Юрий Белов - Год спокойного солнца
— Ой, да что же это такое! — воскликнула мама.
— На кого ты похож! Это просто удивительно, какой ты неаккуратный!
И она стала вытирать салфеткой ему пальцы и щеки, а он отворачивал лицо, не даваясь. Тогда бабушка взяла его за руку и повела в ванную отмывать.
— Ай-яй-яй, — сокрушенно качала она головой и стыдила: — Такой большой, а совсем как маленький. Вот отдадут тебя в детский сад, тогда будешь знать, как хулиганить.
— Пусть отдадут, — упрямо сказал Вовка. — Там ребят много, там весело. А на будущий год я все равно в школу пойду.
По поводу детского сада матушка Биби своего добилась — не разрешила отдавать внука в чужие руки, А вот со школой что поделаешь, придется отпускать. Она успокаивала себя, что не надолго, а там вернется, она будет приглядывать, чтобы уроки вовремя делал, опять они вместе будут.
Пока она в ванной мыла внука, Ата стал рассказывать жене в случае в Совгате, о разговоре в министерстве в присутствии Якубова, о сомнениях, которые одолевали его в одиночестве на холме за городом и о молящемся в скверике.
— Знаешь, когда я его увидел, мне так тревожно стало, просто сказать не могу. Я хотел плюнуть на все и уйти из треста. Что мне чины, ты же знаешь. Пошел бы в «Каракумстрой», там работы навалом. Но как увидел его на коленях, вспомнил отца и решил: нет, никуда не уйду, буду свое дело делать, ничто меня не остановит. А с Якубовым… его на чистую воду вывести надо. Теперь меня никакие родственные чувства не удержат, такое ему выдам…
В этих его словах, в том, как сказал он, было столько ребячьей наивности и непосредственности, что жена невольно улыбнулась, но смолчала. В комнату возвращалась матушка Биби с чистеньким краснощеким Вовкой.
— Ну вот, теперь на человека похож, — весело сказал отец.
Но тут он увидел лицо матери и понял, что она все слышала.
У нее хватило сил довести внука до стола и усадить его. А потом в изнеможении опустилась на диван, не спуская с сына уже заблестевших глаз.
— Я тебя хлебом заклинаю, не делай этого, Ата! — вырвалась у нее иступленная мольба. — Якуб столько для нас сделал, разве мы имеем право забыть. Как же мы людям в глаза смотреть будем?!
— Ты успокойся, мама, — взволнованно сказал Ата. — Я же ничего плохого не хочу сделать. Все это по работе, в этом нет…
— Я тебя хлебом заклинаю! — повторила она; лицо ее содрогнулось от внутреннего, не прорвавшегося наружу рыдания. — Во имя Вовчика нашего не делай этого!
— Но ты же знаешь, мама… — начал он как можно мягче.
— Не знаю, — словно эхо, повторила она, уже не видя его, слезы застилали глаза. — Я ничего не знаю. Я знаю только одно: Якубовы помогли нам в самое трудное время, и мы не смеем даже тень наложить на их семью.
Больше сил у нее не было сдерживаться, и она разрыдалась.
Мая побежала за валерьянкой. Ата подсел к матери, обнял, стал успокаивать. А ей все хуже становилось.
— Мама, мама, не надо… Я ничего не сделаю, мама, никогда ничего не сделаю такого, что может запятнать их семью, клянусь тебе, — быстро заговорил он, со страхом наблюдая, как бледнеет мать, как синеют ее дрожащие губы.
Она за сердце, схватилась, и сквозь слезы в глазах ее проглянула смятенная тревога — словно бы защиты искала.
Мая поднесла ей стакан, губы матери застучали по стеклу, жидкость пролилась на подбородок, на грудь…
— Ничего, ничего, вы успокойтесь, прилягте, мама, — настоятельно проговорила Мая, подсовывая подушку ей под голову и почти силой заставляя лечь. — Сейчас вам легче будет. Только полежать надо. — И мужу шепотом: — Валидолу быстро.
Он кинулся к аптечке, вытащил неподдающуюся пробку и высыпал на ладонь крупные белые таблетки.
— Мама, вы таблетку под язык положите, под язык, слышите?
Матушка Биби покорно открыла рот.
Ее накрыли пледом, и она затихла, словно уснула.
Испуганно смотрел на все происходящее Вовка. Только теперь Мая заметила его и приказала звенящим шепотом:
— А ну-ка шагай в свою комнату. Бабушка заболела, ей покой нужен.
Услышав это, матушка Биби сделала протестующий жест и головой закачала: мол, никто ей не мешает, но Ата уже уводил сына.
— Может, все-таки скорую вызвать? — у самого уха жены спросил он.
И опять мать услышала и попросила тихо:
— Не надо, мне уже лучше… Вы простите меня.
— Ну что вы, мама, — снова подсела к ней Мая. — Это вы на нас не обижайтесь. Иногда мы огорчаем вас, не желая того… — И сделала мужу знак: да иди, иди.
