Владимир Винниченко - Золотые россыпи (Чекисты в Париже)
Леся устало ложится на диван. Не успевает накрыться пледом, как слышит лёгкие, быстрые шаги. Это его шаги, его! Странно: такой большой, а ступает так легко.
Да, отпирает дверь. Ага, вот и Квитка заскулила — то ли от голода, то ли от радости. Теперь надо ещё подождать, пусть выведет собаку на улицу. А то как бы от радостного потрясения не забыл снова о несчастном животном.
Действительно, Гунявый выходит с Квиткой, что-то бормоча ей.
Но возвращается быстрее, чем обычно, и слышно, как запирает за собой дверь на ключ. Ну, отопри!
Леся ещё какое-то время лежит и слушает, как Гунявый ходит по комнате, как тихонько разговаривает с собакой, которая не то пищит, не то свистит в ответ, как наконец затихает всё.
Тогда Леся выходит из своей комнаты и стучит к Гунявому. Изнутри доносится глухо и гнусаво:
— Кто там?
— Это я, господин Кавуненко, Ольга Ивановна. Можно к вам на минутку?
Испуганно грохочет стул, и шаги приближаются к двери.
— Ради Бога, одну минуточку, прошу вас подождать. Одну минуточку! — И шаги снова удаляются куда-то в глубь комнаты. Леся, улыбаясь, стоит лицом к двери. Через какое-то мгновение она открывается. Веет запахом каких-то медикаментов, такое впечатление, что он идёт от круглых, удивлённых глаз Гунявого.
— Простите, что беспокою вас. Но у меня к вам важное дело.
— Пожалуйста, пожалуйста! Ради бога! Конечно, конечно… Прошу! Простите, я как раз смазывал мою собаку и не подаю вам руки…
Он растопыривает руки и поворачивается в сторону, словно призывая собаку в свидетели. Квитка всем своим видом подтверждает его слова: распластанная на полу, с вытянутой головой, смазанная чем-то белым и жёлтым, она похожа на неудачно сделанную из гипса и покрытую жёлтыми пятнами большую ящерицу. Она не двигается и, наверное, ждёт продолжения операции.
— Бедняжка! Вот так вы смазываете её каждый вечер?
— Да. Каждый вечер. Я вас этим не беспокою?
— О, что вы!
— Благодарю вас. Прошу садиться. Вот сюда. Простите, у меня так неуютно и некрасиво.
Он придвигает к ней единственное мягкое кресло и, не осмеливаясь сесть в её присутствии, становится возле стола. Но, видно, боясь, что эту позу можно истолковать как явный знак нетерпения, садится тоже, держа руки на коленях вверх ладонями.
— А потом, извините, Ольга Ивановна, что я так грубо расстался с вамп па улице. Но я встретил человека, которого ищу постоянно, который… который страшно мне нужен.
И, чтобы до конца оправдать свою бестактность, добавляет:
— …от которого зависит счастье и покой моей жизни. Вы понимаете меня?
— О, конечно. И, кроме того, никакой особой грубости не было. Но удалось ли вам его догнать? Я видела, как он сбежал от вас и как вы погнались за ним.
Гунявый, забыв, что у него жирные руки, берёт какую-то книжку со стола и зачем-то переворачивает её. Почему же он молчит? Неприятно открывать свой секрет чужому человеку? Или одно воспоминание о неудаче гак тяжело?
— Нет, не догнал.
И снова кладёт руки на колени, по-прежнему вверх ладонями.
Словно про себя, задумчиво бросает:
— Теперь он, наверное, сбежит из Парижа…
Леся чуть-чуть прикусывает нижнюю губу и снова становится серьёзной.
— Нет, наверное, уже не сбежит, господин Кавуненко.
Гунявый молча, непонимающе поднимает на неё глаза.
— Если не отпустите, не сбежит.
— Как же не отпущу, если я его не поймал?
— Да, зато я поймала.
Гунявый недоверчиво (но уже готовый поверить) смотрит на неё.
— Когда вы бросились за ним, я тоже взяла авто и погналась за вами обоими. А когда вас остановили перед Большими Бульварами, я помчалась боковыми улицами ему наперерез. Собственно, не я, а мой шофёр. И вот вам его адрес: господин Мазун, улица де Мариво, номер 23.
— Господин Мазун? Какой Мазун? Он вовсе не Мазун!
— Ну, разумеется, не Мазун. Но живёт под этой фамилией.
— Ах, так!
И Гунявый вскакивает со стула, бежит в угол, к умывальнику, начинает лихорадочно вытирать руки. Квитка скулит и подползает к нему. Но он не замечает её и опять подбегает к Лесе.
— Это правда? Правда? Вы не ошиблись?
— Нет и нет. То самое жёлто-голубое авто, та же парочка, тот же господин.
— Значит, Мазун?
— Мазун.
Гунявый выхватывает часы и смотрит.
— Без четверти одиннадцать. Я ещё успею!
