Аркадий Крупняков - Москва-матушка

Возвращаясь назад на заре через Тасили, на площади они ус­лышали тяжелые стоны. Стонала привязанная к столбу обнажен­

ная женщина. Ивашка долго стоял, бормоча себе в бороду прок­лятия, потом вдруг, не стерпев, махнул рукой — эх, будь что будет — пошел к столбу. Женщина назвала себя Ялитой и попро­сила пить. Ее отвязали, перенесли к роднику, напоили. Когда силы возвратились к ней, она заявила, что обратно не вернется ни за что, лучше погибнет в горах. Оставить ее одну они не могли: жен­щина была беременна. Она не обращала внимания на свою наготу и даже не попросила прикрыть себя — день, проведенный у позор­ного столба, сделал Ялиту равнодушной ко всему. Разведчики ре­шили взять ее с собой. На полпути Ялите сделалось плохо, она упала—начались преждевременные роды. Ребеночек родился мерт- веньким, его похоронили у ручья, а ее вот привели сюда — пусть ватага решит, как поступить. Полиха разыскала в пещере старень­кую рубаху и портки и принесла Ялите. Одевшись, та вышла и встала перед атаманом. Василько взглянул в ее изможденное ли­цо, в большие карие глаза, в которых не было ничего, кроме стра­дания и боли, махнул рукой в сторону пещеры:

—      Иди туда. Отдыхай.

ПО ПРАВУ СТОНА

Ватага быстро собралась около зеленого дуба. Василько вни­мательно разглядывал своих товарищей. Свобода распрямила их плечи, держатся прямо, вольно; у каждого в руках оружие: у кого меч, у кого копье, а то и просто палица. Стоят люди, ждут, что скажет им атаман.

—      Спросить хочу вас, ватажники,— заговорил Василько,— что мне делать, как поступить? Сейчас мы с вами вольготные люди, но много ли минуло с тех пор, как влачили мы цепи, терпели горе, муки страшные. А не подумали ли вы, братья, о том — может, не одна православная душа вокруг нас терпит лихо и молит спаси­теля, чтобы послал он ей свободу. Вы мне, как атаману, первое слово дали. В эту пору не мне его говорить. Пусть вот эти две несчастные скажут,— и атаман махнул рукой.

Из кустов на поляну вышли Полиха и Ялита. Они встали ря­дом, худые, бледные.

—      Говори ты, Полиха,— приказал атаман. — Расскажи, как живут простые люди у твоего хозяина бывшего.

—      Чем так жить, лучше смерть,— тихо произнесла Полиха,— Да и умереть Гуаски проклятые не дадут, раньше времени на ра­боте сгноят. Тяжко, муку великую переносит народ. Вот упа­дешь на свою охапку соломы вниз лицом и думаешь: «Господи боже мой, только на тебя одно упование, больше надеяться не на кого». Однажды прошел слух, будто в горах разбойник появился. Хозяева забеспокоились, а мы все были рады. Хоть говорили, что

нехристь ся, татарин, а все равно ждали. Налетит, думаем, осло- бонит. Да не дождались... Видно, молва напрасной была...

Ватага молчала.

Все ждали, что скажет атаман.

—      Слышали, братья? — взволнованно молвил Сокол. — Там такие же, как мы, несчастные ждут свободы. От кого ждут? Даже разбойнику-басурману рады. Неужели мы, родные по крови и вере, оставим их в беде? Неужто не придем на помощь? Говорите! Ну?

Из рядов вышел бородатый человек, снял с головы шапчонку, смял ее в кулаке.

—      Слово свое, атаман, забывать не след. Давно ли ты горорцл нам другое: наберемся сил, отдохнем да и двинемся через Корчев на Русь. Так ли? «Нам ли чинить разбой»,— говорил ты, и мы со­гласились с тобой. А сам теперь куда зовешь?

—      Мыслимо ли дело бабу слушать! — закричал другой му­жик. — Кто она, мы не знаем. По какому праву она в бой нас зо­вет? Ловушка, может, уготовлена!

—      Спрашиваете, по какому праву? — Полиха вдруг выпрями­лась, глаза ее заблестели, она сдернула с головы платок, короткие волосы рассыпались по плечам. Они были совсем седые. — А мне всего двадцать первый годок пошел... Таких, как я, много. О них подумай, атаман.

—      Братья, всю ночь я думал, как быть, и наперед знал, что вы напомните мне первое слово. Потому и собрал вас. Без вашего согласия ничего делать не стану. Решайте.

—      Дозволь, атаман, слово вымолвить? — проталкиваясь из задних рядов, спросил худощавый, пожилой человек.

—      Говори.

—      Трудно, братцы, атаману будет ватагу вести, ежели он на каждый шаг будет совета выспрашивать да каждого человека уго­варивать. Пошто доверие ему дали, зачем старшим выбрали, еже­ли перечить ему будем? Неладно так, братцы. По-моему, если че­ловека атаманом над собой поставили — слушаться его надо! Идти, куда поведет. Веры атаману больше! Понимать надо — твер­дой властью жизнь свою спасаем, а не смутой да раздорами. До­сель довел нас Сокол больно ладно: место выбрано, дай бог вся­кому. Немного дней минуло, а мы уж и оделись, и сыты, и мечи из цепей наковали. Только с разумным атаманом бог привел так по-доброму устроиться. Правду я молвлю, братцы?

