Александр Грог - Время своих войн 1-2
Бьют с октября по ноябрь. На одного лося два кабана. Косуль Петровы не трогают, с них мяса как с овцы. Печка с утра топится и к ночи протапливается — мамка тушенку делает. Чугуны стоят — мясо «доходит». Потом эту тушенку меняют на все, что в хозяйстве надо. Мясо лося волокнистое, сухое, невкусное, колом может в горле стать, потому его надо обязательно перекладывать кабаниной, когда тушишь. На одного лося два кабана получается в самый раз. То на то. Мамка делает тушенку в печке, в огромных чугунах, и закладывает ее в горшки и стеклянные банки — во все, что есть из посуды. Надо плотно распихать, жиром залить, лист вощеного пергамента, и бечевкой… С кабанины жира не натопишь, для жира собственного борова картохой раскармливают и хряпой, которую младший Петров мешками носит — быстренько, с самого утра, наламывает жирного болотного «дедовника», благо, ходить далеко не надо. Потом также быстренько сечкой в корыте нарубит мелко и свободен…
Заказник огромный, но это не заповедник, где совсем охота запрещена. В заказнике постреливают те, кому можно. Получается, что местным нельзя, а можно только приезжим. Какие из этих приезжих охотники, младший Петров видел хотя бы по прошлой зиме — мимо их хаты тот самый трактор и проезжал: лист железа за собой тащил, на котором убитый охотник. Должно быть, на этом листе думали лося тащить. Пусть и в самых высоких чинах, как рассказывают про них, но какие это охотники, если самих себя стреляют? Что это за охота?…
Дома решают, что за ружьем надо не в воскресенье, не в базарный день — народа много, и милиция смотрит. Заметят — не то торчит — попросят показать. В этих местах, бывает, «шмайссеры» торгуют, много всего по болотам осталось. Младший Петров даже знает, где танк увяз. Раньше, в его детстве, люк еще торчал — как–то ходили за грибами, на спор до него добрался и пританцовывал — «будил немцев» на страх девчонкам. Недавно смотрел — танка нет, совсем ушел, заплыл мхом поверх. Есть такие болота, даже верховые, которые не сохнут, а нарастают.
К обеду Ромка приходит, мать загружает в рюкзаки по четыре трехлитровых банки тушенки каждому, крестит и отправляет, пихая в плечи…
В городе все известно наперечет, первым делом тут же, в станционном магазине, пьют грушевый лимонад со сладкими коржами по шесть копеек штука. Потом прикупают, что просили — по деревенскому списку. Потом идут за ружьем.
Дядя Ермолай кроме ружья расщедривается на кожаный чехол, в который разбирают и кладут двустволку. Перед тем Младший Петров любовно щелкает курками, а на новое, центрального боя, дяди Ермолая ружье, даже не смотрит, что того чуточку обижает.
Но дядя Ермолай мужик не злостный — особенно когда выпьет — махнув рукой, сверх всего дарит магазинный набор для зарядки, да здоровенный кусок свинца, запачканого черной смолой — оболочку подземного кабеля, скрученного и сбитого в рогалик. В середину продета толстая бечева. Младший Петров примеряется и понимает, что этот «рогалик» нести Ромке. Дядя Ермолай, меж тем, отсыпает в спичечный коробок капсюлей и дает пять гильз. Это хорошо! У Петровых медные гильзы в раковинах. Некоторые настолько износились, что, случается, после выстрела вынимают только часть, а с другой приходилось повозиться — для этого всегда носят с собой гвоздь, изогнутый крюком на конце. Только пороха дядя Ермолай не дает ни сколько. Порох по билету, а дядя Ермолай всю родню снабжает. Охотник он, правда, никакой — утятник. Потому его жена мясу радуется. Младший Петров лишь просит (как мамка наказывала), при случае, банки вернуть — с банками вечная проблема…
Утрешним автобусом обратно. До света дремлют на кухонке, хотя им предлагают разослать на полу, отказываются — боятся проспать. С рассветом уходят тихонько, под храп хозяев.
Город другой — светло, но пусто. Пыльно и озноб пробирает за плечи. Август — ночи уже холодные. На станции тоже почти пусто. Только женщина с девочкой, и пьяненький мужичек заговаривается — пристает с вопросами и, не дождавшись ответа, новые задает. Увидев Ромку с младшим Петровым, радуется — тут же лезет с дурацкими предложениями, что–то вроде: «А кто из вас, мальцов, больше приемов знает, ну–ка подеритесь–ка!» Младший Петров невольно думает, что накаркает на них двоих неприятностей. Либо автобус не пойдет, либо чего хуже… Касса–то еще закрыта — ее открывают, когда первый автобус приходит с автобазы, он же и кассиршу привозит. Им с Ромкой не на первый нужно, а на тот, который вторым идет, он тоже ранний, потом пешком восемь километров — недалеко.