Леся поднимается и успокаивающе протягивает к нему руку.
— Можно дать вам маленький совет?
Гунявый весь воплощённое внимание, но, видно, вряд ли в этом состоянии он прислушается к чьему бы то ни было совету.
— Знаете, что: сегодня не стоит к нему ехать. Прежде всего впустит ли вас консьержка в такой поздний час. Потом дома ли он? Возможно, где-нибудь в театре.
— Я буду ждать его всю ночь на улице.
— Ну и напрасно. Как только он вас узнает, моментально сбежит, и тогда уж вы и впрямь не поймаете. Его нужно увидеть в собственной квартире. Я не знаю, какое у вас к нему дело, но было бы хорошо, если б с вами оказался какой-нибудь свидетель.
Гунявый заметно пугается.
— Нет, нет, свидетелей не нужно! Это дело… интимное.
— А, ну, если так, то… Но в любом случае нужно, чтоб на улице кто-нибудь следил за выходом. Если он сбежит от вас из квартиры, можно будет сразу за ним погнаться. Если вам никого не хочется вмешивать в это дело, я могу поехать с вами.
Только в эту минуту, очевидно. Гунявый вспоминает, что нужно поблагодарить Ольгу Ивановну не только за это предложение, но — за всё. И, наверное, осознав это, соглашается с её соображениями. Но саму благодарность выражает так несмело и неуклюже, что Леся быстро перебивает его. Итак, завтра утром (часов в семь) можно поехать к Мазуну на двух автомобилях. Господин Кавуненко пойдёт, а она останется на улице в своём автомобиле.
— Хорошо? А теперь идите к Квитке, она уже плачет. Доброй ночи!
Не подавая руки, Леся кивает и выходит из комнаты.
Гунявый как-то оцепенело идёт за нею до двери. Леся на пороге оглядывается и весело бросает:
— И ложитесь сразу спать, потому что завтра вставать очень рано. Разбудить вас?
Гунявый медленно вертит головой и улыбается.
— Я не буду спать. Я пойду гулять.
Леся хочет что-то сказать, но, глянув на его лицо, только качает головой и закрывает дверь. Действительно, куда уж с такими глазами спать!
Она слышит, как чуть погодя Гунявый выходит из своей комнаты, щёлкает ключ в его двери, и лёгкие, торопливые шаги проносятся мимо…
Но когда Леся, уже лёжа в постели, гасит свет, она чувствует, что и сама не сможет уснуть. Мысли теснятся в темноте, переливаются друг через друга, как волны в бурю, катятся по душе пенистыми струйками.
Голова начинает гореть, лицо пылает — душно, тесно под одеялом.
Утреннее небо бледное, с сизо-малиновым румянцем, как у старого волокиты после пьяной ночи. Париж сонно шевелится, чешется, потягивается. В кофейнях на столах опрокинутые вверх ножками стулья. На улицах только трамваи с рабочими и служащими, автомобилей очень мало. Поэтому два авто могут ехать без задержек и остановок. Автомобиль Леси немного отстаёт и останавливается возле соседнего дома. А Гунявый подкатывает под самый двадцать третий номер. Консьержка с метлой в руке, в очках стоит на пороге.
Леся видит, как Гунявый что-то спрашивает у неё, вежливо поклонившись. Консьержка так же, как вчера при встрече с нею, подозрительно, с ног до головы окидывает Гунявого взглядом и отступает в подъезд. Гунявый изчезает за нею. Леся ощущает удивительную бодрость и возбуждение во всём теле (слегка покалывает в левом виске от бессонницы, но это ерунда!). В душе странная уверенность, что всё удастся наилучшим образом. Они найдут общий язык!
И то, что Гунявый долго не возвращается, помогает этой уверенности укрепиться. Значит, и консьержка пустила к Петренко, и Петренко принял, и разговор пошёл. Наверняка выйдет с документами! Наверняка! Вот только ни за что нельзя допустить, чтобы Соня отняла их у него. Ни за что!
И вдруг Леся видит, как Гунявый выходит из подъезда вместе с каким-то толстеньким, низеньким господином. Что за человек? Почему он здесь?
Низенький человечек останавливается, а Гунявый, поклонившись ему, направляется к своему авто. Сказав несколько слов шофёру и даже не глянув в её сторону, он садится в свой автомобиль. Тот сразу же подаёт назад, разворачивается и приближается к Лесе. Она с напряжённым удивлением следит за ним в окошко. Когда авто с Гунявым оказывается рядом, он делает ей знак ехать следом.
Леся чувствует, как её охватывает сосущая тревога. Она отдаёт распоряжение шофёру и почти ложится на сиденье — сразу накатывает страшная усталость, даёт знать о себе бессонница, и, кажется, уже и неинтересно, что там произошло. Ясно только, что всё провалилось. Достаточно взглянуть на его лицо. А как именно, почему именно, разве не всё равно!
