Хидыр Дерьяев - Судьба (книга четвёртая)
— Работа не волк — в лес не убежит, — русской пословицей ответил Клычли, — наверстаем упущенное. — И добавил: — Вы присядьте ещё на минутку. Дело в том, что вам, полагаю, сразу же придётся припрягаться к нашему омачу и тащить его, как говорится, по ниве раскрепощения женщин от феодально-байских пережитков. Надеюсь, вы не возражаете?
— Не возражаю. Но… с чего начинать?
— Начинать, товарищ Мурадова, придётся с самого начала. Необходимо создать актив городских женщин-туркменок, потому что в одиночку вы… Кстати, подруга ваша Мая с вами же будет работать. Заодно я к вам и свою Абадангозель подключу, довольно ей дома сидеть да в окошко глядеть, пусть потрудится на пользу государства. Вот втроём вы и создадите этот актив. Само собой, жёны служащих, но главное — иметь в виду тех женщин, которые совершенно оторваны от общественных интересов.
— Мы только городскими женщинами заниматься будем?
— Это для начала. Основная наша работа — село, аульчанки. С ними вы познакомитесь именно через свой городской актив — у каждой городской жительницы обязательно есть родственницы в ауле. Будете на сельские праздники ходить, на свадьбы, на посиделки к женщинам. В этих местах и будет проходить ваша агитация. Но это — потом, а пока занимайтесь городским активом.
— Хорошо, товарищ Сапаров, я так и сделаю.
У кого нет друга, тому каждый друг
Плов надо было приготовить особенный. Поэтому Черкез-ишан священнодействовал, скрупулёзно выполняя весь неписаный ритуал приготовления этого, казалось бы, простого и в то же время удивительно своеобразного блюда.
Сначала надо было выбрать мясо. Человек неопытный взял бы его с бараньей ляжки, однако Черкез-ишан не дал мяснику обмануть себя. От куска бедренной части он, конечно, не отказался, это мясо для еды. А вот для придания плову вкуса нужен кусок, срезанный с позвоночника тушки и прилегающей к нему верхней части рёбер, нужны и нижние, самые нежные куски рёбрышек с мягкой брюшиной. Именно они и дадут самый смак.
Сперва Черкез-ишан расположился было с пловом на кухне. Но тут же сообразил, что делать этого не следует, готовить надо во дворе, потому что даже вкус чая, вскипячённого на открытом воздухе, своеобразен и отличается от чая, приготовленного на примусе или керосинке.
Во дворе был разожжён костёр, на костёр поставлен таган, на таган — котёл. Теперь нужно наливать масло. Сколько? Очень жирным плов должен быть или не очень — это тоже зависит от разных причин. Если, например, погода прохладная, а едоки — люди молодые, с хорошим аппетитом, то избыток масла лишним не окажется. Есть такие любители, что даже выпивают масло, отстоявшееся на дне миски. Но сегодня среди молодых будет и старый человек, а желудок старого уже не принимает много жира, да и погода довольно жаркая.
Черкез-ишан налил масла на четверть казана, подумал и добавил до трети — если масла недостаточно, то и рис не даст своего вкуса. На две пиалы риса одна пиала масла — в самый раз. А поскольку масло — кунжутное, его следует хорошенько пережечь, чтобы оно не испортило аппетит у старого человека.
Нагреваясь, масло меняло свой цвет с тёмно-жёлтого на коричневый, сизый дым постепенно заполнял казан. Но Черкез-ишан не спешил: пусть греется как следует. Некоторые неопытные повара бросают лук в масло, едва оно начнёт шипеть, боясь, что масло вспыхнет. Такая торопливость приводит к тому, что масло не успевает отдать свой сырой запах, вызывает у людей изжогу. Нет, надо подождать, когда цвет дыма, заполняющего котёл, станет густым и чёрным. Вот тогда не зевай и бросай лук, и от сырости в масле даже помина не останется.
Черкез-ишан так и сделал: выждал нужный момент и бросил в казан три луковицы, отвернувшись, чтобы брызги не попали в лицо. В казане зашипело, затрещало, луковицы закружились, словно попали в водоворот, и сразу же почернели, обуглились. Черкез-ишан вытащил их шумовкой и шумовкой же постучал легонько по краю котла. Это тоже входило в ритуал. Естественно, звон котла на вкусе плова не сказывался, но он говорил о хорошей заинтересованности повара, предупреждал окружающих, что плов готовится на профессиональном уровне и поэтому будет вкусным до такой степени, до какой только может быть вкусным плов.
Настала очередь мяса. Попав в раскалённое масло, оно тоже зашипело, заворчало, плюясь кусачими брызгами, однако успокоилось довольно быстро, отдав свой сок; в котле забулькало, резкий запах пережжённого масла изменился, стал мягче.
