Хидыр Дерьяев - Судьба (книга вторая)
Не обращая внимания на его слова, Бекмурад-бай уставился на Сергея.
— Не знаешь?
— Знаю! — мягко, как-то слишком мягко улыбнулся Сергей. — Всех знаю, с кем дружбу вожу. Вот все, сидящие здесь, — он повёл рукой вокруг, мои приятели. В городе у меня много друзей, в селе много: о ком вы спрашиваете?
— А с теми, которые от своего народа ушли, которые семейные очаги разрушают, ты тоже водишь компанию?
— Таких здесь нет.
— Какие у него друзья, у чумазого? — хихикнул Медед.
— С недавнего времени в Мары начали грабить дома уважаемых людей, — Бекмурад-бай не выпускал Сергея из-под гнёта своего взгляда, словно кроме них двоих в комнате никого не было. — Может быть, это ты приказываешь бандитам грабить? Может, твои приятели на чужое добро рот разинули?
Ох, как трудно Сергею давалось спокойствие, как хотелось осадить этого чёртова бая и вытолкать его взашей! Но — рано, ещё рано. Не сам ли он только что говорил об этом Берды. Сейчас надо быть особенно осторожным, чтобы не вызвать у баев подозрения, не дать им возможности подготовиться к выступлению дайхан. Конечно, шила в мешке не утаишь — в конце концов дойдут слухи и до байских ушей, но пусть это случится как можно позже, чтобы уже не было времени у них для принятия каких-либо решительных мер.
Однако оставлять без внимания грубый выпад Бекмурад-бая тоже нельзя. Ответ нужен был не ему, ответа ждали сидящие здесь землекопы. И Сергей сказал:
— Вы думаете, что я знаю грабителей? Да, знаю!..
Среди дайхан прошло лёгкое движение. Коротышка Медед раскрыл рот, удивлённый такой откровенностью. Даже Бекмурад-бай отвёл от переносицы кустистые брови.
— Сухан Скупой в этом году купил семь десятин земли, — продолжал Сергей. — Хозяева этой земли лишились последнего куска хлеба. 1ы, бай, тоже купил пятнадцать десятин. Купил у тех, чьи детишки плачут от голода и просят: «Папа, хлеба!». А где взять хлеб, если вы, отняв у людей землю, скупаете зерно и втридорога продаёте его на базаре? Поэтому ограбленные вамп бедняки вынуждены отнимать у вас силой кусок хлеба — они не могут видеть, как их дети умирают голодной смертью, Я думаю, они поступаю г правильно!
— Выхода у людей нет!
— Когда голова закружится, сторон света не нападёшь!
— Пророк наш завещал воздавать равным за равнее!
Бекмурад-бай покосился на землекопов.
— Где Сухан-бай?
Сергей пожал плечами:
— Странный вопрос! Почему я должен знать это?
— Он был здесь!
— Ну и что? Сюда приходят многие. Пришедшему говорим «салам», уходящему — «до свиданья», но мы не спрашиваем, куда он уходит, как не спрашивали, откуда пришёл. Сухан Скупой ушёл с мирабами. Может быть, у них ночевать остался.
Бекмурад-бай круто повернул к выходу. Медед крикнул:
— Если с отцом беда какая случилась, ты, чумазый, ответишь!
— От твоего отца сама беда, как от чёрной смерти, бежит! — засмеялся Сергей. — Я сторожить его не нанимался, чтобы отвечать.
— Если его Берды убил, с тебя кровь спрошу!
— Много вас найдётся спрашивать! Берды не такой глупый, как сыновья твоего отца. Глупый человек из тюрьмы не убежит, если за его смерть тысячу рублей заплатили да полсотни каракульских шкурок поднесли, а он — убежал!
Последнюю фразу Сергей выкрикнул нарочито громко, для Бекмурад-бая. И тот услышал. Он уже держался за луку седла, когда сквозь открытую дверь до него долетели слова Сергея. Бай выругался: пронюхали, го лодранцы! И, вскочив на копя, с силой опустил плеть. Жеребец с места взял в карьер. Вслед рассыпался частый, нестройный топот остальных всадников.
Хлестнув ещё несколько раз ни в чём не повинного жеребца, Бекмурад-бай отпустил поводья. Куда ехать? Где искать?
Холодный поток встречного воздуха бил в лицо, рвал полы халата, свистел в ушах тонко и злорадно. Черпая стена ночи вставала впереди, и ни один огонёк не маячил в ней, ни одна светлая искорка не бродила во тьме: словно в адскую бездну нёс своего хозяина всхрапывающий конь.
Бекмурад-бай поёжился, натягивая поводья, невольно оглянулся. Далеко позади светились два жёлтых окна домика Сергея — единственный свет во всей вселенной.
Он снова обернулся лицом к темноте ночи. Она была понятнее и ближе, потому что в душе царила такая же темнота — Берды и его друзья снова становились ночным кошмаром.
Лучше чёрное лицо, чем чёрная совесть
Неожиданное богатство так обрадовало Худайберды-ага, что он решил пропустить денёк, не ходить на расчистку канала. С хорошей едой он наверстает этот день, а сегодня просто не может не порадовать своих изголодавшихся детишек!
