Анатолий Афанасьев - Последний воин. Книга надежды

Улен отпрыгнул в сторону и нагнулся, разминая тело.

— Беги! — повторил чуть не плача Зем. Толпа расступилась, образовав проход.

— Я не заяц, — сказал Улен, — чтобы ты гонял меня по кругу. Убей так, коли сможешь,

В ту же секунду, вскрикнув, коротышка бросился на него, неся нож почти у земли. Улен недооценил его ловкости, слишком небрежно занёс ногу, целя в ручку ножа. Этому приёму Колод учил его целое лето. Это был надёжный приём. Движение должно быть стремительным, как вспышка света, главное при этом — не потерять равновесия. Улен промахнулся, потому что коротышка разгадал его уловку. Опередив на мгновение, Зем всей тяжестью тела подсёк его колени. Улен упал, и юркий воин искусно переплёл его грудь ногами и, торжествуя, замахнулся ножом. Возбуждённые зрители не успели насладиться зрелищем, но Зем отчего-то замешкался. В его взгляде теперь не было ненависти, а была там только боль, такая же, как охватила Улена в этот страшный миг, — боль утраты, посланной небом. Они не видели, и никто не заметил, как из ближайшего дома вымахнул огромный чёрный пёс, трескучим вихрем пронёсся по проходу, оставленному Улену для бегства, и с коротким рыком скакнул на спину Зема. Легко, как козявку, захватив в пасть его шею, пёс сковырнул коротышку на землю. Вопль человека и грозное рычание зверя слились в протяжном звуке. Улен успел вскочить на ноги, обхватил Анара за туловище и с трудом оторвал от жертвы. Он стоял, держа пса за загривок властной рукой, а бедняга Зем корчился у его ног, делая тщетные попытки сесть, и снег возле его головы почернел от крови.

В безмолвии замерли люди. Могло ли возникнуть в их воображении что-то более полно выражающее рок, нежели чёрный зверь с безумно сверкающими очами, с падающей из пасти алой пеной?

Старейшины задвигались на помосте, как бы выказывая желание покинуть опасное место, и лишь Невзор остался недвижен.

— Это твоя собака, мальчик?

— Да,

— Что же нам делать? — нахмурился Невзор. — Ты всего два дня в городе и уже доставил столько хлопот. Убил лучшего воина и покалечил замечательного разведчика. Чего от тебя ждать дальше?

— Я не сам к вам пришёл, — ответил Улен. Тем временем Зему удалось сесть, и он проверял, вращается ли у него шея. Кровь его не пугала.

— Как поступить с тобой? Мне ты по душе, думаю, мог бы пригодиться нашему роду. Но пусть решает народ.

Вождь встал и простёр руку.

— Грозные грядут времена, дети мои! А мы живём нерасчётливо. Копим силу по капле, а изливаем потоками. Так не должно быть. Будущее наше ещё темно, но вчера мы были слабее, чем сегодня. Мы никогда не прощаем врагов, но снисходительны к тем, кто пришёл с чистым сердцем. Брег погиб, и его не вернёшь. Его убил этот отчаянный юноша, но без коварства и злобы. Он храбрый воин. Провидение на его стороне — мы убедились в этом. Пусть он займёт место Брега, пусть послужит городу. Старейшины согласны со мной, — Невзор кинул быстрый взгляд на скамью, и безгласые старцы покорно склонились. — Ты, наверное, хочешь сказать что-то, Зем, лелеющий обиду?

Зем действительно попытался что-то изречь, но вместо слов из его горла вырвался возмущённый клёкот. Вперёд выступил Азол.

— Я скажу, братья. Я видел, как погиб Брег. Юноша защищался, а не нападал. У него сильные руки и бесстрашное сердце. Коли с Земом обошлись несправедливо, мальчик сам вернёт ему долг. Это так же верно, как и то, что я уже ничего не получу от Брега.

Он приблизился к юноше, и Анар предостерегающе зарычал.

— Да будет так! — провозгласил Невзор. — Слово за тобой, Улен. Согласен ли ты служить городу? Не таишь ли в душе предательского умысла? Говори!

— Верните Млаву! — сказал Улен.

Издали Пашута заметил машину Хабилы, стоящую возле дома, и самого Петра Петровича, прохаживающегося руки за спину, как и положено руководителю крупного масштаба, «жигулёнок» был по уши в грязи, зато Пётр Петрович выглядел празднично — в модном чёрном плаще молодёжного покроя, в светлой шляпе с широкими полями, на ногах элегантные сапожки. Увидев Пашуту, небрежно поманил его пальчиком. Пашута не мог его миновать, дорога тут была одна.

— Я тебя как раз жду, — недовольно заметил Хабило, точно Пашута нарушил уговор и опоздал. — Дело у меня к тебе, Павел… Э-э… серьёзное. На работу я тебя определил, со ставкой сто десять рублей. А там поглядим, как себя покажешь.