Ата осторожно прикрыл за собой дверь.
— А бабушку в больницу увезут? — обеспокоенно спросил сын.
— Нет. Бабушка полежит немного, и ей станет лучше. Она ведь старенькая… ей волноваться совсем нельзя.
— А зачем ты волнуешь ее? — Вовка смотрел на отца очень серьезно, даже строго. — Ты же не нарочно, правда?
— Конечно, не нарочно, — чувствуя, что краснеет, ответил Ата. — Ты порисуй тут.
— Я не хочу рисовать, — почему-то обидчиво надулся Вовка. — Я лучше книжки посмотрю.
— Ну посмотри книжки, — согласился отец и потрепал его по голове, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью.
7За завтраком Сева поставил на кухонный стол транзисторный приемник, слушал «Голос Америки».
— Что там враги передают? — входя, спросил отец.
— «Опять в газетах пишут о войне, опять ругают русских и Россию», — продекламировал Сева, продолжая жевать, и вилкой продирижировал себе, отбивая в воздухе ритм.
— Сам сочинил?
— Нет, у Симонова позаимствовал.
Сева сказал это так, что можно было и за иронию принять. Но Кириллу Артемовичу недосуг было разбираться в тонкостях, время подгоняло, на субботник опаздывал. Наталья Сергеевна уже ушла, ей до клиники на двух автобусах добираться надо, и мужчинам самим пришлось ухаживать за собой.
— Масло подвинь.
Намазывая ломтик хлеба, Кирилл Артемович прислушался к голосу диктора, который то внятно, то пропадая почти, вещал о каком-то бывшем советском музыканте, оставшемся во время заграничных гастролей в Америке, — как он будто бы счастливо живет.
— Не жалеют они на это денег, — с полным ртом сказал отец. — Мощность какая — с другой стороны планеты, а слышно-то…
— Ну! — ответил Сева, словно и так все ясно.
На кухню заглянул Борис.
— Опять эту чепуху слушаешь, — поморщился он. — И не тошнит?
По армейской привычке он встал раньше всех, сделал зарядку, побрился, умылся, помог матери приготовить завтрак и поел вместе с ней. Что-то происходило с матерью, он это чувствовал и беспокоился, не умея понять, но она не раскрывалась, только улыбалась виновато, встречая его встревоженный взгляд. «Не больна ли? — думал он. — Она же врач, знает и скрывает от нас, не хочет беспокоить до времени. Есть такие болезни, тот же рак…» Боязнь за мать не оставляла его, и он был постоянно напряжен. Отец ни о чем не догадывается, а о Севке и говорить нечего…
— Невоспитанный ты человек, — вяло сказал Сева, вытирая бумажной салфеткой губы. — Разве такие слова во время еды говорят! А потом почему, извиняюсь, должно тошнить? Они же правду говорят.
— Какую правду! — возмутился Борис. — Обрабатывают тебя, а ты и уши развесил.
— Да, воспитаньице, — посмеиваясь, покачал головой Сева и пошел к двери; странная улыбка блуждала на его лице. — Пропусти, невежа.
Брат неохотно посторонился, пропуская его, и полуобернулся, чтобы видеть Севу в прихожей.
— Встречал я одного такого, — проговорил он с упрямством в голосе. — Во Владивостоке, в порту. Мы отправки ждали к себе на север, а тут теплоход подошел. Из этой самой Америки. Пассажиры как пассажиры, а один по трапу сбежал и — на колени, землю целовать. А у самого слезы по лицу, и бормочет что-то…
Проявив интерес к рассказу, Сева даже туфли зашнуровывать перестал, голову поднял.
— Кто ж такой?
— Нам потом рассказали. Рвался за границу. Родственников каких-то там липовых отыскал, заявления строчил: воссоединение, мол, семьи. А помыкался на чужбине — обратно запросился.
— Дурак, значит, — веско сказал Сева и снова нагнулся, завязывая шнурки. — Такие везде плачут, слабаки.
— Культуризмом не занимаются, поэтому? — усмехнулся Борис.
— И это тоже… и вообще… — Распрямившись, Сева снял с вешалки джинсовую куртку, стал надевать.
— Там и безработный живет как бог. Телек посмотри — какие они в очередях на бирже стоят. Все одеты по последней моде. Чего хмыкаешь? «Немецкая волна» передавала, что первый год безработный получает шестьдесят восемь процентов своей последней зарплаты. Зарабатывал он, положим, полторы тысячи марок. Подсчитай, сколько по безработице получается. Умеешь проценты выводить?
— Ишь ты, — покачал головой Борис. — Нашпиговали тебя эти «волны». Но я ведь тоже газеты читаю и радио слушаю, только наши. В ФРГ за квартиру приходится платить по четыреста марок в месяц. Ты это учел? А остальные цены? Они же как грибы растут. Почитай-ка газеты.
