Владимир Шпаков - Смешанный brак
– Извините, – говорит Вера, – но пресса хочет в туалет.
Сделав круг по залу, она вдруг упирается носом в коричневый вельвет.
– Добрый вечер. Ну, как вам у нас? Познакомились с кем-нибудь? Здесь разные люди, как говорится, всякой твари по паре, но каждый мыслит; и мыслит критически.
Они стоят вплотную друг к другу, из-за чего приходится задирать голову.
– Отойдем к окну, – устраняет неловкость Руслан Иванович. – Расслабьтесь, вас здесь не съедят. И забудьте всю ахинею, которую обо мне слышали. Мы не каннибалы, не тоталитарная секта, а вполне современные и практические люди: журнал издаем, справочную литературу выпускаем, организуем семинары… Нормальный круг единомышленников, собранных, если выражаться нынешним языком, в рамках одного проекта. А я, выходит, этим проектом руковожу.
– Это сестра… – запинаясь, говорит Вера. – Она называла вас: Учитель, никак иначе…
– Люба была немного… Скажем так, экзальтированной.
– Почему – была? Она пока жива, хотя и не очень здорова.
Руслан Иванович поднимает руки.
– Извините, допустил бестактность. Люба, конечно, жива, и она обязательно поправится.
Он говорит о поддержке, которую оказывает несчастной сиделице, оболганной и поруганной. Да, произошло нечто чудовищное, но никто ведь не захотел вникнуть в суть, всех устроили самые примитивные ответы на извечные вопросы: кто виноват? И что делать? Виновата, разумеется, мать – исчадие ада, а делать понятно что: посадить в психушку, и концы в воду! Что это: очередная либеральная глупость? Не думаю. Преступление? Как говаривал один исторический персонаж, это хуже, чем преступление – это ошибка! Знаете, кто этот персонаж?
– Ленин? – ляпает Вера, вызывая улыбку собеседника.
– Уинстон Черчилль. Тоже либерал, но личность выдающаяся.
Постепенно растерянность улетучивается. «Интересно, – думает Вера, – почему его боялся Норман? Дядька вполне обаятельный, не чуждый иронии, что для этой братии нехарактерно (тут ведь каждый – мыслитель на букву “М”!). Разве что перепады настроения у него резкие: то смеется, запрокинув голову, то ледяным взглядом окатит, так что мурашки по спине. Где он настоящий?» Когда Руслан поднимает руку, кто-то кидается к столу, причем фужер подносят едва ли не с поклоном. Тусовка демонстрирует респект, угодливо улыбаясь, но в разговор не лезет – между ними и сборищем зона отчуждения, невидимая стена. То есть свита играет короля добросовестно. Отсвет падает и на Веру: свита недоумевает («Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?!»), но если с этой дамочкой так долго беседуют, значит, и ей респект!
– Как вам наша молодежь? Оценили их вклад в дело реабилитации вашей сестры? Ребята, конечно, делают это страстно, но лучше такой перегиб, чем бесстрастие и бессилие стариков. Нами ведь правят старики, согласитесь. По паспорту они не старые, но в душе у них – глубокая осень, им пора на кладбище. Кстати: что за дамочка раздавала визитные карточки моим парням? Вот эти?
«Нет, – думает она, – тут не расслабишься…» Вера берет в руки визитку Регины, изображает припоминание, затем говорит:
– А-а, так это психолог! Она какими-то исследованиями занимается, не знаю, правда, какими…
– Я знаю, какими: идиотскими. Она тут добивалась встречи со мной, звонила несколько дней подряд, но мне такие «исследователи» не интересны. Они пишут свои жалкие диссертации, чтобы похоронить их в архивной пыли. А нам не нужна пыль, нам нужна живая плоть, игра мускулов, запах настоящей жизни, а не трупный смрад, заполняющий все вокруг!
В голосе пробиваются железные нотки, глаза-сверла превращаются в глаза-лазеры, и Вера вспоминает признание сестры: «Он вообще-то образованный мужик, ему все в рот смотрят. Но иногда мне кажется: он тебя или изнасилует, или убьет. А главное, тебе этого хочется». Вере же хочется плена, утраты сознания, исчезновения «я», тогда она получит то, за чем пришла. Подгоняя процесс утраты, она берет фужер, который ей подносят (подносят!) здешние прихлебалы, и быстро его опустошает.