— Премного благодарен, — отозвался Пашута. — Как же вы, Пётр Петрович, по такой грязюке проскочили? Рисковый вы человек.

— Ты вот что… Я сейчас заходил к Варваре, поглядел её работы, и честно тебе скажу — изумлён.

Пашута изобразил любопытство. Хабило смотрел на него проницательным взором. Так он привык разглядывать подчинённого человека, в котором не совсем был уверен.

— Давай с тобой говорить открыто, Павел. Я тебе задам вопрос, а ты честно ответишь. И посмотрим, какой у нас получится расклад.

— Стыдно было бы мне хитрить со своим благодетелем.

— Да уж… Ты только не обессудь… Скажи как мужчина мужчине, кем тебе приходится Варвара? Женой она тебе быть не может. Тогда кто же она?

— А почему она не может быть женой?

Хабило набычился, обошёл Пашуту вокруг, ему не стоялось на месте. Пашуте почудилось, будто дверь в доме отворилась и там мелькнула озорная Варенькина физиономия.

— У нас же откровенный разговор, — с досадой бросил Хабило. — Иначе как мы поймём друг друга?

— Вы правы, Пётр Петрович. Она мне не жена.

— А кто же?

— Племянница по отцовой линии.

— А зачем вы с ней сюда приехали?

— Это вообще-то дело сугубо семейное. Но от вас скрывать глупо. Случилась с ней маленькая женская оплошность, пришлось на время её отправить из Москвы. До выяснения всяких иных обстоятельств.

— Какого же рода оплошность?

— Вот этого, извините, сказать не имею права. Не моя тайна. Большие люди замешаны. И вам не уступают по положению. Ну, а меня с ней послали вроде как телохранителем.

Хабилу это объяснение удовлетворило, хотя было видно, что поверил он лишь отчасти. Он теперь зашёл за машину и смотрел на Пашуту издали.

— Тогда, значит, так, Павел. Слушай внимательно. Варвару необходимо переправить в город. Здесь ей не место. Ты понимаешь меня?

— Понимаю. А зачем ей в город? — Пашуте приходилось вертеться, чтобы угнаться за передвижениями чем-то сильно озабоченного начальника.

— Конечно, я, может быть, не компетентен, но, по-моему, у Варвары талант. Ей в глуши томиться незачем. С талантом надо к народу идти. Я вот беру с собой некоторые её работы, покажу кому следует, а тогда уж решим окончательно. Надеюсь, у тебя возражений не будет?

Хабило обогнул машину и приблизился к нему с другой стороны.

— Какие могут у меня быть возражения… А где она в городе будет жить?

— За это не беспокойся, общежитием на первое время обеспечим. — Хабило был доволен плавным течением разговора. Видно, ожидал от Пашуты сопротивления и приготовился к нажиму. Теперь он стал похож на мальчугана, которому удалось легко заполучить чужую желанную игрушку и оттого он был несколько обескуражен.

— А мне нельзя полюбоваться на её работу? — спросил Пашута.

— Она разве тебе не показывала?

— Вы же знаете, она застенчивая.

Хабило помедлил, потом достал с заднего сиденья ватман, перевязанный ленточкой. Прикинул, откуда светит солнышко, поманил Пашуту к забору. Когда развернул лист, Пашута невольно охнул. С плаката на него глядел вполне узнаваемый Пётр Петрович Хабило, но в каком виде, боже ты мой! Он стоял на крутом утёсе над быстро текущей рекой; в руках, задранных к небу, здоровый валун, в круглой коротконогой фигуре мощный порыв, но на симпатичном лице с выпученными глазами ни капли напряжения, только весёлая усмешка, как бы поддразнивающая зрителя: «Ну что, браток, а тебе так-то слабо?» Под картиной, выдержанной в изумрудных тонах, алая яркая надпись: «Мелиорация — путь к плодородию и счастью!» Пашута сначала охнул, а после сдавленно хихикнул. Он подумал: «Ну и Варька, чёрт бы тебя побрал!»

— Да, да, — Хабило внимательно следил за произведённым впечатлением, — кое-какие детали не вполне соответствуют. Но в общем как тебе? Вдохновляет?

— Слов нет. Вы тут, Пётр Петрович, прямо как живой. Надо же так уловить! Девчонка совсем, а будто в душу заглянула. На выставку бы надо отправить.

— Ну-ка подержи, а я ещё издали гляну.

Отошёл шага на три, прищурился, одна бровка скакнула к виску, как кузнечик.

— На выставку, говоришь? А это идея… Только вот… как бы чёт не подумали. Я всё же официальное лицо, а здесь… Могут придраться.

— Да вы что, Пётр Петрович! Дураки, конечно, найдут к чему придраться. Но это же искусство. В нём главное — правда чтобы была. Да и кого она могла нарисовать, по совести-то? Не меня же. Я такой камень и не подыму. Пожалуй, если вы его швырнёте, река из берегов выйдет. Потоп будет вселенский… Молодец Варька!