Отдав одну овцу напарнику по землянке и попросив его заготовить мяса впрок, Худайберды-ага, погнал остальных четырёх овец в город, на базар. Покупатели нашлись быстро, тем более, что старый дайханин, мало искушённый в хитростях купли-продажи, торговатся не умел, да и некогда ему было торговаться.
Однако, продав трёх овец, Худайберды-ага подумал и не стал продавать последнюю, справедливо решив, что жене и детям мясо тоже не помешает — в кои веки раз они его пробуют, это мясо! На вырученные деньги он купил муки, чаю, сластей для ребят и отправился домой.
Его приход был настоящим праздником. Дети шумно радовались, то рассматривая невиданные подарки, то цепляясь за отца. Смахивая с глаз слезинки счастья, проворно, как молодая, двигалась жена, ставя перед мужем чай, замешивая тесто.
— А у Бекмурад-бая корову украли, — сообщила она, тщательно укрывая дежу ветошью, чтобы тесто получше подошло. — Сохрани бог от недоброго, мною воровства становится.
— Голодают люди, — сказал Худайберды-ага. Поневоле воровать пойдёшь. Нe то, что у бая, у самого аллаха украдёшь, если дети рта не закрывают от голода.
— И пастух, говорят, не видел, кто украл. Бекмурад-бай сердится: если, говорит, корова не найдётся, пусть пастух платит, а не найдёт денег, я его, говорит, батраком у своих дверей сделаю.
— Всё ему мало! — Худайберды-ага вздохнул, сочувствуя бедняге-пастуху и осуждая Бекмурад-бая. — Всё мало… Глотает людей, как чёрный дэв камни, и всё брюхо своё не насытит. Ох-хо-хо… Где нож? Пойду пока овцу освежую.
Ребятишки с радостными возгласами подхватились помогать отцу, по тут в кибитку вошёл незнакомый паренёк и, едва поздоровавшись, сказал:
— Вас, ага, дядя Бекмурад зовёт. Он дома ждёт вас. Говорит, чтобы вы сразу шли, вместе со мной.
Разглядывая со всех сторон лезвие ножа, пробуя его на ноготь, Худайберды-ага помедлил с ответом.
— Зачем зовёт?
— Откуда знаю, ага? Сказал: пусть придёт сейчас же.
— И больше ничего не сказал?
— Больше не сказал.
— Один дома?
— Гости у него.
Жена смотрела испуганно и умоляюще, словно от него, от Худайберды-ага, зависело отвести от дома какую-то новую, пока ещё неизвестную напасть. Руки её с искривлёнными тяжёлой работой пальцами дрожали мелкой дрожью.
Худайберды-ага жалостливо поморщился, сказал, чтобы ободрить:
— Ай, может, ничего плохого… Может, Бекмурад-бай за Меле хочет нам помочь немного.
Он бросил нож на кошму, поправил опояску, потрогал, разглаживая, сквозную бородёнку.
— Идём, йигит!..
В толстых узорных носках и богатом тельпеке, накинув на одно плечо тёплый халат, Бекмурад-бай сидел на ковре в окружении гостей. Помимо знатных односельчан у него сегодня был редкий и почётный гость — сам ишан Сеидахмед. «Дай бог, чтобы всё — к добру!» — подумал Худайберды-ага, усаживаясь на указанное ему место. Колени его ослабли и недавняя уверенность в благополучном исходе дела уступила место тревожному ожиданию удара — слишком откровенно-недружелюбными были встретившие его взгляды гостей бая.
— Как поживаешь? — спросил Бекмурад-бай ровно и бесстрастно. — Как дела с копкой?
— С копкой по сей день возимся, — ответил Худайберды-ага почему-то слишком осипшим голосом. — Всё никак не…
— Говорят, ты на базаре побывал? — перебил его бай.
— Был… Сегодня был на базаре..
— Что торговал?
— Ай, какая торговля! Торбу муки взял, чая немного…
— А барана, говорят, купил?
Не желая распространяться перед гостями Бекмурад-бая о подарке Берды, Худайберды-ага кивнул:
— И барана купил… Овцу, не барана.
— Жена твоя плохо живёт — голодной спать ложится, голодной встаёт. Откуда вдруг разбогател?
— Да вот, разбогател немножко! — Худайберды-ага искательно улыбнулся, но га его улыбку никто не ответил.
Бекмурад-бай погладил усы, иронически прищурил один глаз:
— Что то легко разбогател. Как это?
— Ай, если аллах милостив, разбогатеть не трудно.
— Верно. Однако может быть, ты ошибся? Подумал, что бог дал, а на самом деле взял чужое. Может быть, так?
Только сейчас Худайберды-ага догадался, зачем его позвал Бекмурад-бай и чего он добивается. А догадавшись, смертельно обиделся и вознегодовал — никогда ещё так грубо и бесцеремонно его не позорили перед людьми. Сдерживаясь от резкого слова, стараясь не дрогнуть голосом, он сказал:
