Игорь Бунич - Беспредел
Это было легче сказать, чем сделать. Отец Гудко имел склонность к мученичеству раннехристианских пророков и решительно отказывался даже разговаривать на эту тему. Конечно, в нашей практике было немало способов склонения подследственных к так называемому сотрудничеству со следствием. Помимо выбора статей, о котором я уже упоминал, существовало и много других. Подследственного можно было лишить передач, посадить к нему либо заключенного с явным умственным расстройством, либо уголовника с блатными манерами, хорошо перед этим проинструктированного. Но в деле отца Гудко Климов ни на одно из подобных мероприятий разрешения не дал. Встретил он меня благодушно. Поговаривали, что это благодушие — всего лишь маска, но если это была и маска, то очень прочно приклеенная.
— Садись, — сказал он мне, — и хвастай. Чем облагодетельствовало тебя начальство?
— Беседой, — ответил я, улыбаясь в тон полковнику.
— Если начальство удостаивает подчиненного беседой, — ухмыльнулся Климов, — то оно явно чем-то озабочено. Видимо, оно озабочено непониманием подчиненными своей главной задачи?
Я предпочел отмолчаться.
— Ты слышал о деле подполковника Бондаренко? — неожиданно переменив тему, спросил полковник.
— Слышал, — подтвердил я.
Подполковник Бондаренко работал тут на Лубянке. Он получил подполковника в 28 лет. Такой головокружительной карьеры не знала послевоенная госбезопасность. Тем более что у Бондаренко не было никакой "мохнатой руки", которая двигала бы его вверх по служебной лестнице. Он был, как говорится, контрразведчиком Божьей милостью. Используя свои тайные связи и нелегалов-информаторов, работая в каком-то поэтическом вдохновении, Бондаренко вышел на целый клубок иностранных резидентур, работавших без дипломатического прикрытия не только в таких крупных городах, как Москва, Ленинград, Свердловск, Киев и Челябинск, но и почти во всех городах, которые на карте СССР не значились, поскольку были закрытыми и строжайше засекреченными. С помощью своей агентуры Бондаренко составил великолепную программу дезинформации западных разведок и, используя внедрение в резидентуры своих людей, подбирался уже к знаменитой компьютерной информации в сердце ЦРУ в Ленгли.
Мы в Ленинграде тогда, естественно, ничего о его деятельности не знали. А узнали, да и то в общих чертах, затуманенных слухами, когда пришло сообщение, что подполковник КГБ Бондаренко схвачен при попытке передать секретные шифры КГБ представителю посольства США. Представитель посольства был выслан из СССР, а Бондаренко — судим по 64-й статье (измена родине с признаками шпионажа) и приговорен к расстрелу.
В настоящее время он находился в Лефортово, ожидая решения своей судьбы по апелляции в Верховном суде и коротая время в камере смертников. Мне как-то с самого начала не верилось, чтобы такой опытный сотрудник как Бондаренко сам бы пошел на связь с посольским работником, чтобы передать ему какие-то там шифры. Естественно, что та контрразведывательная сеть, которую создал Бондаренко чуть ли не на всей территории СССР, была разгромлена. Нам в Ленинграде никто, конечно, не говорил, что это сеть Бондаренко, но по многим признакам мы об этом догадались сами.
— Главная вина Бондаренко, — сказал Климов, глядя поверх моей головы на портрет Андропова, — заключалась в том, что он неправильно понял свою главную задачу. Американцам совершенно не нужны были наши шифры.
— А что же им было нужно? — осторожно поинтересовался я, совершенно не понимая, куда клонит Климов. — Либо Бондаренко с самого начала работал на них и они его сдали. Либо Бондаренко неожиданно решил сам переметнуться к противнику, избрав не самый остроумный способ. Либо...
— А что им было нужно, — задумчиво произнес Климов, — мы и должны выяснить с тобой, Василий.
— Но я же занимаюсь делом священника Гудко, — напомнил я.
— Вот именно, — Климов достал из ящика стола папку, вытащил оттуда лист бумаги и протянул его мне, — прочти.
Бумага была исписана от руки круглым, разборчивым почерком: "Еще мне стало известно, что к изменнику Родины попу Гудко часто приезжал на машине "Жигули" серого цвета иностранец высокого роста, блондин. Они с попом-изменником запирались в комнате и о чем беседовали не знаю. А номер машины «МОС 48-16» "
Подписи не было. Из дела отца Гудко этот документ был изъят или вообще не зарегистрирован,
— Это номер машины Бондаренко, — пояснил Климов.
— Почему же иностранец? — удивился я.
— Источник информации, — засмеялся полковник, — не предполагает, что советские люди могут ходить в иностранных шмотках. Бондаренко покупал вещи в том же распределителе, что и я.
Климов любовно погладил по лацкану свой итальянский пиджак.
