Максим Алёшин - Сдвиг
— Исчезают, щас ты у меня исчезнешь, умник в сознании — прикрикнул я на Тима. Мы уже совершенно близко подобрались к стае пасущихся у природного фонтана животных. Я колебался, не нужно ли мне их отогнать, чтобы набрать в канистру воды или просто протиснуться среди спин и взять воду. Ну, так они же вроде домашние, не видно у них там телескопических бивней случайно. Шаг за шагом я все ближе подступал к неподецки пугающим меня каменным лошадкам.
Хвосты Ореходонтов, как частокол смотрели в небо и подрагивали, животные вращали глазами, словно в дреме, не обращая на меня никакого внимания. Я отважно крался к фонтану, еще шаг, еще полшага. Пока вроде все нормально, Тим Род паршивец уже улепетал куда-то, мальчишка хоть и умный, но как говориться трусишка еще тот. Вот до водоема осталось совсем ничего, вода на расстоянии вытянутой руки, я опускаю канистру в водоем, и вода медленно заполняет емкость, а я смотрю на воду и совершенно не интересуюсь жизнью слонопотамов без шерсти. Когда вода полностью наполнила канистру раздался довольно громкий буль-буль… Нечто, завизжав, шмыгнуло из под ног. Я замер зажмурив глаза и поднял высоко вверх руку с канистрой воды, ну чтобы не пролить. Услышал штыыыырк уайуай штырк уай уай, ну все конец мне телескопические бивни, наверное, выскочили.
Так оно и было, в этом я убедился сам, когда открыл глаза, повезло, на мне не царапины, а глупые Агуагава Рочистер несколько груш повисли на длинных телескопических рогах. Добегались дразнилки, слизь золотистого цвета стекала со смертоносных бивней, на которых теперь, как шашлык наколоты с десяток интеллектуальных груш, совсем недавно дразнивших меня своим «паукараста». Мне показалось, что Ореходонты, все пять, пившие воду из природного фонтана посмотрели на меня более чем дружелюбно, они как бы говорили, что они за наших, вот, и типа не бойся нас. Я кивнул им ну типа спасибо и все такое и побрел к машине на дрожащих трусливых ногах, как там Гимениус интересно отошел или нет.
Вернувшись к машине, я сделал два стакана из непромокаемой бумаги, напился сам, и напоил лежащего без сознания писателя. Гимениус был в коме. Полагаю горькая весть о его семье, ввергла писателя в ступор. Нить жизнедеятельности была надорвана, руки и ноги автора уныло повисли, как у сломанной куклы-марионетки.
Еда и топливо были найдены в соседей мастерской, только желтец бывший владелец автозаправки висящий на фонарном столбе казалось мне как-то косо посматривал на меня будто с укором, мол ать стервец берешь чужое. Мне пришлось несколько раз низко поклониться, и всеуслышание поблагодарить и его и всех кто здесь жил за все, что мы волею судеб изъяли из чужого имущества. Это необходимо было сделать, все тут было не наше — чужая собственность, и мы тут гости и подобает нам быть благодарными мертвым желтецам за их неоценимую помощь.
Укутав Мастера в стеганное шитое яркими лоскутками одеяло желтецов (спасибо еще раз), я порылся в бумагах Гимениуса и выудил рисованную карту диаграмму нашего маршрута движения. Подробная карта с указанием высот, азимутов и градусов, указаны были даже типы покрытия дорог, по которым необходимо было следовать. Я вставил ключ зажигания, шепнул «заводись» и Субару провернув на месте колеса, сорвался с места.
Ночь прошла без приключений, квартал Желтых давно закончился, мелькала незнакомая местность, а я, честно говоря, устал, ужасно хотелось спать, руки не слушались. Ночью несколько раз я останавливал тарантас, поил водой Гимениуса, читал больному восстанавливающие силы алфавиты, по моему Мастеру становилось лучше, старался читать не громко, но отчетливо и медленно. Алфавиты помогли, и под утро Гимениусу стало намного лучше. В шесть утра по контенентальному я услышал охрипший голос Писателя, да не таращся ты на улицы все равно не узнаешь где мы, вот вот щас я тебе дам пожевать полезной информации — кряхтя и ворочаясь заговорил Гимениус. Я остановил машину. Было ясно, что он сам сядет за руль, опираясь на моё плечо, писатель осторожно поднялся с ложа, в которое я превратил заднее сиденье автомобиля. Лениво потянулся, сделал пару гимнастических упражнений и неожиданно бодро прыгнул на место водителя, потом он протянул мне коробку с печеньем.
— Скушай деточка печенько, одно, вот это крайнее возьми, с буковкой «гэ» на спинке. Шутливый тон Гимениуса после всего, что он успел пережить за последние сутки, стал чуть грубее и ироничней. Я покорно взял кушанье.
