Самсон Шляху - Надежный человек
Этот человек — великая ее тайна. Он всегда жил в ней, всегда, как живой, стоял перед глазами. И теперь нужно только найти его, рассказать о своем горе. Даже Дэнуц и тот посоветовал ей попросить у кого‑нибудь помощи. Правда, он самым прямым образом заинтересован в том, чтобы все у нее было хорошо, — как‑никак любит ее.
— Вот как складывается, Лили… У тебя — с твоими, у меня — с моими… Потом в конце концов и те и другие станут для нас общими. Видишь, как далеко я зашел: тогда станут общими… и подозрения! Короче говоря, — он снова заговорил серьезным, категоричным тоном, — пока тебя не объявили осведомительницей или завербованной гестапо, пока «не поймали на горячем» — со всякими свидетелями, очными ставками… Пока не арестовали — они могут прибегнуть и к такой мере, и арест этот пройдет незамеченным, потому что сейчас ты никому не нужна…
— Прошу тебя: немедленно прекрати! — Она даже возмущенно топнула ногой по тротуару.
— …они будут рассчитывать на то, что вытянут у тебя хоть что‑либо насчет прежней работы и связей, — упорно продолжал он. — Нужно еще добавить: пока не арестовали и меня, что было бы намного страшнее. Исчезни завтра же из этой своей комнаты. Еще лучше — сегодня. Вернись домой, поцелуй руку отцу с матерью. Одним словом, исчезни. Только так ты разрушишь подозрения в твой адрес. Забывать о том, что было, тебе не обязательно — обязательно, чтоб забыли тебя. И те и другие. Поняла, девочка, чего требует от тебя «тип из полиции»? Никаких контактов с подпольным центром, вообще ни с кем. Кроме одного человека… Назвать его по имени? Наверно, не стоит, однако нас никто не слышит, и неизвестно, когда еще представится возможность поговорить с глазу на глаз. Найди, в самом деле, того, о ком ты мечтаешь, о ком сейчас говорила.
Внезапно откуда ни возьмись — без молний, без урчания грома — на землю посыпался дождь, словно где‑то ударили в сотню тамбуринов. Он обрушился на запоздавшую парочку не потоком капель, а сплошной стеной воды, и им пришлось броситься под защиту крыши… Дождь. Первый в нынешнюю весну, он счищал с города накипь зимы, омывал тротуары и оконные стекла, освежал воздух, кропил деревья и молодые побеги травы, унося в долины и сбрасывая в русло Быка мутные потоки воды.
Как хотелось сейчас Лилиане хотя бы на несколько минут сбросить с ног туфли на высоких каблуках и побежать босиком по воде! Теперь это можно было бы сделать, не боясь материнского наказания — мать всегда тряслась над ней, в особенности часто напоминая о том, чтоб берегла ноги… Красивые, изящные и все же… никогда не знавшие счастья прикосновения к земле, к прокладным дождевым струям.
Дэнуц, как всегда внимательный и предупредительный, заслонял от дождя, и сполохи молний больше не искажали лица парня.
Она незаметно, снизу вверх, разглядывала его. «Ничего не скажешь — настоящий мужчина». Хотя как банально звучит это выражение: «настоящий мужчина». Л между тем сколько раз она издевалась над ним, над его поповскими косичками, развевающимися на ветру. Пилила за то, что и разговаривает еле слышным голосом, и слишком жеманно держится! Не переносила даже вечную улыбку на губах, считая ее слащавой. А подчеркнутая вежливость? Это же наилучший способ унизить другого… Короче говоря, она порядком отравляла ему жизнь… Несовременный человек, осколок прошлого. Хотя в глубине души вынуждена была признать, что эго ей нравится в нем. В других — нет, но ему подходило, в общем и целом он был славный парень…
И все же она, как всегда, склонна была поступать по–своему и только по–своему, неважно, что частенько при этом принимала черное за белое и белое за черное; поэтому не желала следовать его указаниям, даже не до конца верила его словам. Назло ему — да, да, назло — к родителям она не вернется. И никогда больше не заикнется насчет Томы Улму… Даже не потому, что не любит Дана, не слишком верит ему. Так ей хочется, вот и все! Пусть примет за чистую монету все, что она сейчас наговорила.
Она посмотрела на парня: он был весь мокрый.
— Пойдем ко мне. Останешься ночевать! К моим я все равно не собираюсь. И не сердись, не дуйся. Идем — я люблю тебя. Только тебя. По–настоящему — одного тебя… Нет! Нет! Не нужно! Ни в коем случае! Уходи!..
XIII
Илие Кику шагал под дождем насквозь промокший — как будто делать это ему велел какой‑то священный долг. Хотелось, чтоб дождевые струи проникли до костей: он выдержит. Хотя шагал он не разбирая дороги, скорее всего машинально, — так, наверное, шел и сам дождь… Он был огорчен: нечетко, не так, как хотелось бы, работала голова. Мысли путались, трудно было добраться до сути. Однако ему во что бы то ни стало нужно было привести их в порядок.
