Андрей Добрынин - Черный пробел
ЧАСТЬ 2
Глава 1
Дзюба не спал, когда за ним пришли. Он вышел в коридор, не сопротивляясь — ему жалко было будить полковника звуками борьбы, иначе он не отказал бы себе в удовольствии проломить перед смертью дюжину–другую бандитских голов. Когда его вытолкали на улицу, он потянулся так, что все косточки захрустели, и полной грудью вдохнул свежий утренний воздух. Неспешно прошел он по дорожке между двумя рядами столетних лип. В голубом небе носились ласточки, крича так жалобно, словно оплакивали того, кому суждено было безвременно умереть в это чудесное августовское утро. Бандиты подталкивали его в спину стволами обрезов, но Дзюба словно не замечал этого. Листва на столетних деревьях поблескивала на солнце и мелодично шелестела под мягким и свежим ветерком. Аллея кончилась, и они очутились в чистом поле. Дзюба шел по пояс в высокой траве, изредка срывая головки полевых цветов. На круглом бугорке под яблоней бандиты сели и молча стали сворачивать собачьи ножки, а Дзюбе дали лопату, и он без слов понял, что ему надо делать. Он скинул форменную рубаху с широких плеч, оставшись в застиранной майке, и вонзил в мягкую землю, усыпанную белыми лепестками яблоневых цветов, широкое лезвие лопаты. Он работал с упоением, сознавая, что скоро его большое и сильное тело удобрит эту щедрую землю. «Хороша землица», — время от времени вздыхал Дзюба, растирая между пальцами черные комья. Когда яма стала ему по грудь, он не спеша отряхнул руки и полез наверх. Банди- ты загасили окурки и тоже поднялись. Майор присел на кучу вынутой земли и деловито стал снимать сапоги. «Хорошие, яловой кожи», — ни к кому в отдельности не обращаясь, сказал он. «Ну, вставай, что ли», — переминаясь с ноги на ногу, сказали бандиты, вытаскивая из–за голенищ обрезы и поджиги. Дзюба выпрямился и встал к краю ямы. Он глядел в голубое утреннее небо, и ветерок развевал завязки его бязевых кальсон. Вдруг белый лепесток упал с яблони и запутался в седых волосах на груди Дзюбы. Тот бережно снял его двумя пальцами, и непрошеная слеза скатилась по его небритой щеке. Бандиты лязгнули затворами. Майор смахнул слезу, широко расставил ноги и глубоко вздохнул — в последний раз… Ударили выстрелы. Майор покачнулся, но не упал — все его существо противилось смерти в этот солнечный летний день. Снова, торопливо и вразнобой, грохнули бандитские обрезы. Дзюба глухо застонал и упал в яму. Снаружи остались только его ступни, большие ступни рабочего человека, и ветер по–прежнему трепал завязки его кальсон. Как бы стыдясь своего черного дела, бандиты торопливо запихали в яму тело майора, наскоро закидали его землей, слегка притоптав сверху, и ушли гуськом, сутулясь и исподлобья озираясь по сторонам. Последний держал в руке сапоги майора Дзюбы.
Глава 2
Следующие несколько месяцев были насыщены событиями исключительной важности. Ганюк отправил в область сведения о том, что Зубов, Дзюба и Жилин погибли в автомобильной катастрофе. Нашли и свидетеля — Ганюк отправил в область однорукого бандита по кличке «Левый». Обратно Левый привез соболезнования и приказ майору Ганюку занять пост начальника УВД района. Первым делом Ганюк выпустил из лагерей своих старых знакомых: Жерепа, Хрякова и других, и раздавал им направо и налево высокие должности и звания. Однажды он собрал своих подручных на совещание вот по какому поводу: поскольку в милиции работали в основном люди честные, Ганюку для его авантюры они никак не подходили. Он хотел заменить их своими людьми, а для этого ему требовалось объявить амнистию. Без согласия райкома и представителей общественности сделать это никто не мог, и совещанию бандитов предстояло указать выход из затруднительного положения. Первым слово взял Жереп, теперь подвизавшийся в чине капитана милиции. Он высказался за немедленное физическое уничтожение всех районных активистов. Осторожный Хряков говорил долго, но так и не смог донести до присутствующих свою точку зрения. В конце концов получилось так, что решающее слово должен был произнести Ганюк. Он и произнес его. Через несколько минут ворота гаража УВД распахнулись, и «газики», битком набитые молодчиками Ганюка, выряженными в милицейскую форму, с надсадным воем помчались по спящим улицам. Активистов поднимали из постелей и в одном нижнем белье запихивали в кузова машин. Начались грабежи и погромы. В частности, был разгромлен универсальный магазин на площади