Анри Труайя - Голод львят
— Войдите! — сказала Мадлен.
Но никто не вошел. Это, наверно, была домработница. Глуха как тетеря старая Мели! Повысив голос, Мадлен закричала изо всех сил:
— Входите же!
И она сделала маленький прыжок, передвигаясь вперед вместе со своим стулом. Дверь открылась. На пороге стоял мужчина. Мадлен замерла в позе аиста.
— Месье? — произнесла она вопросительно.
И одновременно подумала: «Ведь я его знаю!» При этом почувствовала себя невероятно смешной со своим вопросительным взглядом и с ногой в гипсе.
— Не знаю, помните ли вы меня… — сказал мужчина.
— Как же! — ответила Мадлен. — Господин Козлов, не так ли?
Он слегка поклонился. Мадлен призвала себя к спокойствию. Но мысли ее путались.
— У вас травма?
— Пустяки! — пробормотала Мадлен. — Сломала ногу, по глупости!
Он помог ей дотащиться до дивана. Она хотела было отказаться от его помощи, но это было невозможно. Сильная и теплая рука сжимала ее предплечье сквозь рукав блузки.
— Спасибо, — поблагодарила Мадлен, усаживаясь. И уложила свою негнущуюся ногу на подушку.
— Я здесь проездом, — сообщил Козлов. — В Париже мне сказали, что Франсуаза у вас на каникулах…
— Да.
— Как она?
— С ней все в порядке.
— Мне очень жаль, что она бросила занятия. Она была одной из лучших моих учениц…
Мадлен раздавила в блюдце окурок и нервно закурила новую сигарету. С минуты на минуту могла войти Франсуаза. Любой ценой нельзя было допустить, чтобы она встретилась с этим человеком. Однако он, казалось, и не собирался уходить. По его виду можно было подумать, что ему не в чем себя упрекнуть. Мадлен украдкой оглядывала его. Козлов был моложе, чем он ей когда-то показался. Неправильное лицо, взгляд мрачный, надменный и одновременно мягкий.
— Счастлив увидеть ваш дом, — продолжал он. — Франсуаза мне столько о нем рассказывала. Действительно очень красиво! Сразу переносишься в другой век, хочется жить помедленнее. А! Вот знаменитый автомат!.. — Он подошел к негру-курильщику, возвышавшемуся на круглом столике. — Великолепно!
Мадлен чувствовала, если она тотчас же не вмешается, он рассядется, застрянет, и ей уже не удастся выставить его за дверь.
— Это восемнадцатый век? — спросил он.
— Да.
— И он ходит?
— Да.
Козлов закивал головой:
— Прекрасно, прекрасно…
Между ними воцарилось молчание. Затем Козлов наклонился к Мадлен и тихо спросил:
— Франсуазы нет?
— Нет.
— Мне бы хотелось ее видеть.
— Как раз и не нужно, чтобы вы ее видели!
— Почему?
— Вы и без того принесли ей достаточно горя!
Он изобразил удивление:
— Я?
— Да, — буркнула Мадлен, — я знаю про… про… — Она не знала, как закончить фразу, замялась, сердясь на свое косноязычие, и в конце концов нехотя произнесла: —…про вашу связь.
Она сразу же пожалела, что у нее вырвалось это слово, старомодное, высокопарное, смешное. Козлов улыбнулся:
— Связь? О, мадам! Уверяю вас, что речь, скорее, идет о нежной дружбе, о взаимном уважении…
— О дружбе и уважении, которые едва не стоили жизни этому ребенку!
— Не будем преувеличивать!
Она отпрянула: как он осмелился такое говорить?
— Вы забываете, что из-за вас она пыталась покончить с собой!
Глаза Александра вдруг остановились, потемнели, черты лица так напряглись, как если бы он всем сердцем отвергал неприятную мысль.
— Что?! — воскликнул он. — О нет!.. Я и не знал этого…
Судя по всему, он говорил искренне. Это признание смутило Мадлен и почему-то усилило ее гнев. «Лучше бы я молчала!» — подумала она с досадой.
— Ладно! Теперь, когда вам все известно, — сказала она, — согласитесь, что ваше присутствие здесь совершенно неуместно. Быстро уходите!
Ошеломленный, он не двигался с места.
— Это безумие! — пробормотал он. — Зачем она это сделала?
— Вы, похоже, еще сомневаетесь!
Мадлен приподнялась со своего места. С пылающим взглядом и скованная в движениях из-за ноги. Козлов вздохнул; казалось, он приходил в себя.
— Прошу меня извинить, — сказал он. — Несомненно, было бы лучше, чтобы Франсуаза не знала о моем визите.
Мадлен опустила голову. Определенно, этот человек обладал искусством разбавлять честностью свою подлость. Его можно было обвинить в чем угодно, но только не в лицемерии. К тому же в глазах у него столько страсти, столько убежденности! Ничего удивительного, что Франсуаза…
— Прощайте, мадам.