Он был под впечатлением встречи с Бабочкой и теперь должен принять какое‑то решение. Какая жестокая, горькая у нее судьба! Как помочь ей, сделать что‑то хорошее? Не давали покоя и мысли насчет Василе Антонюка, парня, прошедшего ученичество в механических мастерских, к тому же наделенного храбростью, качеством, более всего близким и понятным Илие.
Уже на второй день после освобождения, когда парня привели в пекарню, избитого, в синяках и ссадинах, он потребовал, чтоб ему поручили — сейчас же, сию минуту — любое, самое опасное задание, только чтоб настоящее, не какую‑нибудь чепуху. Жажда мести так п кипела в нем. Что это, в самом деле, за подпольная борьба, если никаких бомб, никакого динамита или тротила, хотя бы, на худой конец, гранат? Пусть ему поручат поджечь склад с боеприпасами. На это хватит и одной искры от кресала… Или, может, он не верит ему? Василе схватил пекаря за руку.
— Тогда пойдем со мной, прямо сейчас!
Они вышли за пустыри, безмолвно поднялись на холм, и, когда снова стали спускаться по противоположному склону, Антонюк подбежал к телеграфному столбу и обхвзтил его руками.
— Видишь этот столб? — Он смерил столб глазами, от низа до верхушки. — Жаль только птиц, которые живут на проводах, не то бы…
— Что — не то бы? Клещи, которыми перекусывают проволоку, я уже отдал другим.
— Зачем они нужны, клещи? — перебил Василе.
Не успел пекарь ответить, как он собрал в ладонь несколько стеблей сухого бурьяна, быстро стеоел складным ножом немного стружки с основания столба, затем в мгновение ока высек из кресала искру, которая тут же превратилась в легкое пламя.
— Что ты задумал? — растерянно крикнул Илие. — Совсем тронулся, ей–богу! Кому придет, в голову заниматься этим средь бела дня? Немедленно затопчи огонь!
— Не пугайся: как раз в дневное время меньше бьет в глаза. Это мне давно известно… Попробуй ты так сделать, ну? — стал подзадоривать он Кику. — Хо–Хо, даже никакого керосина не надо!
Голыми руками он расшевелил кучу подожженного бурьяна, стараясь направить огонек против ветра, и пламя стало на глазах удлиняться, поначалу хилое, затем все более сильное…
— Можешь уходить, — весело крикнул он пекарю, — ты мне сейчас не нужен. Завтра приведу ребят из мастерской — такой огонь разведем… В общем, можно будет печь картошку…
В какую‑то ночь «доброволец» притащил в пекарню мешок — один бог знает, где он его раздобыл, — в котором был шапирограф! «Будем печатать листовки! — заявил он. — Пишет пусть кто другой — мне это не надо… Мне гранату в руки, взрывчатку, что‑нибудь взрывать, пусть взлетит все на воздух… Железнодорожный состав — вот это да! Хочу бороться в наилучшем стиле… Чтоб получить орден, когда вернутся наши. Хватит водить за нос — давайте дела! На печке сидеть не буду… Тогда уж лучше пробираться на фронт… А как вы думали? Буду держаться за чью‑нибудь юбку? Я теперь поумнел, понимаю, чего стоят дубинки жандармов… Даже если и пошел бы добровольно, то только с одной целью: перейти линию фронта. Все равно наши уже недалеко!»
С большим трудом удалось уговорить его установить в надежном месте станок‑как‑никак с железом знаком, сколько проработал в мастерских! «Пекари и сами могут придумать что‑нибудь подходящее, — после долгих раздумий решил Кику. — Пускай узнают, что у пекаря тоже не пустая голова! Напишу сам, без чьей‑либо помощи… Не слишком большой грамотей? В самый раз, чтоб рассказать о том, что накипело на душе!»
Из‑за этого печатного станка и будущей листовки он совсем потерял сон. Конечно, следовало бы посоветоваться; честно говоря, он даже обязан был сообщить обо всем этом Сыргие Волоху. Как‑никак ответственный группы… Но, с другой стороны, кто может сказать, что взбредет тому в голову? Можно было не сомневаться: услышав о печатном станке, листовках, Волох начнет требовать строжайшей конспирации. Посыплются вопросы: откуда? Где и когда добывали? Чтоб как‑нибудь не оказалось провокацией… Станет выстраивать все тот же ряд: доносчики, провокаторы, осведомители… И так далее. От него, мол, от Кику, требуется только одно: заботиться о пекарне. Передавать хлеб арестованным. Помнить день и ночь: пекарня — это штаб группы. Кон–спи–ра–ция! Но сколько можно прятаться за этими проклятыми печами?