Космонавтов. Арестованных кончали во дворе УВД без суда и следствия. А тем временем во все лагеря мчались нарочные с приказом об амнистии. С этого дня дела в районе пошли все хуже и хуже. Границы района не могла пересечь даже мышь, такие кордоны расставил озверевший Ганюк… Комиссии, приезжавшие из области, без долгих разговоров отвозились в ресторан и напаивались там до безобразного состояния. Несговорчивых Ганюк выводил в расход, а в область посылал фальшивые отчеты о гибели комиссии в результате несчастного случая. Никто из граждан не чувствовал себя в безопасности. Выйти на улицу вечером значило быть ограбленным, избитым или подвергнуться издевательствам. На перекрестках бандиты раскладывали костры и пели надрывными голосами песню, начинавшуюся со слов: «Дал нам свободу Ганюк…» Банды мерзавцев в милицейских мундирах с чужого плеча слонялись по городу, пьянствовали, били стекла, ломали киоски и портили девок в палисадниках. Осмелившийся открыто выступить против засилья бандитов пенсионер Долгопятов успел только встать на ящик, который сам же он и принес на центральную площадь, и крикнуть: «Товарищи!», после чего был схвачен гогочущей толпой бандитов и повешен на фонаре перед зданием городского драматического театра. На грудь ему бандиты присобачили табличку с надписью «ревезеанист» и, для страху, запретили снимать тело с фонаря. С тех пор в разговорах с предполагаемыми противниками Ганюк полюбил подводить их к окну кабинета и говорить: «Вон, видишь — Долгопятов висит? В нем уже попрыгунчики завелись, и с тобой то же будет». Новая власть впятеро против прежнего повысила налоги по деревням, и часто слышался бабий плач во время очередного наезда районных властей, когда за недоимки из крестьянского хлева выгоняли последнюю корову. В милиции стали бить.
Глава 3
«Людей катастрофически не хватает», — ворчал Ганюк. Жереп с Хряковым чокнулись и выпили. «Кривая вывезет», — поморщившись, сказал Хряков. «Пустить им кровь», — посоветовал Жереп. Валявшийся на полу пьяный верзила в форме лейтенанта милиции что–то замычал во сне. «Ребята, хватит фраериться, — заявил Ганюк. — Пора идти на настоящее дело. Мы сможем плюнуть на этот паршивый район, если у нас будет достаточно людей». Они сидели в кабинете, Ганюка, окна которого выходили на городскую площадь. Напротив стояло здание драматического театра, а перед ним раскачивалось на фонаре тело пенсионера Долгопятова. Полюбовавшись с полчаса этой картиной, Ганюк обернулся. «Народ! — тихо сказал он, и глаза его засветились безумным блеском. — Народ меня любит! Народ, мужик — вот она, сила! Мужика надо знать!» «Шеф, ты бы выпил, а?» — предложил Хряков. «Молчи, болван! — воскликнул Ганюк. — Украденная власть — это еще не власть. Власть, которую у вас могут отнять независимо от вашей воли — это еще не власть. Где выход, спросите вы? — обратился Ганюк к бандитам, не проявлявшим, впрочем, никакой охоты о чем–то спрашивать. — Выход в деревне! Выход в городских трущобах! Крестьянская масса и люмпенпролетариат — вот два кита, на которых будет стоять наше предприятие. Едем сейчас же. Мужик будет наш, или отрежьте мне…» — Ганюк назвал интимную часть тела. Через несколько минут черная «Волга» Ганюка и грузовики с бандитами промчались по городу и вылетели на проселок. Старухи на лавочках крестились и шептали: «Господи Исусе, наш–то ирод опять куда–то отправился». Через полчаса езды по пыльной дороге Ганюк заметил впереди щит с надписью «Грибаново». «Стой», — скомандовал он сидевшему за рулем пьяному верзиле, когда автоколонна подъехала к правлению колхоза. Ганюк разослал нескольких бандитов по деревне собирать народ, и скоро хмурые мужики потянулись к правлению. Были и бабы — Настасья Тормоха и Феня Грызлова. Пришел со своей дудочкой дурачок Дормидоша. Когда все собрались, Ганюк вскарабкался на крышу своей «Волги» и начал: «Други! Мужики!» Привлеченная столь необычным началом, толпа затихла. «Довольно! Хватит! Натерпелись! — надсаживался матерый демагог. — Пора положить этому конец! Пора, пора во весь голос заявить о себе истинному хозяину, жизни — мужику! Братья! Оторвитесь от земли, встаньте во весь рост! Возьмитесь за кормило истории своей заскорузлой мозолистой рукой! Идите к нам, вливайтесь в наши ряды, пусть под каждым милицейским мундиром бьется честное мужицкое сердце!» Ганюк с пафосом выкрикивал явно где–то вычитанные фразы. Не успели мужики, начавшие наконец смекать в чем дело, почесать