Владимир Винниченко - Золотые россыпи (Чекисты в Париже)
— А это, знаете ли, одна моя знакомая.
Леся, собственно, знает, кто эта «знакомая». Это та самая «Фенька-вампир», которая снова присосалась к Финкелю, его «пассия», истинно болячка его и всей семьи.
— Ну, знаете, знакомая так нежно посматривала на вас и так прижималась, что… Гм!
Тут Наум Абрамович уже не в силах сохранить конспирацию.
— Вот беда, понимаете ли, ни в Фастове, ни в Париже ничего от людей не спрячешь!
— Да и тяжело спрятать такую красивую головку. Каждый мужчина должен завидовать вам. Не всякому удасться вызвать у этой головки такую улыбку и такой взгляд.
Леся, разумеется, знает, что все заработки Финкеля идут на эти улыбки и взгляды и что, если бы не служба Нины у Крука, семья просто голодала бы. Знает, что все знакомые жалеют семью, осуждают Финкеля и смеются над ним. ибо «Фенька-вампир» терпит его только за деньги и помыкает им. как рабом. Но сегодня Лесе известна ещё какая-то другая, более глубокая правда, правда этого солнца, нежности, ночных мыслей. Кто знает, кто может знать, как там у Финкеля на самом деле. А может, Фенька стала для этого немолодого человека той пружиной, которая поддерживает во всей машине деятельное движение? А может, Фенька его действительно любит? А если и не любит, то «разве важно. что любят тебя»? Если у него благодаря Феньке есть что-то. способное так осветить его, то разве одно это не ценность?
Какое тепло, какая мечтательность застыли на усталом цыганском лице!
— Эх, знаете, дорогая моя, если б нам только удалось это дело! Ах. если б, если б! На него надежда всей жизни. Не в золоте, не в миллионах суть. Будь они трижды прокляты вообще! Что я, буржуй какой-нибудь? Я честный пролетарий. Но мне как раз теперь нужны большие деньги. До зарезу нужны! А какому идиоту не нужны? Так я вам скажу, какому: такому, как вы!
И Финкель с необычной грустью осматривает Лесю.
Где-то слышен ровный, медленный бой часов. Леся вскакивает:
— Ох! Уже двенадцать! Домой! Опоздаем на завтрак. Вы завтракаете в пансионе?
Наум Абрамович быстренько берёт с соседнего стула свой импозантный портфель.
— Да, если позволите, с удовольствием. Надо посмотреть на нашего паскудника Гунявого. Просто чирей какой-то. я вам скажу. Никак не прорвётся!
Леся на мгновение хмуро сводит брови.
— Ну, пойдёмте, пойдёмте быстрее! А то хозяйка будет сердиться. Мы наверняка опоздаем.
Но, хотя Леся и Финкель приходят на четверть часа позже, они не опоздали. Никто даже не садился за стол. Все толпятся в прихожей, шумной гурьбой, со странными улыбками на лицах. Посреди толпы видна фигура Гунявого рядом с хозяйкой пансиона. Все почему-то заглядывают под ноги Гунявому и поднимают глаза с выражением то ли удивления, то ли явного отвращения.
К Лесе подбегает итальянец и в ответ на её расспросы приглушённым голосом рассказывает об удивительном происшествии с синьором Кавуненко. Синьор Кавуненко привёл с собой в пансион собаку и хочет держать её у себя в комнате. А хозяйка решительно протестует и разрешения не даёт. Потому что действительно собака такая, что вообще непонятно, как синьор Кавуненко не то что брать к себе в комнату, а просто прикасаться к ней может. Кошмар какой-то, а не собака. Синьор Кавуненко говорит, что это породистый пёс, но в этом гадком существе нет решительно ничего породистого.
Леся бледнеет, но слушает, не перебивая, поглядывая на возвышающийся над головами затылок Гунявого. Потом оставляет Финкеля с итальянцем и пробирается ближе к центру.
Свистун уже здесь. Увидев Лесю, он проскальзывает к ней между телами и что-то шепчет на ухо. Но Леся не слышит, заглядывая под ноги Гунявому.
Там лежит куча фиолетово-рыжей шерсти. Лежит, влипнув всем телом в пол, распяв себя в немой покорности, ожидая решения своей судьбы высшими существами. От шеи её к рукам Гунявого тянется новенький, красивый ремешок.
Сам Гунявый, улыбаясь виновато, но с явной непоколебимостью, стоит напротив хозяйки.
— Честное слово, господин Кавуненко. я не могу пустить эту собаку в свой дом, не могу! Крайне сожалею, но не могу! Она больна с головы до ног и заразит мне весь дом.
— Простите, сударыня, она не больна. Это раны от укусов и побоев. Её очень били.
— Меня это не касается.
— Я понимаю. Но кому плохо от того, что собака будет находиться в моей комнате?
— Да зачем она вам, такая… страшная, отвратительная?
