты без всяких усилий взял и спутал все мои планы.
Я отстранился от нее.
— Ты, видно, не очень счастлива со мной, да?
— Мальчик мой,— сказала она.— Большой толстый мальчик. Конечно, я с тобой счастлива. Но я не очень гожусь на роль любовницы…
Внезапно она вскрикнула. За стеклом было чье-то лицо. На секунду оно прильнуло к окошку, осклабилось, обнажив зубы, и исчезло. Я перелез через Нору и распахнул дверцу.
Какой-то человек в темном макинтоше бежал по направлению к лесу. Пытаться догнать его было уже бесполезно — Золотой лес тянулся здесь без всякого перерыва добрых две мили. Человек остановился на опушке в пелене белого тумана, которая доходила ему до пояса.