Кроме того, высокий, худощавый, блондин. Ну, прямо, ариец из кинобоевика. Вот старичок и принял его за иностранца или специально так пишет, чтобы Гудко окончательно утопить. Но дело не в этом. А в том, что у Бондаренко была связь с Гудко.
— Почему же этого документа нет в следственном деле Гудко? — спросил я полковника.
— А потому, — объяснил Климов, — что тем, кто ведет дело Гудко здесь у нас, эта бумажка совсем не интересна. Да и не положено им в такие дела лезть. Их задача — провести Гудко по 70-й статье, а в свете последних указаний — вынудить его публично покаяться. Тебя, Беркесов, мы специально высвистали из Питера, чтобы ты поработал именно на связи Гудко и Бондаренко. Не исключено, что часть антисоветской информации он от Бондаренко и получил. А тот по своим каналам мог добыть ее целый вагон или два. И хотя командование определяет это как нашу главную задачу, задачи второстепенные могут быть не менее интересными. Ты меня понял, Беркесов?
У меня язык чесался спросить, кто изъял и зачем эту бумажку из дела священника, но я язык прикусил и ответил: "Так точно, понял, товарищ полковник".
— Если понял, то действуй, — сказал Климов, кивком головы указывая мне на дверь.
В его кивке было столько холода, что так не вязалось с его вечным благодушием, так что мне не оставалось ничего другого, как встать л официально спросить: "Разрешите идти, товарищ полковник".
Климов также молча кивнул головой, глядя на меня каким-то странным взглядом.
Система чекистского воспитания всегда основана на разнице температур и ожиданий. Ты думаешь, что тебя наградят, а тебя расстреляют. Ты думаешь, что тебе конец, а тебя повышают в звании.
Можно было уже и привыкнуть, но я вышел от Климова с каким-то чувством неосознанной тревоги. Нет, не от неожиданного холода, повеявшего от полковника в конце нашей беседы, а скорее от вопроса: почему из многих тысяч московских сотрудников КГБ не нашлось никого, кому бы Климов мог поручить эту работу, выбрав меня, в сущности никому не известного рядового ленинградского следователя?
Глава 2. Я вступаю в войну
Утром следующего дня я прибыл в знаменитую следственную тюрьму Лефортово, известную в простонародье под названием "Матросская Тишина" по названию улицы, на которой этот изолятор находится. На входе дежурный попросил меня сдать оружие.
— Я никогда не ношу с собой пистолет, — заверил я его.
— И напрасно, — вздохнул дежурный. — Вскоре вы в этом убедитесь.
Я не стал спорить, а быстро оформив все предписания и постановления, выданные мне на Лубянке, приказал привести в следственную камеру осужденного Бондаренко. Бондаренко привели в наручниках. Он был пострижен наголо и одет в полосатую робу смертника и в такую же полосатую шапочку. Несмотря на подобный наряд, бледность и запавшие глаза, столь естественные для человека, живущего под Дамокловым мечом смертного приговора, бывший подполковник выглядел еще очень внушительно. Высокий, широкоплечий, с исключительно правильными (и не запоминающимися) чертами лица. Контролер усадил его на вделанный в цементный пол табурет.
— Наручники снять? — спросил он меня.
— Снимите, — разрешил я, — и можете идти.
Освободившись от наручников, Бондаренко достал откуда-то из-под робы сигарету и попросил у меня огонька.
— Не курю, — сухо ответил я. — Потерпите. Покурите в камере.
Он вздохнул и куда-то спрятал сигарету.
— Я следователь КГБ майор Беркесов Василий Викторович, — начал я нашу беседу. — Мне поручено допросить вас по обстоятельствам, которые открылись в вашем деле.
В принципе это было нарушение УПК. Дело Бондаренко было закончено, состоялся суд и был вынесен приговор. Поэтому я должен был начать с того, чтобы предъявить постановление о возобновлении дела или об открытии нового дела, что было бы возможным, если бы трибунал вернул дело на доследование. То есть не вынес бы приговора. Но приговор был, и очень недвусмысленный — исключительная мера наказания, говоря юридическим языком.
Но, как я и ожидал, никаких протестов со стороны Бондаренко не последовало. Держался он спокойно, даже слишком спокойно для человека в его положении. Я же, напротив, нервничал. Я хорошо изучил дело отца Гудко, но дело Бондаренко не видел даже издали. Когда я после ухода от Климова попросил в архиве это дело, чтобы с ним ознакомиться, у меня потребовали специальный допуск, на оформление которого ушло бы два дня. Я позвонил Климову прямо из архива. Тот что-то сострил по поводу нашей вечной канцелярщины и попросил к телефону сотрудника секретного архива. Тот взял трубку и сообщил Климову, что дело еще не вернули из трибунала, поскольку оно на апелляции. После чего он отдал трубку мне. "Беркесов, — сказал Климов, — а зачем тебе дело Бондаренко? Что тебе там надо узнать? Ты и так все знаешь. Ты не его дело ведешь, а дело попа. И не забывай об этом".