— Это наши последние наработки — Пищевые Книги. Дядюшка Йо-йо постарался в дорожку-то нам тормозок оформил. Щас тебе его проекты новые и скормим. Мы сейчас в районе моих последних сочинений, как я понимаю, а печенюшка эта расскажет тебе о многом. Она из спрессованных пшеничных буков, и поешь и в курс дела войдешь, а нето не собрать тебе костей, тут суровые у них муниципальные служащие я тебе скажу…
Я разжевал печенье, по вкусу оно напоминало сухие бранденбургские галеты, разве что чуть отдавало сомалийским ванильным перцем и едва заметной ноткой корицы. Буквы, растворились в моем пищеводе, и мгновенно проникли в кровь ну, а кровь донесла информацию в самый центр чтения…
Пеньковский городовой
Когда я разговаривал с резиновыми людьми, меня всегда разбирал смех, говорили они очень быстро, отчего резиновые их губы сильно вибрировали, и речь становилась бубнящей, невнятной и по звучанию и очень смешной.
— Бу Буль Бу Бу-Бу-Бу — ну что сказал, сам-то понял? Но был один случай, который раз и навсегда изменил мою эту малоумную привычку. Дело было в Пенькове, там я оказался случайно, проездом, машина моя закапризничала, и совсем отказалась двигаться самостоятельно, и если авторемонтную мастерскую я нашел без труда, ибо у трассы их превеликое множество, то с местом пристанища моего пришлось повозиться. Когда я спрашивал пеньковчан про гостиницу или автокемпинг в ответ видел как те, словно признав во мне сумасшедшего, менялись в лице и отворачивались, удивленный такой необычной реакцией я пытался найти гостиницу самостоятельно. Бродил по центру, где было все и магазины, и парковки, и жилые дома, и школы, и кинотеатры не было только гостиниц, возникало ощущение, что мне довелось открыть город, где гостиниц нет ну совершенно ни одной.
С этими мыслями я брел по узким кривым улочкам Пенькова, как вдруг на перекрестке я заметил представительного мужчину в яркой государственной униформе. На голове высокий кожаный цилиндр, на плечах кримпленовый плащ с богатым лисьим воротником, ниже широко-расклешенные брюки с оранжевыми лампасами, в руке высокая трость-посох с костяной балабошкой на конце — ага подумал я, Пеньковский городовой, вот он-то мне и нужен и ничего не подозревая, направился к человеку в цилиндре и с тростью. Чем ближе я подходил к Пеньковскому городовому, тем больше деталей я мог рассмотреть, и когда мы поравнялись, и я без труда мог рассмотреть его лицо. Под струящимися черными, как смоль кудрями, я отчетливо увидел его крупные округлые черты прорезиненного лица с насыщенными краской бровями и нарисованными морщинами. А, ёкнуло от неожиданности сердце — резиновый человек! Он внимательно смотрел мне в глаза…
Помявшись из вежливости, я задал ему свой вопрос: Иззззвините, — от волнения заикаясь, сказал я — милейший городовой, а где у вас тут в Пенькове, есть гостиница желательно недорогая, видите ли, я тут у вас проездом, а мафынка моя поломалась и в ремонте, вот ищу пристанище.
Резиновый городовой, лупя большие резиновые тускло-прорисованные глаза — пошевелил правой бровью и забулькал: Буль Бу Бу буль бу бу буль буль бу бу бэ бэ бэ бу бу бу — и как скажите его понимать? Губы резинового городового задрыгались превращая его речь в нечленораздельное буль-буль непоймичего фырканье, и тут черт меня дернул улыбнуться, да не просто, а как говорится во все воронье горло… Ржачный приступ вырвался спазмами гомерического смеха, прорвало твою налево…
Далее помню фрагментарно, резкая тупая боль в области пятого шейного позвонка парализовала меня, и мой неуместный смех, и мою глупейшую улыбку. И поток мыслей завихлял как пьяный, и ноги от боли стали ватными и непослушными. Волной накатил второй приступ боли, болезненный жалящий отзвук. Сознание меня предательски покинуло, подкошенный я пал ниц, вероятно представитель закона принял мой неуместный смех за личное оскорбление и ударил меня тростью посохом с внушительным костяным набалдашником по пятому шейному позвонку. Резиновый человек уебашил биологически чистого человека — событие немыслимое для нижегородчины здесь же в Пенькове видать немного другие региональные законы…
Очнулся я аж через несколько лет. Удар костяным набалдашником практически уничтожил ваш пятый позвонок, который, как сухарь, рассыпался в прах и посему был заменен резиновым — слушал я рассказ доктора Алисфера Моисеевича Купитмана — и нам естественно пришлось прибегнуть к… В волнении я попытался открыть рот и спросить его доктора Алисфера Моисеевича выспросить и к чему же они прибегли уж не к процедуре ли орезиневания? Губы мои, как впрочем, и рот, и лицо были какими-то неестественно сухими и распухшими, вместо собственного голоса я услышал, странное: Буль Бу Бу Бу Бу буль — резиновые губы завибрировали, запрыгали, задрыгались превращая речь мою в бессмысленное нечленораздельное бу-бу-булькание. Оторопев, я нервно засмеялся, а из моих глаз градом покатились слезы, о господи они сделали меня резиновым!