Мадлен почувствовала, как у нее защемило сердце. «Бедная девочка!» — подумала она. И вдруг глаза у нее округлились. То, чего она больше всего опасалась, случилось-таки. Дверь за спиной у Козлова открылась. Сквозняк поднял лист газеты, лежащей на столе. Радостный голос воскликнул:
— Все в порядке, Маду! Я продала ту пару кофейничков из севрского фарфора!
На пороге стояла Франсуаза, размахивая банкнотами. Ее последние слова повисли в воздухе. Она опустила руку. Какое-то болезненное изумление отразилось на ее лице. У Мадлен стеснилось дыхание, она не знала, что предпринять, чтобы предотвратить катастрофу. Последовала длинная пауза. Франсуаза пролепетала:
— Ой!.. Это вы…
— Здравствуй, Франсуаза, — сказал Козлов.
Она машинально пожала руку, которую он протянул ей, сделала несколько шагов и положила деньги на круглый столик. Мадлен, видевшая теперь только ее спину, терялась в догадках. Тут девушка повернулась, и необычная веселость блеснула у нее в глазах.
— Как странно видеть вас здесь! — сказала она подрагивающим голосом, глядя Козлову прямо в лицо.
— Я сейчас ухожу, — пробормотал он.
И бросил нерешительный взгляд на Мадлен.
— Уже? — воскликнула Франсуаза. — Неужели у вас нет ни минуты! Мне столько всего нужно вам сказать! Знаете, как я выходила из себя из-за того, что не смогла быть на экзамене? Но я была очень, очень больна…
«Разумеется, Козлов поверит ей, а не мне с моей историей о самоубийстве!» — подумала Мадлен. Она досадовала, что вот так могла быть уличена в том, что сгустила краски. Не привиделся ли ей этот роман племянницы с преподавателем русского языка?
— Садитесь же! — сказала Франсуаза.
Она порхала, улыбалась, усаживала, доставала стаканы из шкафа. И прежде чем Мадлен успела опомниться, перед нею сидел мужчина, устроенный в лучшее в доме кресло (бержер в виде гондолы с высокой спинкой, начало XIX века), и со стаканом портвейна в руке вел дружескую беседу:
— Мои друзья живут в Онфлёре… Маленький особнячок восемнадцатого века, совершенно очаровательный… Наконец, я считаю… я об этом ничего особенно не знаю… А вы, насколько я понимаю, уже порядочно, как перебрались в Тук?
— Да! Я обожаю эти места, — сказала Франсуаза. — И мне так хорошо живется у тети!
Мадлен натянуто улыбнулась. Она плохо переносила такого рода любезности.
— Но вы, надеюсь, приступите к занятиям в Институте восточных языков в новом учебном году?
— Конечно! — ответила Франсуаза.
Давно ли у нее возник этот план или она все решила, уже увидев Козлова? Скорость, с которой развивалась ситуация, пугала Мадлен. Она пыталась завладеть вниманием племянницы, но та избегала ее взгляда.
— В любом случае вам нужно заново поступить на первый курс, — сказал Козлов.
— Увы, да! — ответила Франсуаза. — Вышло так глупо!..
— Вы немного занимались русским языком этим летом?
— Не пришлось! Я такая лентяйка… — Она слабо улыбнулась и спросила: — Вы приехали в Тук на несколько дней?
— Нет. Завтра я уезжаю в Париж.
— А вечером вы что делаете?
Мадлен испугалась.
— Я обедаю со своими друзьями, — ответил он.
В этот момент зазвонил телефон. Франсуаза побежала к аппарату.
— Это наверняка Бальмора! — сказала Мадлен.
Но на лице девушки, прижимавшей трубку к щеке, изобразилась радость, которая уж никак не могла быть вызвана голосом старого антиквара.
— Жан-Марк! — воскликнула она. — Подумать только! Откуда ты говоришь?.. Из Парижа? Это чудесно!.. У меня все хорошо!.. Нет, буду не раньше конца сентября… Но приезжай ты сюда!..
Сидя на краешке дивана, Мадлен сделала знак, что хочет взять трубку…
— Подожди! — сказала Франсуаза. — Маду хочет с тобой поговорить… Ты не знаешь?.. С ней случилась неприятность. Она сломала малую берцовую кость. Поскользнулась на кафельном полу в кухне… Нет, не очень серьезно, но она страшно злится… Ей очень тяжело передвигаться…
Мадлен с трудом поднялась и была вынуждена опереться на руку Александра. Франсуаза подбежала, чтобы поддержать ее с другой стороны.
— Он говорит, что два раза звонил сегодня днем, но никто не отвечал! — уточнила Франсуаза.
— А, значит, это был он! — вздохнула Мадлен, тяжело подпрыгивая.