Когда мясо приобрело шоколадный оттенок, Черкез-ишан достал из котла один кусочек, кинул его и рот. Обжигаясь, повалял языком, пожевал, глотнул. Что ж, мясо не подвело, барашек, по всей видимости, не больше двух лет на свете прожил. И пасли его на хорошей траве.
Морковь и репчатый лук были нарезаны ещё со вчерашнего вечера и лежали, накрытые салфеткой. Черкез-ишан высыпал в казан сперва морковь, она сразу же впитала в себя жир, её оранжевые кубики потемнели. Многовато моркови, подумал Черкез-ишан, по успокоил себя тем, что излишек моркови плова не испортит, высыпал лук, перемешал всё шумовкой как следует, накрыл котёл крышкой — пусть мясо насыщается запахом моркови и лука.
Теперь следовало побеспокоиться о воде. Прислушиваясь к пулемётному бульканью казана, Черкез-ишан потрогал рукой стоящий рядом самовар, подбросил в трубу углей — нужно, чтобы вода кипела. Самовар запел и засвистел как раз вовремя. Черкез-ишан снял крышку с самовара, снял с казана и наполнил его почти до краёв кипятком. «Ну, вот, — удовлетворённо констатировал он результат, — кипение не прекратилось, а это — самое главное, потому что холодная вода, налитая в кипящую пищу, делает её безвкусной». Вслед за водой в котёл была брошена соль. Черкез-ишан попробовал, почмокал губами, добавил ещё соли и плотно закрыл казан крышкой.
Из-под казана он выгреб рдеющие саксауловые угли, разравнял их аккуратным кольцом — теперь часа три всё должно доходить на очень малом жаре, только тогда плов приобретёт свой истинный вкус. Можно было и передохнуть. Черкез-ишан заварил чайник из самовара и направился к большому топчану, настолько просторному, что если бы его огородить стенами, а сверху приспособить крышу, то получилось бы вполне приличное жильё.
Но крыша была не нужна, её заменяла плотная крона тутовника, сквозь которую не пробивался ни один солнечный луч. Под топчаном журчала арычная вода— для прохлады — и росли вокруг полудикие, неподрезанные кусты роз. Черкез-ишан сбросил с ног туфли, уселся на топчане и принялся кейфовать. Прихлёбывая горький настой чая, блаженно отдуваясь и поминутно утирая лоб, лицо и шею в распахнутом вороте рубашки насквозь промокшим платком, он поглядывал в сторону зелёной калитки. Она чуть поскрипывала петлями, покачиваясь от ветра.
Напившись вдосталь, Черкез-ишан прилёг на прохладные от арычной воды доски топчана, смежил глаза. Мысли, занятые поначалу казаном — не прозевать бы время, когда рис засыпать, — постепенно свернули на другое. В гости к Узук приехала из аула мать. Собственно, это была инициатива Черкез-ишана, опасавшегося, что Узук, не вняв его остережениям, поедет в аул сама, а он, Черкез-ишан, по правде говоря, действительно опасался такой поездки. И опасался не попусту. Конечно, если придерживаться истины, в этом ауле потише, чем в других. Может, народ более сознательный, может, влияние чьё-либо чувствуется, но никаких чрезвычайных происшествий там не случалось пока. Зато в других сёлах — то одно, то пятое, то десятое. Особенно с женским вопросом. Недавно едва спасли девушку, которая собралась на учёбу ехать — озверевшего родителя пришлось верёвками связывать. А неделей раньше, в другом ауле, женщину — члена аулсовета живьём в землю закопали. Эту так и не сумели спасти. И концов не нашли, кто закапывал, по всей вероятности, басмачи побывали. А может, и свои — попробуй разберись. Мулла да ахун благостью сочатся, а это неспроста — нашкодившая кошка всегда ластится…
Так размышлял Черкез-ишан, пока мысли не стали рваться и в голову не полезла всякая несусветная чушь, вроде самовара с верблюжьей головой и розой в зубах, за которым, подпрыгивая на тонких сусличьих ножках гонялся по двору казан. В казане кто-то сидел — он поминутно приоткрывал крышку и выглядывал наружу, но кто это там сидит, разобрать было невозможно.
— Нельзя открывать крышку, плов испортится… — сонно пробормотал Черкез-ишан, ошалело вскочил, потряс головой и кинулся к котлу в одних носках, позабыв надеть туфли.
Слава аллаху, котёл ещё дышал. Черкез-ишан встал на четвереньки, подул на угли, поворошил их, подложил с трёх сторон маленькие обломки саксаула. Заметил, что ходит по земле в носках, вернулся за туфлями. Разжёг самовар, ещё раз проверил, не слишком ли сильный жар под казаном — нельзя допускать, чтобы хоть самую малость, хоть одним намёком пригорели мясо или морковь, иначе работа насмарку пойдёт.
