Аркадий Крупняков - Вольные города

—     Когда я тебя нашел, ты без памяти был, слова всякие го­ворил про Кафу, про Никиту Чурилова. Откуда ты Никиту зна­ешь?

Андрейка видит: человек его от смерти спас, довериться ему вроде бы можно, но ведь татарин он. Ответил осторожно:

—     Никита далеко. В Крыму.

Совсем удивился Туга ответу. Что верно, то верно, Никита жил в Крыму, и было время, когда ходил он с ним к царице Нур- салтан, но когда это было? Теперь Никита в Москве живет. Если парень в бреду Чурилова поминал, то почему он не знает, что тот в Москве? Может, ищет его, может, родня?

—     Человеку, с которым хлеб разломил, врать не надо.

—     Я не вру,— тихо ответил Андрейка.

—     Как это не врешь? Чурилов живет в Москве. Я его знаю.

—     Неужто?! — совсем неожиданно вырвалось у Андрейки.

—     Он кто тебе — батька?

—     Я в Крыму его видел, в Кафе. Давно, когда мальцом был. Там тогда сеча была великая. Мне она в бреду все время сни­лась... Вот я и... — И Андрюшка рассказал Туге о деде Славко, о том, как вел он его на родину умирать, как оба простудились...

В Москве Туга       еще раз накормил Андрейку, вывел     за  посады

на дорогу,                  махнул рукой в сторону леса, сказал:

—                                  Иди                                               по этой      дороге до села Малый Сурож. Там                Чуриловых

дом. Когда     в гусли   будешь играть — меня вспомни.

Ольга, после встречи с гусляром, будто заново народилась. Придумывала Соколу занятие, а в то, что он жив и вернется, она свято верила и ждала от него весточки более верной, чем песня гусляра. В свою последнюю поездку к княгине Софье Фоминичне она снова встретила Якова, сына Верейского, и снова великая княгиня уговаривала выйти за него замуж. Ольга смиренно попро­сила больше такие разговоры не заводить, потому как венчана она с другим и ждет его.

—     А жив ли он, знаешь? — спросила княгиня.

—     Жив.

—     Откуда знаешь?

—     Да, уж знаю.

На том разговор и закончился. Погостив у Софьи, Ольга уеха­ла домой, а Никита остался в Москве — ждали ордынское посоль­ство.

Сегодня, под вечер, отец приехал домой. Долго и подробно рас­сказывал о том, как Иван Васильевич растоптал басму, выгнал посла и перебил его подручных. Кирилловна и Ольга ахали да охали, под конец все решили: быть в нынешнее лето войне. Гово­рили, что нашествие это будет страшнее, чем Мамаево, а битве быть пожесточе, чем Куликовская. И бог знает, чем это кончится.

Перед сном Никита, оставшись с дочерью вдвоем, сказал:

—     Не знаю, говорить ли тебе, доченька... может, зря только истому на твое сердце положу...

—     Про Васю? — Ольга сразу изменилась в лице.

—     Про него. Когда вошли мы в Брусяную избу и сели в ожи­дании ордынцев, вошли туда два богатых татарина, с которыми князь приветливо поздоровался. Сели они в другом конце палаты, и сдалось мне, что один из них — твой Василько.

—     А ты не ошибся, тятя? —в голосе Ольги тревога.

—     Я-то мог, это не мудрено, а вот он зачем глазами меня чуть не съел? Пока избиение ордынцев не началось — неотрывно глядел на меня. А когда кончилось, растаял, как дым. Я уже нарочно остался в Москве, около подворья татарского околачивался, на Ор­дынку заглядывал — нет нигде.

—     К великому князю бы зашел, спросил бы...

—     Я у дьяка Васьки пытал — говорит, что это слуги турского султана, а не татаре. Может, гусляр твой врет все, может, забыл тебя твой разбойник. Узнав меня, скрылся — стыдно в глаза-то смотреть. Во о чем я думаю.

—     Не нарочно ли с турком спарился, чтобы ко мне добраться?

—     Пора бы в таком разе объявиться...

—     Не убили ли его замест татарина?

—     Нет. Дьяк Мымарев по секрету мне высказал: ушли они об­ратно в Крым.

Ольга встала, приникла к дверному косяку, и плечи ее затряс- тпсь в рыданиях. Никита хотел ее успокоить, подошел к ней, но | у г в оконце застучали.

—     Кого бог послал? — спросил Никита.

—     Пустите переночевать, христа ради.

—     Сейчас отопру,— Никита вышел, в дверях сказал Ольге:—•

< кажи, чтобы открыли мяльную избу, чтоб накормили. Я туда гушу эту проведу.