Мужичек все время выходит покурить, хлопая дверью на пружине, а когда возвращается, опять пристает.
Мельком заглядывает один в кепке, суетливыми глазами, с ходу, цепляет людей, вещи, тут же выходит. Потом заходят уже вдвоем — второй едва ли не полная его копия, такая же кепка, но на глазах, не отходя от двери шепчутся. Опять выходят. У Младшего Петрова под сердцем тоска. Неспроста это. Тут четверо входят — эти и еще новые, двое сразу же как бы расписанию — изучать, еще двое к Ромке — садятся с боков, начинают спрашивать про всякое — кто таков, да откуда. С ним говорят, а сами на Младшего Петрова смотрят, на его рюкзак. Он увязан накрепко, но видно — куском кожаный чехол торчит, ружейный чехол. — Надо было в мешковину замотать, — запоздало думает Младший Петров. Тут же, даже не заметил как рядом оказались, вторая пара к нему подсаживается. Молодые, но «прожженные», дышат утренним перегаром. Что говорят Ромке, младший Петров больше не слышит. Но ему несут обычную в таких случаях словесную хворь — лабуду, про то, что попали в сложное положение и поделиться бы не мешает, «по–дружески», копейками…
Младший Петров говорит то, что положено в таких случаях — лишних нет, только на билет осталось. Спрашивают — а что есть?
Один трогает стоящий в ногах рюкзак, шевелит чехол.
Младший Петров перекладывает рюкзак себе на колени, не врет, отвечает спокойно: что это — ружье, только не его, а чужое, что везет — куда велено.
Закуривают, пускают дым в лицо. И опять начинается про то же самое, но жестче. Уверенные, что им обязательно дадут денег или чего–нибудь еще — на откуп, а Петров уверен, что денег им не даст. Постыдно это.
— Что вы… как цыгане! — в сердцах бросает Петров младший.
Денег ему не жалко, хотя денег только ровно–ровно на билет. Но можно попробовать на попутках или ужалобить шофера автобуса, даже пообещать принести деньги потом на маршрут. Но эти–то не жалобятся, что в ситуацию попали безвыходную, а вымогают нагло. Не дал бы, даже если бы были, так им прямо и сказал. Уже их ненавидел. За дым в лицо и страх собственный. За то, что один бритвочку меж пальцев держит, нашептывавает, спрашивает, что будет, если ладошкой по лицу провести. Еще один про то же самое Ромке. Ромка характером «плывет» — лезет в карман. Младший Петров на него прикрикивает:
— Не смей!
Петров бритвочек не сильно пугается — не было таких разговоров, чтобы в городе кого–то порезали бритвой. На блатных не похожи, хотя косят под блатных. Правда, Младший Петров настоящих блатных ни разу не видел, но понимает, что «эти» не могут ими быть, не успели, всего на пару лет его и Ромки старше, никак не больше. Килограммов в них столько же, сколько в Ромке, Ромка малец здоровый, для своих лет крупный. И сильный… Если вспомнит про это, — додумывает Петров.
Опять выходят — все.
Петров понимает — вернутся, не уйдут — осматриваться вышли. Вернутся — начнется. Были бы патроны — зарядил бы, да жахнул с одного ствола вверх, а второй направил и предложил: «самый смелый делай шаг вперед!», но это если бы не в городе… Впрочем, все равно патронов нет… Сердцем понимает — вот войдут, сразу и начнется… Еще думает, если что, Ромка поддержит… Смотрит на Ромку — нос белый, губы синие, подрагивают, хочет что–то сказать, но не говорит. Петров выдергивает чехол с ружьем из рюкзака, кладет на колени, обматав ремень вокруг рук, ухватывает накрепко и выпрямляется с каменным лицом.
Те возвращаются. Подсаживаются только двое, один сразу к Ромке, другой к Петрову Младшему, еще двое остаются у дверей. У Петрова все тот же, только теперь веселый и очень дружелюбный хвалит, что не испугался. Одобрительно хлопает по плечу, встает, проходит мимо… Младший Петров расслабляется, будто отпускает какая–то пружина, и тут его бьют в лицо.
Красный всполох в глазах, еще и еще. Вроде бы истошно кричит женщина.
Чувствует, что прекратилось и тянут, рвут ружье из рук. Вцепляется намертво, и локтями тоже, стремясь обхватить, прижать к животу, наклонился вперед — снова начинают бить. Короткие частые злые удары. Младший Петров не закрывается, даже не понимает, не видит откуда бьют — меняются ли по очереди или двое разом — в четыре руки, только прижимает ружье к животу локтями и даже коленями… Лишь в самом начале пытается вскочить, но подлая лавка не дала, спереди удары, и все в голову — молотят бесперебойно, упал спиной в лавку, а дальше будто бы нависали над ним. Опять рвали ружье. И опять били… Потом чью–то спину в дверях заметил — убежали.
