Barbara Frischmuth - Мистификации Софи Зильбер
Судя по экипировке гостей, маршрут их прогулки вел высоко в горы, к тому же за это время, по-видимому, прошел дождь, во всяком случае, в той части гор, куда они были приглашены в гости.
Когда подошла очередь Софи и ей был вручен ключ, то, повернувшись, чтобы идти, она случайно бросила взгляд на вторую дверь, ведшую в холл из парка, со стороны озера, и заметила какую-то даму, пробиравшуюся в отель довольно осторожно, или, прямо сказать, украдкой.
По всему было видно, что она не участвовала в прогулке, тем не менее в волосах у нее застряло несколько сверкающих капель. Это была одна из восточных дам, которым, несмотря на их внешность, очень шел штирийский наряд. Софи обратила внимание, что вторая, похожая на китаянку, очевидно, ждала подругу и теперь тихо, но настойчиво ее расспрашивала. Не желая показаться любопытной или нескромной, Софи ненадолго отвела глаза, но потом все же не могла удержаться и, начав медленно подниматься по лестнице, кинула еще один беглый взгляд на обеих дам, чья восточная грация и изысканная экзотическая красота необычайно нравились ей. Она увидела, как красавица-персиянка смущенно пожала плечами и развела руками,— жест, который мог означать многое,— но тут же взялась рукой за тонкую золотую цепочку, висевшую у нее на шее, и вытащила из-за пазухи подвешенный на цепочке коралл в золотой оправе — даже издали было видно, какой это роскошный экземпляр; китаянка рассматривала его глазом знатока.
Софи не знала, что и думать, она устыдилась своего любопытного взгляда и с виноватым видом опустила глаза, чуть не влетев при этом прямо в объятия Альпинокса,— он, очевидно, только что проводил какую-то даму до дверей комнаты и теперь спускался по лестнице.
— Надеюсь, чаепитие у славной Амариллис доставило вам удовольствие,— смеясь, сказал Альпинокс, он положил руну ей на плечо и этим предотвратил столкновение. Софи никак не могла привыкнуть, что о ней как будто бы все всем известно, и в досаде молчала.
— Она варит изумительный кофе, а уж о ее чае и говорить не приходится, только вот временами наша славная Амариллис бывает склонна к глубокомыслию. Надеюсь, вы там не чувствовали себя жертвой. Конечно, она права заявляя то, что вы слышали. Только порой ей не хватает чуткости, чтобы объяснить некоторые вещи осторожно, не в лоб.
В эту минуту они подошли к комнате Софи. Альпинокс вежливо поцеловал ей руку и попрощался, выразив уверенность, что за ужином они непременно увидятся.
Софи устала и чувствовала себя измотанной от долгой череды лет, которые она мысленно прожила снова. Она бросилась на кровать, жадно вдыхая уже знакомый ей аромат огненных лилий, поражавших своей нетленной свежестью, и пыталась расслабиться, чтобы вечером выглядеть бодрой и отдохнувшей.
Лежа вот так в наступающих сумерках, она услыхала шепот и шелест, они перекатывались по ее комнате, словно волны невидимого потока. Эти звуки и шорохи казались ей знакомыми, но она ничего не могла разобрать. Будто на этот раз ее не посвятили в тайну, у нее нет кода в она не может расшифровать таинственные послания. И все же ритм и звучание этого необыкновенного языка, током пробегавшего не только через ее комнату, но и через ее мозг, завладели всем ее существом. А когда в одной п.т соседних комнат кто-то еще запел, ее охватило неизъяснимое блаженство, она и думать забыла об усталости, о попытках расслабиться. Нет, сразу она не вскочила, для этого неожиданное освобождение от всего гнетущего было слишком сладостным. Она лишь ощутила, как в ней спадает напряжение чувств и вновь приливают силы, она больше не разрывалась между прошлым, настоящим и будущим, ее больше не пугали мысли о том, что было и что будет. Теперь ею владело только одно желание, и она отчетливо его сознавала: привести себя в наилучший вид и поужинать в приятном обществе. Когда пение смолкло, а вместе с ним шелест и шепот, Софи надела под «дирндль» чистую блузку и расчесала волосы щеткой, отчего они сразу заблестели. Кожа у нее стала мягкой и гладкой, какой не была уже давно, и если бы она и без того не верила в омолаживающее воздействие свежего воздуха и долгих прогулок, то один взгляд в зеркало заставил бы ее в это поверить.
***
Последняя зима наступила очень рано, после недолгой дождливой осени, и выдалась необычайно суровой. Озера Штирийского Зальцкаммергута покрылись толстым слоем льда, по которому в будни ездили пароконные сани, груженные бревнами, а по воскресеньям и праздникам носились игроки в «ледяные кегли», по расчищенным дорожкам со свистом летели деревянные шайбы.
В январе, когда солнце опять засветило поярче, на ледяную гладь озера высылало много народу — старики и молодежь, гуляющие, конькобежцы и детишки на санках, которые они катили вперед, отталкиваясь палками.
Если глядеть сверху, то ледяной панцирь представлялся исчерченным причудливыми следами — можно было подумать, будто эти знаки нанесены для того, чтобы поведать неземным существам о нравах и обычаях здешних иштелей.
В тот год и Амариллис Лугоцвет получила приглашение участвовать в знаменитых женских играх в «ледяные кегли»; из-за снежных завалов ей доставили его с большим трудом,— ведь даже ребятишки, ходившие колядовать со звездой и в течение многих лет забредавшие к ней сюда под рождество, на сей раз не одолели подъема. Поэтому не принять приглашение было бы просто неудобно.
Единственной представительницей рода фон Вейтерслебен была в то время Сидония — веселая, темпераментная девушка, которая давно уже достигла возраста невесты, но все никак не могла выбрать своему будущему ребенку отца. Итак, в ясный, хотя и жгуче-морозный день Сидония и Амариллис Лугоцвет, ранее уже встречавшиеся и, как подобало случаю, одетые в мужское платье, после обеда отправились вниз, к озеру, где игра в кегли на льду была в полном разгаре.
Не желая привлекать к себе внимание, Амариллис Лугоцвет, что называется, поставила свою свечу под сосудом: била не в полную силу, а свое волшебное искусство пускала в ход лишь на пользу Сидонии, стараясь помочь ей проявить скрытый природный талант к этой старинной игре. И вот когда начало смеркаться, что в это время года происходит довольно рано, не кого иного, как Сидонию провозгласили королевой кеглей и с почестями проводили в нанятый для праздника трактир. Этих почестей она оказалась вполне достойна — ее бойкий язычок позволял ей не оставаться в долгу у самых языкатых женщин округи.
Рассевшись на деревянных скамьях, участницы состязаний пили знаменитый «лупичер» — чай с ромом, где, как говорили, было больше рома, чем чая,— закусывали «заячьими ушками», столь же знаменитым соленым печеньем, и хотя всем им еще приходилось греть застывшие руки о большие чайные кружки, языки уже оттаяли и работали вовсю — насмешки и шутки так и летали между столами.
Амариллис Лугоцвет, которой важно было оставаться в тени, не могла нарадоваться на остроумную Сидонию. Окрыленная «лупичером», та превзошла себя и не только успешно отражала словесные атаки, теснившие ее со всех сторон, но и сама наносила меткие удары, так что зал сотрясался от визгливого хохота женщин в мужской одежде, нередко — с намалеванными усами, меж тем как кое-кто из мужчин, прижавшись снаружи к стеклу, пытался выяснить, в чем причина смеха, до тех пор пока Сидония не приказала задернуть занавеси, а самых нахальных парней, тех, что то и дело совали нос в дверь, вытолкать взашей.
Сидония была, пожалуй, не самой приятной из дам фон Вейтерслебен, но зато самой большой затейницей. В какое бы общество ни случалось ей попасть, она вскоре становилась его душой, остроумия и находчивости ей было не занимать. Из всех фон Вейтерслебен у нее единственной был настоящий контакт с местными жителями. Она первая в семье не занималась с домашней учительницей, а ходила в местную школу и потому близко знала большинство своих сверстников, условия и обстоятельства их жизни. Потом она недолгое время пробыла в пансионе, откуда ее вскоре отослали за паясничанье и тоску по дому, которая на нее находила приступами.
У Сидонии был живой ум, а ее семья владела большой библиотекой, так что она по собственному почину быстро наверстала упущенное в пансионе, изучив все достойное изучения, и потому во время путешествий, которые совершала вместе с матерью, могла в худшем случае обнаружить пробел в знании этикета, но никак не в образовании,— наоборот, ей случалось блеснуть своими познаниями, хотя подчас на клоунский манер, от чего молодые люди, избранные для нее матерью в качестве возможных кавалеров, приходили в недоумение, однако Сидонию это не обескураживало: ее представление о подходящих для нее кавалерах сильно отличалось от представлений ее матери.
В поселке недолгое время поговаривали о романе между Симонией и старшим горным мастером соляных копей, по после того, как его перевели в другое место, а никаких признаков, что на свет вскоре явится новая девица фон Вейтерслебен, не замечалось, сплетни сами собой угасли, как в День поминовения гаснут свечи, зажженные в День всех святых. Сидония, когда ей на это намекали, в ситуациях, подобных сегодняшней, отвечала с полной невозмутимостью, да так потешно, что у местных жителей вскоре пропала охота язвить по поводу старшего горного мастера.