Откинув засов ворот, Никита увидел парня в рваной одежде, Гин-ого. Длинный мешок за спиной выдавал в нем просящего[13]. Та­кие чуть не каждую ночь просились на ночлег, и не было дома,

I дс бы не привечали их. Часто впускал таких и Никита. Изба, где 41 ш лен, редкую ночь пустовала. Туда сразу и повел он парня. П<> гог остановился, спросил:

Никита Чурилов не ты ли будешь?

Я,— ответил Никита.— А ты кто таков?

- С вольного Дона я. Андрейка.— У Ольги, подошедшей в это и|н'мя к мяльной избе, подкосились ноги. Она узнала парня по юлосу.

—     Андрюшенька, родной! — побежала, обняла за плечи, при­жалась к телу, грязному, оборванному, пахнущему потом.

—                                                                                                     Ну, будя, будя,— сказал        Никита,— веди гостя    в горницу.

Подумать только — с вольного    Дона... в такую даль.          Веди.

Никите Андрюшку в Крыму         видеть как-то не   привелось, а Оль­га, живши в ватаге, его хорошо     знала и любила.

В горнице зажгли свечи, посадили Андрейку за стол, подали холодных щей с говядиной, молока. Андрейка сидел и ел, а Ники­та и Ольга молча глядели на него, не решаясь спросить о главном и, может быть, самом страшном.

Наконец Никита решился:

—     Ну, как там, на Дону?

—     На Дону все слава богу. Ватажники живы, нашего брата, голытьбы, еще более поприбавилось,— говорил Андрейка, хлебая щи,— Теперь ищо дела веселее пойдут: атаман из плена вы­рвался.

—     Жив! Васенька мой жив?

—     Жив и здоров. А вот дед Славко умер. Андрейка, будучи в ватаге, по малолетству во взрослые дела вникал мало и о любви атамана и Ольги не знал вовсе, поэтому радости ее он не заметил и сразу перешел на рассказ о близких ему событиях: о смерти деда, о своей болезни и о том, как его направил сюда проезжий татарин из Казани.

—     Так разве тебя сюда не атаман послал? — тревожно спроси­ла Ольга.

—     Он не знает, что вы здесь живете. Он в Кафу заезжал, на подворье ваше заходил, там ему сказали, что вас турки поубивали.

—     Да как же это, господи боже мой! — воскликнула Ольга.—

Тятенька, он, может, потому и не искал нас, в Москву при­ехавши?

—     Кто... в Москву приехавши?

—     Ты знаешь, парень, недавно я человека в Москве видел. Уж больно на атамана похож...

—     Не-е.— Андрюшка аккуратно облизал ложку, положил на стол.— Атамана в Москве быть не должно. Он меня и деда Славку в Москву послал, а дед на Оке умер. А я тоже занедужил...

—     Зачем же... в Москву? — спросила Ольга.

—     По большому делу.

—     По какому?

—     Ты прости меня, дядя Никита, но велено дело это открыть только великому князю Ивану Васильевичу и никому боле. Про­сти меня...

—     Ну что ж,— Никита развел руками,— раз нельзя, так нель­зя. А завтра поведу я тебя к великому князю. А ты, Оленька, уло­жи его спать — истомился, поди, парень в дороге.

Ольга согрела воды, заставила Андрюшку помыться, дала ему исподники и чистую рубаху, уложила на перину и до полуночи донимала расспросами. Андрюшка же, видевший перину и подуш­ки в первый раз в своей жизни, такое испытывал блаженство, что в конце рассказа уснул на полуслове и спал как убитый до утра.

А Ольга сидела около него, тихо плакала радостными слезами. И молила бога о скором возвращении своего суженого.

На другой день около полудня Никита и Андрюшка были уже в Москве. В кремле Никите сказали, что великий князь уехал в Переяславль смотреть рати, потом заедет за тем же в Дмитров. Иван Васильевич в эти дни дома почти не сидел, готовил свое во­инство к встрече с ордой. На будущий день вечером обещал быть дома. Никита водил пока Андрейку по Москве, погостили они и у Григория в доме. Нарядили парня в одежды невиданные: в сафья­новые зеленые сапоги, в синие, стеганые порты, малиновый армя­нок, перепоясали красным кушаком, а шапку дали с беличьей ото­рочкой.

Великий князь возвратился из поездки поздно, усталый, но до­вольный. Ополчение собиралось успешно, со всех краев москов­ской земли стекался в Князевы полки люд, и не из-под палки, как в прошлые времена, а по воле. Люди понимали, что идут на пос­ледний бой. Стояла середина лета, мужики почти везде убрали рожь, и для схода в полки у них руки были развязаны. Орду жда­ли вот-вот, люди русские знали, что ордынцу в поход собраться все одно, что голому подпоясаться. Каждый надеялся столкнуться с врагом около петрова дня, каждый верил, что враг будет одолен и, может быть, еще можно будет успеть убрать яровые.