Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание
— Нучфилдов, Иван сын Тимофеев, ваше превосходительство.
— Экая странная фамилия, — безразлично сказал Врангель, делая знак шоферу и думая о том, что от Нучфилдова необходимо избавиться.
Врангель начинал круто. Как застоявшаяся в стойле лошадь — сразу в галоп. Он предпринял ряд серьезных инспекционных поездок — побывал в Ялте, Симферополе, в Старом Крыму и Керчи. На фронт пока не торопился: объявил, что после неудавшегося на него покушения первым делом наведет порядок в тылу.
Ротмистр Манегетти на Приморском бульваре в Севастополе застрелил матроса. Военно-полевой гласный суд определил: Манегетти был пьян, достоин смертной казни. Врангель в последний момент смягчил приговор — разжаловал Манегетти в рядовые и отправил на фронт.
Брожение наблюдалось и среди казачества. Донцы чувствовали себя особо обиженными, брошенными на произвол судьбы во время эвакуации Новороссийска. Генерал Сидорин грозился на пристани застрелить Деникина. Тогда Врангель считал возможными такие разговоры. Теперь — дисциплина, служба, долг, немедленное исполнение приказов. Никакой самостийности!
Говоря повсюду о своей борьбе с Кубанской радой, которую он вел в конце 1919 года еще под началом Деникина, напоминая про тот нашумевший военно-полевой суд, на который он отправил двенадцать человек, Врангель взялся за донцов. Теперь, став вождем, а не исполнителем чьей-то чужой воли и чужих приказов, новый главком должен был показать все: свою силу, хватку, умение учить и наказывать. Нужен был лишь повод. Вскоре и он представился.
Донцы выпускали газету. Ее редактор — начальник политической части штаба, сотник граф дю Шайль — не скрывал своих самостийных настроений. Врангель закрыл газету, отстранил от должности генералов Сидорина и Кильчевского, а редактора отдал под суд.
Врангель пытался запугать и других — поважнее, чем Сидорин и Кильчевский. И все понимали: новый главнокомандующий самоутверждается...
Большой заботой его была Ставка.
Пристальное внимание уделял Врангель вопросам снабжения. Он загонял интендантов: где хлеб, где фураж, деньги, боеприпасы, горючее? Были выписаны солонина из Болгарии, жиры из Константинополя, французы обещали консервы. Началось изыскание угля у деревни Бешуй. Американские пароходы «Сангомон» и «Честер Вальси» привезли винтовки, снаряды, взрывчатку. Врангель попытался резко сократить штаты различных тыловых учреждений — стремился создать гибкий и легкоуправляемый аппарат. Подчиненных делил по старой своей привычке на «потрясающих» и «ни к чертовой матери» — середины у него не было. Он искал людей, на которых без опаски мог бы опереться. Считал, у него есть нюх на таких людей.
День, который главнокомандующий проводил в Севастополе, в Ставке, имел строгий распорядок, о котором знали все. Врангель поднимался в семь утра. В восемь приезжал в Ставку. Принимал начальника штаба, командующего флотом, начальников военных управлений. В тринадцать — обед. С четырнадцати до семнадцати — снова приемы. С восемнадцати до двадцати — приемы особо важных лиц, встречи с представителями союзнического командования. Иногда перед ужином он прогуливался с адъютантом и несколькими конвойцами по городу, осматривал лазареты, казармы. Впрочем, редко. Чаще гулял тут же, на Екатерининской улице, по Нахимовской площади, через Графскую пристань спускался к морю, подолгу картинно стоял на ступеньках, думал. Вернувшись в кабинет, читал доклады, писал письма. Спать ложился не позднее двенадцати, и — тут уж хоть лопни! — все дела откладывались до следующего дня.
5
Полковник фон Перлоф был вызван к Врангелю на половину девятого. Уже одно это говорило о необычности предстоящей встречи, ломающей железный распорядок дня главнокомандующего.
Кабинет казался огромным. Из-за того, наверное, что был полупустой. Двухтумбовый резной стол с верхом, обтянутым темно-зеленым сукном; глубокое кресло, обитое тисненым хромом; сзади и слева — окна, закрытые портьерами салатного цвета; вдоль глухой стены — другой большой стол, на нем карты с оперативной обстановкой; на стене крупномасштабные карты юга: Крым, Украина, Северный Кавказ, Дон, Кубань, Волга — все, что заметил фон Перлоф одним беглым, тренированным своим взглядом разведчика. Он явился в новом полковничьем мундире, сшитом у хорошего портного и сидевшем на его высокой фигуре ладно, лихо, по-гвардейски.
Врангель посмотрел на него доброжелательно, предложил сесть. У него было хорошее настроение.
— Мне верные люди нужны. Вер-ны-е! — повторил раздельно. — Для этого и вас вызвал, полковник. — Врангель стал серьезным, ямочка на подбородке почти исчезла, и уши, как у коня, готовящегося укусить или ногой ударить, прижались к черепу.
— До конца жизни готов служить вам! — фон Перлоф резво вскочил. Пенсне живо блеснуло. Нога дернулась с малиновым звоном.
— Уверен, уверен, полковник. Как ваше имя? Запамятовал, простите уж.
— Христиан Иванович...
— Так вот, Христиан Иванович. В знак особого доверия... То, что вы услышите, должно остаться между нами, разумеется. Тут нет государственных тайн. Хочу поделиться с вами лишь некоторыми мыслями.
— Благодарю. И обещаю оправдать доверие, ваше высокопревосходительство. Полная тайна.
— Напомните мне о себе, в двух словах, пожалуйста.
— Юнкерское училище в Лефортове, шестой гренадерский Таврический полк в Туле, ваше превосходительство. Полный курс Академии Генерального штаба.
— По традиции поездка в Царское Село, представление царю и завтрак во дворце. Не так ли?
— Так точно! Его императорское величество высочайше соизволили пожать каждому руку и выслушать фамилию офицера.
— Далее.
— Цензовое командование ротой и штабной ценз. Был прикомандирован к разведывательному отделению главного управления Генштаба, состоял в отделе делопроизводства. Работал в Варшавском пограничном округе, трижды выезжал в заграничные командировки.
— Отлично! — ободряюще улыбнулся Врангель. — И куда же?
— Вена и Берлин, дважды.
— Итак, все! Будем работать вместе, полковник. Ваши знания, опыт нужны мне. А из ружей пусть стреляют другие.
— Как вам угодно, ваше высокопревосходительство.
— Теперь слушайте меня внимательно, Христиан Иванович. — Врангель встал из-за стола, пошел по кабинету, вокруг медленно поворачивавшегося в кресле фон Перлофа. — Мы в осажденной крепости, и положение наше ужасающее. Кроме военных, у нас сотни иных первостепенных проблем. Пока полячишки шевелятся, мы, слава богу, можем перевести дух. Вздохнуть — только! Оглядываться у нас нет времени. Проблема — англичане. Я должен задержать их в Крыму, не дать выйти из игры. Согласен и не наступать, до поры до времени, конечно. Я им все обещаю и дальше буду все обещать: только не бросайте нас, сирых. — Врангель лихо и легко выругался. Подошел к шторе, отодвинул. Сказал удовлетворенно: — Вот он, стоит. И хоть без толку стоит, у всех на сердце легче... Или еще проблема: Единая и Неделимая. Много хлопот и здесь. Я по рукам и ногам связан. Те же финны, эсты, поляки — разве станут они помогать нам, если я их независимость не признаю? А попробуй я признать, господа титулованные меня с хвостом съедят и не поморщатся... Или земельный вопрос — это вопрос вопросов, к чертовой матери! Запутано все — гордиев узел. И не разрубишь! Пока мужику не пообещаем земли, он и воевать за нас не станет, и пшеницы своей — хоть стреляй в него! — не отдаст. А как дать ему земли? Господа Марков и компания меня в большевики произведут. И опять меня с хвостом съедят... Хозяйство нужно налаживать, торговать чем можно и с кем угодно: денег нет солдатушек поить, кормить, одевать, и пушки для них, пулеметы нужны. Под какие еще гарантии покупать их сможем? Господа Нобели, Манташевы не больно раскошеливаются, патриоты, господа мать! Где выход, полковник? — Врангель зашел за стол, но в кресло не сел, а, постояв, вновь стал мерить кабинет длинными ногами в высоких мягких сапогах.
Фон Перлоф провожал его взглядом, блестел пенсне, крутил головой, пока Врангель, обратив внимание, не сделал знак: «Сидите спокойно, полковник, беседа доверительная, не до церемоний». И продолжал голосом, в котором, однако, не было ни капли растерянности. Врангель подчеркивал: он не советуется с Перлофом, он лишь информирует его.
— Где же выход, полковник? Выход есть, оказывается, — это аппарат, состоящий из крепких, проверенных людей, спаянных общей идеей, преданных ей до конца. Я начал группировать таких людей. Вы — один из них. — он положил тяжелую руку на плечо фон Перлофа, не давая ему вскочить. — И должны помочь мне в подборе верных людей... Хочу при этом сказать о своих принципах руководства — в нескольких словах, разумеется. Это вам поможет — при особом моем доверии... Итак, следующие качества при подборе аппарата, дорогой полковник: безграничная преданность, верность вождю — это главное, — честность и безоговорочное выполнение любого его приказа. Важны границы, в которых может рассуждать подчиненный, полковник. Безмолвные огородные пугала мне не подходят. Так же, как и мыслители из интеллигентов — русская интеллигенция испокон веков давала отечеству лишь толпы смутьянов и бунтовщиков из-за того, что не могла своевременно переварить западные теории и отказаться от славянофильства, отягощенного идеями татаро-монгольского деспотизма и татаро-монгольской же вольницы. Нет, береги нас бог от интеллигентов!.. Подчиненный во всех отношениях должен быть ниже руководителя. И нисколько не обижаться этим обстоятельством. Не быть озабоченным этим. Иначе в нем заиграет честолюбие, он захочет занять место вождя. Такие люди наиболее опасны. Они сеют смуту, организуют свои группы и партии, способны окончательно погубить дело. — Он помолчал и позволил себе пошутить: — Я сам честолюбец, Христиан Иванович, поэтому сей предмет знаю отлично, поверьте. — И, став серьезным, прошел за стол и сел, как бы отделяя одну часть разговора от второй, сказал безапелляционно: — Учитывая вышесказанное, полковник, предстоит вам далекая поездка. Будете моим эмиссаром в Париже. Отправитесь к Кривошеину Александру Васильевичу. Знаком он вам?
