Джон Брэйн - Жизнь наверху
Мощный мотор самодовольно и сыто кашлянул; я отвернулся, чтобы не смотреть, как отъедет машина, или, вернее, чтобы меня никто не увидел за этим занятием.
Поднимаясь по ступенькам, ведущим в центральный вестибюль, я вспомнил о журнале фирмы «Тиффилд продактс», который получил утром. Это была первая весточка от них после того, как я написал им неделю тому назад. Сам по себе журнал не представлял особого интереса: как и все журналы подобного рода, он изображал все в слишком уж розовом свете. Но меня интересовало не это, а страница, посвященная будущему предприятия. На карточке, приложенной к журналу, Тиффилд пометил номер страницы, сопроводив его тремя восклицательными знаками и своей подписью. Не удовольствовавшись этим, он написал наверху и внизу колонки: «Это только начало!!!» И больше ни слова, но это был единственно возможный ответ на мое письмо. Фирма «Тиффилд продактс» расширялась, строились новые заводы, переоборудовались старые, а «Э. З. Браун и К°» закоснела, и история со счетной машиной лишний раз доказывала это. Так в какой же фирме работать неглупому молодому человеку, где применять свою энергию? Я потешился немного, представляя себе новую жизнь на новом месте, хотя уже и тогда понимал, что это невозможно. Слишком многое связывало меня с Уорли и с фирмой «Э. З. Браун и К°». Я отлично сознавал, что Сьюзен никогда не расстанется с Уорли, а значит, не сможет уехать и Барбара. Тут уж ничего не поделаешь, и этой причины вполне достаточно, чтобы отказаться от предложения Тиффилда.
Однако мой кабинет — особенно по сравнению с тем, какой, видимо, могла предоставить мне фирма «Тиффилд продактс»,— был в числе причин, побуждавших меня медлить с отказом. Я с отвращением оглядел комнату. Меня наградили самым тесным и плохо проветриваемым помещением во всем здании. Моя должность, обозначенная на табличке, прикрепленной к двери, очевидно, не требовала ковра на полу — хватит и вытертого мата и поцарапанного дубового письменного стола с незакрывающимися ящиками.
А вот на Хильду, мою секретаршу, я посмотрел уже с меньшим отвращением. Это была маленькая пухленькая девушка лет двадцати с небольшим, круглолицая, кудрявая, рыжеволосая. Она никогда не представляла для меня особого соблазна, но обладала бесспорными достоинствами: отличалась неизменной веселостью, была довольно грамотна и, что самое главное, знала все сплетни.
— Привет! — сказал я.— Что новенького?
— Да вот эти цифры надо просмотреть,— сказала она.
Я вынул содержимое из корзинки для «Входящих бумаг». Там было по крайней мере на четыре часа работы. Я схватился за голову.
— А это не может подождать?
— Они нужны мистеру Рэбину к трем часам. И кроме того, вы назначили встречу с мистером Смизерзом на половину четвертого.
— Он ведь в Уэйкфилде,— сказал я.— Ему ни за что не успеть к этому времени.
— Ну так я передвину его на полчаса,— сказала она и, порывшись в сумочке, вручила мне тюбик с аспирином.— Я сейчас велю принести вам чаю.— И она сняла телефонную трубку.
Заказав чай, она внимательно поглядела на меня, вздохнула и снова принялась печатать.
— Ладно,— сказал я.— Признаюсь. У меня сегодня не все шестеренки гладко работают.
Она усмехнулась.
— Мистер Хезерсет так и предполагал.
— А ему что здесь надо было?
Она надула щеки и, изменив голос, процедила:
— «Привет, детка. А не мог бы я перекинуться словцом с мистером Лэмптоном?..» Я сказала ему, что вы еще не пришли, он ухмыльнулся, заметил, что в этом нет ничего удивительного, и прошел в кабинет мистера Миддриджа.
Я взял чашку чая, принесенную мальчиком-посыльным.
— А мне он сказал, что заходил к мистеру Брауну.
— Ничего подобного,— заявила она.
Я проглотил четыре таблетки аспирина и запил их чаем.
— А вы, как видно, не очень-то любите мистера Хезерсета,— заметил я.
Она скорчила гримасу, делая вид, будто ее тошнит.
— Он какой-то скользкий,— сказала она.— Из тех типов, у которых словно три руки, и никогда не знаешь, где эта третья рука сейчас находится…
— Да, с ним не мешает держать ухо востро,— сказал я. И зевнул.— О господи, до чего же я ненавижу это время года. Хоть сегодня ушел бы в отпуск…
— Вы ведь, кажется, собираетесь в Корнуол?
— Да, мы сняли там домик.
Я развязал тесемки на папке с бумагами, и тут взгляд мой упал на экземпляр моей докладной записки, лежавшей в ящике «Исходящее». Я потянулся было за ней.