затылки и крякнуть, как оно положено искони, как вдруг внимание всех привлекла бежавшая с горки во весь дух рыжая девчонка. «Тятька, тятька, — закричала она еще издалека, — на покосе милиционеры нашу Дашутку да Малашку Петрову сильничают!» Народ загудел, не на шутку собравшись разойтись по домам за топорами и вилами. «Лес рубят — щепки летят!» — спасая положение, завопил Ганюк. Мужики уставились на него, не понимая, что же это значит. «Случайные люди тоже могут попасть в водоворот великих событий, как это случилось с Малашкой и Дашуткой. Что ж, мне очень жаль», — лицемерно заявил Ганюк, хотя в душе клял себя за то, что не успел заблаговременно заглянуть на покос и обделать дельце как следует. Набрав в легкие побольше воздуху, он снова принялся горланить: «Мы не должны преклонять наш взор к случайным событиям. Помятая Дашутка — это всего лишь ничтожная пылинка на весах истории, и мы не променяем мирового предназначения на чечевичную похлебку буржуазного либерализма!» Слушая такие слова под палящим полуденным солнцем, мужики совсем было оцепенели. А Ганюк взялся за них с другой стороны: «Мужики, вы посмотрите на себя, — предложил он доверительно. — Вы же превратились в настоящих жлобов. Кроме своего хлева, что вы видели в жизни? А бабы ваши на что похожи? Это же просто отпад! Пашете всю жизнь в своем колхозе, а что имеете? Ну, допустим, деньги, — а что это вам дает? Жизнь–то все равно проходит!» «А ведь и правда», — закручинились мужики. Все дело испортил блаженненький Дормидоша. В самый ответственный момент он сдуру заиграл на дудочке. Мужики встряхнулись и смущенно посмотрели друг на друга. Ганюк. скрипнул зубами, выхватил шашку и полоснул стоявшего у самой машины Дормидошу по худой мальчишеской шее. Тот жалобно, по–заячьи, вскрикнул. Дудочка выпала из его разжавшихся пальцев, а сам он покачнулся и с недетской тоской в глазах посмотрел на Ганюка. Народ замер. Дормидоша слабо улыбнулся, пробормотал что–то и навзничь повалился на утоптанную землю деревенской площади. Народ заволновался. «Пошто блаженного обидел?» — закричалаНастасья Тормоха. «Ишь, начальник, храбер с убогими–то воевать!» — крикнул мужик по имени Фрол. «Вот мы ему сейчас покажем», — поддакнул Кузьма. Мужики пошли по домам за топорами, оставив Ганюка бесноваться на крыше «Волги». Впрочем, последний вытащил парабеллум и несколько раз пальнул им вслед, мстительно целясь в ту самую рыжую девчонку, с которой, собственно, и заварилась вся каша. Однако он промахнулся, спрыгнул на землю и закурил. Надо было подумать, что делать дальше. В глубине души он понимал, что замысел его провалился, но даже самому себе он лгал, как привык лгать с первых дней своей преступной жизни. Он размышлял о том, как ему с его людьми одолеть мужиков и принудить их к повиновению — если не добром, то силой. В это время до его слуха долетел чей–то крик. Ганюк прислушался и понял, что кричат из окна правления. «Негодяи! Палачи! Опричники!» — надрывался дребезжащий старческий голос. В окне замаячила физиономия счетовода Луки Юльевича. «И ты туда же, старая клизма», — рассвирепел Ганюк и приказал своим молодчикам выломать дверь. После нескольких ударов дверь слетела спетель, бандиты с торжествующим воем ворвались внутрь дома и через несколько минут выволокли оттуда отчаянно сопротивляющегося Луку Юльевича. Подтащив его поближек Ганюку, бандиты остановились, ожидая приказаний. «Отпустите его», — чванливо произнес Ганюк. «Вы за это ответите! — кипятился Лука Юльевич. — На вас тоже найдется управа!» «Врешь! — нагло сказал Ганюк. — Нет на меня управы! Понятно? Нету!» «Хорошо смеется тот, кто смеется последним», — с достоинством сказал Лука Юльевич. «Вот я сейчас и посмеюсь», — согласился Ганюк. Он провел пальцем по своей щетинистой шее, и по этому знаку бандиты набросились на Луку Юльевича, скрутили ему руки за спиной, а несовершеннолетний бандит Малахов, держа в зубах бельевую веревку, вскарабкался на стоявший поодаль дуб и, усевшись верхом на толстом суку, принялся укреплять там веревку. «Что вы делаете?» — завопил Лука Юльевич. «А вот сейчас увидишь», — процедил Ганюк. Бандиты накинули петлю на шею несчастному счетоводу, поставили егона табуретку и в ожидании уставились на Ганюка. «Ну что, старый пень, — глумился тот, — понял теперь? Есть на меня управа?» «Есть», — твердо сказал Лука Юльевич. Ганюкпоморщился и махнул рукой. Жереп изо всей силы пнул сапогом табуретку.