Вскоре выясняется, что подобные тусовки Руслану не по сердцу, он предпочитает традиционное застолье, с чаем из самовара, с песнями, как было у его предков-староверов. Ваши предки – староверы?! Ну да, разве вам об этом неизвестно? Нет, качает головой Вера, неизвестно. Она могла бы съехидничать, мол, с какой стати изучать вашу биографию? Вы кто – Уинстон Черчилль? Но ехидство в сторону; ее путь – подчинение, значит, слушай о старцах в меховых шапках, о женщинах в сарафанах, о двоеперстии и самосожжениях, ведь старовер – это бунтарь. Кто, простите? Бунтарь! А вот вы не бунтарь, верно? Ага, кивает Вера, я не бунтарь. Вот и фамилию вы сменили, правда? Правда, кивает Вера, сменила. Пошла в паспортный стол, написала заявление, и теперь у меня девичья фамилия матери. А зачем сменили? Застеснялись такого родства? Но это же позорно, таким родством гордится нужно! Ваша сестра – жертва, положившая на алтарь самое дорогое, ее давно пора простить, окружить сочувствием, а вы?!
Чужие слова и мысли вонзаются в мозг без сопротивления, как нож вонзается в масло.
– Неважно, что Нормана с нами нет, важно, что он был! Что его вообще произвели на свет! Да, мальчик был непростой; а какой гений прост?! О нем говорили: юное дарование, вундеркинд, но это глупости – он был гений! А может, и того серьезнее…
– Пророк? – с готовностью уточняет Вера.
– Может, и пророк, – отвечают. – Вы ведь знаете о надписях на его теле? Так вот одна из них гласила: «Придет Руслан». Я не комментирую, пусть этот факт сам за себя скажет. «Придет Руслан», и все.
Он откидывает назад седую шевелюру, буравя глазами Веру: какое, мол, оказал впечатление? Убедившись в произведенном эффекте, Руслан Иванович горько усмехается.
– Конечно, не все в это верят, у большинства мозги и души атрофированы. Их может заставить поверить лишь большое несчастье. А оно не за горами. Вы не читали, что в одной арабской стране родился мальчик, у которого тоже на теле проявляются надписи? Какие именно? Суры из Корана! Так вот, семье этого мальчика выделили отдельный дом, подарили бронированный автомобиль, да еще охрану из шести человек приставили! Чувствуете разницу? Так что, если не верите в приход Руслана, сюда придут ребята с Востока, и тогда никому мало не покажется…
Вера стоит с раскрытым ртом. Ей говорят, она внимает; он донор, она реципиент, вот только стоять у реципиента больше нет сил, хочется присесть. Вняв просьбе, ее ведут туда, где нет толпы, шума, но по-прежнему есть Руслан, который, возможно, ее изнасилует или убьет. И пусть! Вера опускается в мягкое кожаное кресло, ей наливают ароматный коньяк, и опять словесный поток обрушивается на нее, уничтожая остатки собственного мнения, как цунами уничтожает прибрежные постройки.
Люба совершила лишь одну ошибку: связалась с этим немчиком, не сумевшим оценить подарок судьбы. Он всячески принижал роль сына, строил на его счет смехотворные планы, образно говоря: схватил звезду с неба и сунул ее в помойку! А звезда должна сиять из космических глубин, разгораясь все больше и побеждая второй закон термодинамики! Вера понятия не имеет об этом законе, но какая разница? Она согласна с тем, что русская идея может даже физические константы переиначить, такие уж мы люди. Мы космисты, мы взлетаем даже не под облака – выше, в стратосферу, ионосферу наконец, в бездонность вакуума, к звездам!
Вера отхлебывает коньяк, кивая, как зомби. Зомби вылетает в стратосферу, потом в ионосферу, откуда уже не видны обоссанный подъезд, плачущая консьержка, упившийся урод, что прилюдно расстегивает ширинку… Из глубин космоса не различить папашу, кричащего: «Все уё…вайте!»; и фармацевт-уголовник предстает крошечной козявкой; и «Марабу» столь мал, что даже вывеску не прочесть. Зато каков полет! Какая, блин, высота! Она уже не Вера, а Валентина Терешкова, облетающая земной шар и видящая оттуда девственно чистый материк Евразию. Разница в том, что в эпоху Терешковой на заборах красовалось: «Миру – мир!», а на борту этого космического аппарата впору написать: «Вере – веру!». Ей очень нужна вера, иначе она не выдержит, сдохнет от тоски или сунет голову в духовку…
На следующий день Вера вроде как в амнезии, и ей хорошо. Она смутно помнит окончание сборища, в памяти отпечатался лишь лысый датчанин с серьгой в ухе, кажется, по имени Гунар. Поначалу она удивилась: откуда здесь взялся Гунар?! Он же рожден ползать, он не может летать в космос; но, как выяснилось позже, может.