— Можете не смотреть,— заметила Хильда.— Тут все в порядке. Отшлифовано, как бриллиант. Произведены все подсчеты и ясно сказано, что именно «Э. З. Браун и К°» должна делать. Так что теперь нам остается только ждать.
— Я жду уже две недели,— сказал я.— Он не вызывал меня сегодня?
— Я бы сказала вам, если б вызывал.
— Соедините меня с ним.
— С мистером Брауном?
— А с кем же еще?
— Ей-богу, я бы этого не делала на вашем месте.
— А, черт, Хильда, да не спорьте вы со мной. Слишком много я попотел над этой докладной, чтоб позволить ему забыть о ней.
Она показала мне язык.
— Его сейчас нет в кабинете,— сказала она.
— Неважно. Найдите его, где бы он ни был.
Она снова показала мне язык, но через полторы минуты я уже разговаривал с Брауном.
— Какого черта тебе от меня надо?
— Да я насчет докладной…
— Какой еще докладной?
— Моей докладной по поводу счетной машины.
— И ради этого ты меня тревожишь? — презрительно фыркнул он.
— Это очень важно.
— То, чем я сейчас занимаюсь, тоже очень важно. Я просмотрю твою докладную, когда у меня будет время.
— Да ведь она лежит у вас уже две недели,— сказал я.— А положение нисколько не изменилось к лучшему.
— Не твоего ума дело, дражайший. За счетную машину отвечает мистер Миддридж, а не ты. Ясно?
— Вы не понимаете…— в отчаянии начал я, но он повесил трубку.
От злости и я швырнул трубку.
— Я бы мог с таким же успехом порвать эту чертову докладную,— сказал я.
— Я ведь предупреждала вас.
Она погладила меня по лбу. Рука у нее была прохладная, и от нее приятно пахло туалетным мылом.
— Не надо волноваться,— сказала она.— Лучше думайте об отпуске. Вы берете с собой и детей?
— Да, обоих,— сказал я.
Она слегка поглаживала мне лоб, и я закрыл глаза. У меня не было на нее никаких видов, и все же ее маленькая ручка, мягкая, прохладная и так приятно пахнущая жасмином, уничтожила нараставшее во мне чувство никчемности.
— Вот это хорошо,— сказала она.— Представляю себе, сколько радости доставит вам Гарри.
Я открыл глаза. Она тотчас сняла руку с моего лба и вернулась к своему столу.
— Я ведь почти не вижу его, только по праздникам,— сказал я.
— Он прелестный мальчик,— не оборачиваясь, заметила она.
— Еще изменится,— рассеянно сказал я.
Думал я в эту минуту не о Гарри, а о Тиффилде: я вдруг понял, что власть Брауна надо мною кончилась — ему не удастся больше меня унизить. Приму я предложение Тиффилда или не приму, но я теперь знаю цену себе, и Брауну не запугать меня. И я улыбнулся Хильде: если я когда-либо приму предложение Тиффилда, подумал я, может быть, мне удастся уговорить ее поехать со мной…
— Он очень обидчивый,— тем временем продолжала Хильда.— У меня братишка точно такой же. С ним надо бережно обращаться.
— Это с Гарри-то? Вы говорите про Гарри?
— Гарри очень остро все воспринимает…
Я расхохотался.
— Дорогая моя, Гарри — кремень. Самонадеянный мальчишка, которого ничем не проймешь. Кто-кто, а уж он, поверьте в обиду себя не даст.
— Что ж, в таком случае, его можно только поздравить,— сказала она и повернулась ко мне вместе со стулом.
Меня поразило сострадание, которое я прочел в ее глазах.
16
На следующее утро шел дождь и было очень ветрено. Пока я ехал по Рыночной улице к Лесному мосту, занятная мысль пришла мне в голову. Тысячи раз ехал я этим путем — мимо ратуши, мимо магазинов Уинтропа-ювелира, Финлея-портного, Инджет-цветочницы, Пристли-бакалейщика, мимо сотни домов, составляющих улицу,— только сегодня, из-за дождя, я ехал чуть медленнее обычного — вот и вся разница между вчерашним днем и сегодняшним.
Моя жена изменила мне, но на перекрестках светят все те же сигнальные огни; моя докладная о счетной машине, судя по всему, наткнулась на полнейшее безразличие, но мне по-прежнему надо сворачивать налево, мимо Кристадельфийской часовни. А после тысячи таких поездок я перестану и считать их и меня перестанет заботить, приглашен ли Марк к нам в гости и кто опередил меня в продвижении по служебной лестнице у «Э. З. Браун и К°»; после тысячи таких поездок будет тысяча первая — и все. Я никогда не ждал многого от людей; лишь от одного человека я мог ждать многого, но этот человек мертв. И, может быть, Элис умерла потому, что была похожа на меня, потому, что считала: всем ты обязан себе самому, и никто не поднесет тебе на блюдечке счастье.