—      Истинно так! Правда твоя! Верно! — раздалось из толпы.

—      А коли истинно так, слушать нам Сокола во всем. На святое дело зозет нас атаман. Я первый пойду с тобой, Василько. Веди! — и человек встал рядом с атаманом.

К нему без слов примкнули Кирилл с Днепра, Митька с Ми- кешкоп, Грпцько-черкасшт. За ними и другие.

Стало быть, идем на фряга? — еще раз спросил Василько.

—       Идем! — неслось по рядам.

—       Тогда после ужина быть готовыми.

МОЖНО ЛИ В ПУТИ СУШИТЬ БЕЛЬЕ?

—       Ты знаешь, Иорихо, господин консул намекнул мне, что он не верит в то, что ты наплел ему о суде и виселице." И если это не подтвердится — я выдам тебя владетелю Скутої как лжеца и об­манщика.

—       Господин кавалерий напрасно обижает бедного Иорихо. Бог свидетель, что я рассказал всю правду.

Так разговаривали между собой кавалерий Микаэле и новоис­печенный аргузий Иорихо, следуя верхом по горной дороге в Ску­ти. За ними, поднимая клубы пыли, ехали по два в ряду шестеро аргузиев на заморенных лошаденках. Было решено, не заезжая в Тасили (оно остается в стороне), проехать, минуя Капсихору, прямо в Скути и там спалить виселицу, узнать о суде, что творили ди Гуаско, а оттуда уже проехать по долине в Тасили и сжечь позорные столбы.

Дорога была трудная, как и всякая горная дорога. Ока прохо­дила по склонам гор, местами огибая глубокие овраги. Казалось, стоит перешагнуть через впадину — и ты на другой стороне. Но пока всадник достигал желаемого места, приходилось пройти пять, а то и десять стадий[25]. Иногда путь раздваивался. Широкие колеи, обычно, шли в обход горы, а тропинка, протоптанная верховыми и пешеходами, перекидывалась через вершину, сокращая путь в пять, а то и в шесть раз. Иорихо, ведя воинов, выбирал именно такие трудные, утомительные, но кратчайшие пути.

Больше всех страдал кавалерий Микаэле. Пот катился по его телу ручьями. Тяжелые одежды взмокли. Под лучами жгучего солнца пот высыхал, оставляя на дорогом сукне белые полосы соли. Наколенники до крови растерли ноги кавалерия, раны, за­литые потом и засыпанные дорожной пылью, причиняли жестокую боль. Кольчуга, надетая под мундир, становилась час от часу тя­желее, и скоро кавалерий почувствовал, как у него качала кру­житься голова.

В это время всадники, миновав Тасили, поднимались на самую большую гору, за которой находилось селение Скути,— конечный пункт пути.

—       Здесь будет наш отдых! — воскликнул Микаэле, когда всад­ники достигли вершины горы. Кавалерий мешком свалился с коня и без промедления стал сдирать с себя доспехи.

—      Иорихо, скажи, чтобы мне принесли воды! — воскликнул •он, разглядывая свои раны. Одно дело—блистать в доспехах в крепости и совсем иное — совершать в них далекие походы. Меч­та о торжественном въезде в Скути рассеивалась, как дым. При­дется скромно подъехать к дому Гуаско и вручить приказ консула. «Ах, это совсем не то, совсем не то»,— ворчал про себя кавалерий.

Скоро вернулись два аргузия, посланные за водой. Иорихо ос­торожно лил на раны Микаэле воду, смывая с них пыль и пот, кавалерий лежал на пригорке и изредка охал. Холодная вода приносила успокоение, зато батистовое белье оказалось замочен­ным. Очень пострадал прекрасный и дорогой командирский кос­тюм. В таком виде Микаэле, конечно, не мог прибыть в селение.

—      Иорихо, мне кажется, моя одежда очень плоха? Можно ли в ней показаться людям? Ведь я все-таки посол господина консула!

—      Ваша одежда, господин кавалерий, прекрасна. Только она попортилась в пути. Ее надо привести в прежний вид — пятна замыть водой, высушить на солнце и...

—      Но сушить придется не только верхнюю одежду, а и белье!

—      Ну и что же? Давайте высушим и белье. Вот вам плащ, набросьте его на плечи и раздевайтесь. Женщин, слава богу, здесь нет. Не так ли?

—      Ты находчив, Иорихо,— похвалил аргузия Микаэле и начал снимать одежду.

Иорихо приказал аргузиям составить в козлы свои арбалеты, а затем развесил на них вымытое белье и костюм кавалерия. Ми­каэле повелел аргузиям привести и себя в порядок, почиститься, помыться, покормить лошадей.