Гунявый как-то смешно и жалко склоняет голову на плечо.
— Это породистая сука, сударыня! Очень ценная. Очень. Она стоит тысячи франков. Уверяю вас.
Цифра, несмотря на всю её нелепость применительно к этому страшилищу, на какое-то мгновение впечатляет хозяйку.
Тогда Леся серьёзно и убеждённо устремляет на хозяйку два взволнованных фиолетовых цветка.
— Простите, сударыня, но я могу засвидетельствовать, что это действительно породистая собака. Мой отец очень любил собак, и я тоже немножко разбираюсь в них. Это наша, сугубо украинская порода. Очень редкая и ценная.
Неожиданная поддержка, такая внушительная и объективная, гасит улыбки на лицах и наносит серьёзный удар по хозяйкиной твёрдости. Она непонимающе смотрит вниз на собаку. Остальные головы тоже наклоняются к несчастному животному. Но оно всё в таких струпьях, ранах и лысинах, что как-то странно даже думать о какой-нибудь породе. Глаза закрыты, голова вытянута на полу, по хребту пробегают нервные судороги.
— Правда, собака в тяжёлом состоянии, но породистость её несомненна. Где вы нашли её, господин Кавуненко?
Гунявый часто и остро поглядывает на Лесю. На вопрос её он опускает глаза.
— Я купил её у одного господина на улице.
Хозяйка пожимает плечами и вопрошающе смотрит на своих постояльцев. На лицах и неприятие, и колебания — чёрт его знает, может, у этих варваров и впрямь такие породистые собаки.
Гунявый смелее поворачивает лицо к хозяйке.
— Я даю вам слово, сударыня, что никому не будет и малейшего вреда. Я вылечу её за две недели. Сделаю строжайшую дезинфекцию. Собака будет лежать привязанная в углу, не станет даже ходить по комнате. Только утром и вечером — прогулка на улицу. Вот, со мной целая аптека. Все лекарства прописаны врачом. Вот рецепты. Он сказал, что через две недели всё заживёт. Вот, пожалуйста. Отдал за лекарства пятьдесят франков.
Гунявый торопливо показывает рецепты, пакет с лекарствами, снова рецепты.
Пятьдесят франков добивают хозяйку. Если человек тратит деньги на такие лекарства, то или собака действительно должна стоить тысячи, или он абсолютно сумасшедший, чего о господине Кавуненко всё-таки сказать нельзя.
Она снова пожимает плечами и нерешительно отступает на два шага в сторону, словно давая дорогу Гунявому. Он так и расценивает это движение.
Сразу же потянув за ремешок, он шагнул вперёд, чмокнув губами..
— Квитка[14]! Пошли.
Но Квитка не шевелится. Она приготовилась к худшему и примет его здесь с закрытыми глазами.
— Ну, пошли же, Квитка! Ну, пожалуйста!
За спиной Леси прыскает Свистун.
— Ну и Квитка! Действительно!
Но господин Кавуненко неожиданно поворачивается и смотрит так пронзительно, что теряется даже Свистун. Потом сильнее дёргает за ремешок и почти тянет Квитку по полу. Она не идёт, а ползёт на брюхе, как раненая ящерица, перебирая лапами и не скуля, а тоненько посвистывая.
Так, вдвоём, под взглядами молчаливых зрителей, они взбираются по лестнице и исчезают наверху.
Свистуна окружают и расспрашивают, что случилось, почему господин Кавуненко так посмотрел на своего приятеля. И когда узнают, почему, смех мешается с удивлением — так назвать это чудовище! Или сумасшедший, или же, чёрт его знает, может, это привидение и впрямь чего-то стоит?
Финкель же крайне возмущён. Но чем именно, Леся никак не может взять в толк.
— Да что тут, собственно, такого, что он привёл эту собаку?
— А зачем она ему? Что за идиотские капризы? Ничего себе: дохлых собак собирает! Букеты роз выбрасывает, а падло берёт.
— Выбрасывает розы?
— Ну, да! Горничная мне только что сказала. Кто-то этому паскуднику прислал прекрасный букет белых роз.
— Знаю. Слышала.
— Ну, так он их сразу же поставил в угол, закрыл газетами, чтоб и не видеть этой гадости. А сегодня утром вовсе выбросил, отдал горничной, чтоб сделала с ним, что хочет. Ему не нужно такое. Ему нужна эта Квитка! Совершенно чекистский вкус!
Хотя они стоят в углу салона и никто не может услышать Финкеля. Леся, однако, оглядывается. Да и сам Наум Абрамович, испугавшись, ещё больше понижает голос.
— Ай, идиот! Вместо того чтобы искать своего компаньона, он лазает по фортификациям и ловит паршивых собак. Нигде он не покупал этого «цветка». Что он врёт? Я же знаю. А что это вам Бог подсказал, откуда взяли, что собака породистая?
Леся улыбается:
