Франц Таурин - Каторжный завод

— Аль сама захмелела у бочки!

— Не объездили тебя смолоду!

Все зти возгласы и попреки мало тревожат сидельца и флегматичную его половину.

— Распалило вас, дьяволов… — лениво растягивая слова, словно через силу, произносит она. — Успеете зенки налить, — и так же неторопливо спрашивает стоящего головным кряжистого мастерового: — Сколько тебе?

— На все! —отвечает мастеровой и тянет сидельцу пригоршню медяков.

Тот не спеша пересчитывает и говорит жене:

— Полтора штофа.

Иван с зачехленной солдатской фляжкой в руке не спеша подошел к хвосту очереди.

Тришка, стоявший одним из последних, подскочил ж нему, начал жаловаться:

— Совести нет у людей, Еремей Федотыч! Рази достанется! Нет чтобы взять в плепорцию. Смотри–кось, каждый с ведром либо с корчегой!..

Иван только плечами пожал. У самого Тришки в руках было мятое поржавлеиное ведро.

Впрочем, очередь продвигалась быстро. Сидельцеву бабу ругали зря. Работала она не торопко, но зато без роздыху.

Тришка ступил на нижнюю ступеньку крыльца и заухмылялся в блаженном предвкушении. От заветного черпака отделяло его человек семь–восемь. Но тут протянулась длинная сидельцева рука, потянула к себе дверь и захлопнула ее.

— Братцы, да что же это такое? —истошно завопил Тришка.

Сиделец выглянул в дверь и сказал сердито:

— Не ори! Всем хватит!

Тришка продолжал вопить и его припугнули:

— Голоси, голоси! Вон урядник тебе сейчас подтянет!

Тришка оглянулся и как воды в рот набрал.

От крыльца заводской конторы через улицу наискосок шли двое: конторщик Серафим Иваныч, худощавый, сутуловатый, с жиденькой бородкой мочального цвета и за ним, отступя на шаг, сивоусый казачий урядник Перфильич с неизменною шашкою на боку. У конторщика на ремне через плечо большая кожаная сумка.

Минуя очередь, оба прошли во двор лавки.

— Тоже за вином торопятся! —завистливо сказал Тришка.

— Дура! —отозвался кто‑то с насмешкой. — Нетто вино в сумке носят?

— За деньгами пошли, — сказал с едва заметным не русским выговором высокий мастеровой с коротко подстриженной каштановой бородкой и длинными пушистыми усами.

— Отчего так думаешь, Юзеф? — спросил юноша, очень похожий на него тонкими чертами лица и глубокими темными глазами.

— Но думаю, вижу, —ответил Юзеф. —Ты понял теперь, Стефан, почему вывесили объявление, когда кому приходить за деньгами?.. Еще не понял! Тоже просто, как дуля. Мне конторщик выдал деньги. Я купил вина — отдал деньги лавочнику, лавочник сейчас там, — он показал на закрытую дверь лавки, — отдает их конторщику. Конторщик эти же деньги отдаст тебе, ты — лавочнику, лавочник — опять конторщику. И так, пока вина хватит. А вина еще на той неделе пять бочек привезли. Теперь понял?

Многие из стоящих в очереди придвинулись поближе, заинтересованные рассказом поляка. Подошел и Иван. , .

— Привезли на той неделе? —удивился Стефан. —Вина же не было. Только сегодня стали продавать.

Юзеф засмеялся.

— Если бы продавали каждый день, разве столько дураков стояло бы здесь в хвост друг за другом?

Ивана задела усмешка длинноусого Юзефа.

— Ты, панок, насчет дураков полегче! — жестко сказал он. — Ишь, умный выискался!

— А почему ты, добрый человек, решил, что я умный? — совсем весело отозвался Юзеф. — Ты же видишь, вместе стоим.

Вечером бухгалтер Мельников докладывал Тирсту в его домашнем кабинете.

— Разочли всех полностью, а в кассе на сорок два рубля прибыло против того, что до выплаты состояло. Надо быть, мужики из деревень за вином понаехали. Бочка‑то не винная, а золотая оказалась!

— Как Исус Христос: пять хлебов на пять тысяч ртов и всем хватило, — вставил Ярыгин, забравшийся в угол в любимое свое кресло.

Но Тирст по–прежнему выглядел озабоченным.

— Не вижу причины радоваться, — хмуро сказал он. — Из слов ваших заключаю, что мастеровые все заработанные ими деньги пропили. А есть что они будут?.. Что вы смотрите на меня с таким изумлением, Ефим Лаврентьевич? От голодного рабочего на нашей огненной работе мало проку.

— Провианту в заводских складах достаточно содержится, — заметил Мельников.

— Так что же, опять по пуду на рыло выдавать? Всем — и работнику и лодырю, как встарь делалось! — вконец раздражаясь, вскричал Тирст. —Надобно, чтобы провиант не получали, а покупали на заработанные деньги. Тогда только рвение к работе будет!

— Не тревожьтесь, Иван Христианыч, — возразил. Ярыгин с пренебрежительной усмешкой. — Рвения не убудет. Только и разницы: вместо звонкой монеты рассчитаете рабочих выписками. На золотых приисках издавна так делается. Покажите ему, Василий Федотыч, образец.

Тирст внимательно осмотрел продолговатый листок, поданный ему Мельниковым.

На листке было тщательно выведено печатными буквами:

№ . . . 186 . . . месяца . . .  дня

БИЛЕТ

Контора Николаевского железоделательного

завода, принадлежащего коммерции советнику

И. С. Лазебникову.

На выдачу по . . . . . . цеху

рабочему г. . . . . . . .

в счет заслуги товару на один (1

 рубль

(печать)

Управляющий

— По билету, — пояснил Мельников, — может рабочий получить любого товару в заводской лавке. Да можно будет и с Шавкуновым условие заключить, чтобы и он отпускал.

— Вряд ли удастся склонить к тому Шавкунова, — усомнился Тирст.

— Не извольте сомневаться, — возразил Мельников. — Шавкунов своей выгоды не упустит. А вступать с заводской конторою в спор Шавкунову не с руки. Вот Ефим Лаврентьевич говорит, что, ежели понадобится, можно и прикрыть его торговлишку.

— Статья пятьсот семьдесят пятая Устава Горного, седьмой том Свода законов Российской империи, — снова подал голос из угла стряпчий, — На основании сей статьи при заводах частных лиц всякие промыслы не иначе могут быть открываемы, как с согласия владельца. Именно потому вступать в спор с заводской конторой Шавкунову не с руки. Да вы и не тревожьтесь, Иван Христианин. Шавкунов в убытке нс останется. Товар по выписке он в первую очередь пустит лежалый, да и ценою дороже, чем за наличные. Еще спасибо вам скажет!

— Он‑то, может быть, и скажет, — в раздумье произнес Тирст.

— Опасаетесь, что спасибо не скажут мастеровые? — Ярыгин коротко хохотнул и тут же продолжил совершенно серьезно: —Не мне пояснять вам, что на первом месте интересы завода, а интересы рабочего на втором, ибо завод кормит рабочего, а не наоборот. К тому же, если кто не пожелает получать расчет выписками, можно пойти навстречу и рассчитать товаром.

— Как товаром? — не понял Тирст.

— Изделиями завода, — пояснил Ярыгин. —Печным литьем, например. Рабочие могут сбыть его окрестным крестьянам, да и тому же Шавкунову. На Абаканском заводе Пермикина, без малого полгода подряд, рабочих железом рассчитывали. И ничего, брали… Правда, такой способ более убыточен для рабочего. На рубль выписки Шавкунов даст товару на семь, а то и на восемь гривен. А железо, конечно, примет в полцены… Словом, Иван Христианович, когда завод на ходу и амбары не пусты, рассчитать рабочих — дело не хитрое.

— Вьюшками да болтами, — с неудовольствием сказал Тирст.

— Экой ты жалостливый, Иван Христианыч! — едко усмехнулся Ярыгин. — Пороть только привык. А теперь, вместо плети, копейкой управлять надо.

Тирст промолчал, и Ярыгин спросил, как бы сочувствуя:

— На казенном заводе спокойнее было начальствовать?

Тирст молчал, и тогда Ярыгин, хитро подмигнув, добавил:

— Зато на частновладельческом прибыльнее.

— Господин Лазебников положил мне оклад жалованья вдвое против получаемого ранее из казны, — с достоинством ответил Тирст, давая понять, что не может и не хочет принимать на свой счет прозрачные намеки стряпчего.

Глава одиннадцатая

ЧЕРНАЯ ТУЧА

Иван еще издали заметил грузную фигуру казачьего вахмистра. Хотел было свернуть в чужой нроулок, но одернул сам себя: что ж теперь, вето жизнь прятаться от него? Да и не спрячешься… только хуже на мысль наведешь…

Запрягаев надвигался молодцеватой поступью, развернув плечи, как на параде, и выпятив квадратный подбородок. Ивана вроде не признал и смотрел сквозь него.

Иван снял картуз, поклонился, тряхнув кудрями.

— Здравия желаю, господин вахмистр!

— А, Кузькин, — милостиво откликнулся вахмистр — Здравствуй, братец! — но тут же спросил строго: — Почему не на работе?

— В ночную смену, господин вахмистр.

Налитое кровью лицо вахмистра отразило напряжение мысли.

— В ночную, говоришь… Понятно, братец. и сейчас куда путь держишь?