Александр Хьелланн - Фортуна
Злые языки утверждали, что консул увлекался маскарадами потому, что лишь при условии мастерского переодевания ему удавалось немножко повеселиться вечером, ибо его супруга, по прозвищу «гладильная доска», не спускала с него глаз. Весьма возможно, что слухи эти соответствовали действительности, так как репутация консула была, пожалуй, даже хуже репутации Маркуссена.
Маркуссен, между прочим, тоже был одним из развлечений Клары. Молодой женщине нравилось держать его в состоянии постоянного смятения. В первое время он относился к ней только с почтительным восторгом, как полагалось относиться к очаровательной жене принципала; но скоро Клара заставила его задуматься.
Она много слышала о жизни Маркуссена и знала, что дамы низших слоев общества считают его неотразимым. Ее, блистательную столичную даму, забавляла возможность поймать эту красивую, крупную рыбу, чтобы полюбоваться, как он будет корчиться под ее пренебрежительным взором.
Клюнул он, правда, немедленно. Но она слишком рано дернула удочку.
Как ни был Маркуссен мало утончен, женщине было нелегко его одурачить, и, скоро поняв, что ей от него нужно, он стал держаться лишь почтительным кавалером, не желая замечать ее маленьких намеков, приглашающих подойти поближе.
Клара была озадачена и рассержена. Этот уездный лев не желал ей подчиниться! А она ведь хотела приручить его! Это настолько занимало ее, что даже Абрахам заметил и однажды осмелился сказать ей:
— Послушай! Ты совсем избалуешь этого Маркуссена!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты слишком много носишься с ним, ведь он не более как…
— Не более как конторщик твоего отца? Ты это хотел сказать? Как же это вяжется с твоими разглагольствованиями о свободе и равенстве? Ведь в конечном счете ты оказываешься просто смешным аристократом!
— Я имел в виду не его социальное положение…
— Нет, ты имел в виду именно это! Я видела по твоему лицу.
Абрахам Левдал был уже два года женат и, зная, что спорить в подобном случае бессмысленно, хотел было молча углубиться в газету.
Но Клара настойчиво потребовала, чтобы он немедленно разъяснил, что имел в виду, что это за инсинуации? Почему он набрасывается на нее с нелепыми упреками?
— Ну, ну, полно, Клара! Ответь мне только на один вопрос: ты-то сама искренне считаешь, что Маркуссен человек comme il faut?[10]
— Я знаю только, что он красив; много красивее тебя.
— У каждого свой вкус! — весело ответил Абрахам. Он отлично знал, что очень недурен собой и что Клара хотела только поддразнить его.
— Но неужели он кажется тебе хорошо воспитанным?
— Ах! Я знаю многих мужей, которым следовало бы поучиться обхождению с дамами у господина Маркуссена!
— Неужели ты считаешь, что эта шутовская галантность подходит женатому человеку, мужу?
— Тебе лучше знать… Но сейчас ты должен сказать, что ты можешь поставить в упрек мне и Маркуссену?
— Его репутация…
— Насколько я знаю, многие женатые люди имеют не лучшую репутацию. Уж не ты ли бросишь первый камень?
— О себе я говорить не стану; но ты, Клара, удивляешь меня! Ты порою так остро и метко замечаешь в людях недостатки, а тут вот не видишь внутренней пошлости, которая сквозит во всем облике Маркуссена.
— Ты просто ревнуешь, и поэтому…
— Ну нет, ревновать-то я уж не стану!
— Неужели ты думаешь, что я, умеющая, по твоим словам, сразу замечать недостатки, не вижу, что ты ревнуешь? Это одна из забавных черт твоего характера. Помнишь, как ты, бывало, высокопарно рассуждал о равенстве полов и о том, что к жене следует предъявлять те же требования, что и к мужу… О взаимном доверии, и так далее…
— Ну так что же?
— Как «ну так что же»? Забавный же ты эман… эмансипист! — воскликнула фру Клара. — Ты сам ничуть не лучше, чем все прочие гадкие мужья, а требуешь от своей жены…
— Что ты хочешь, Клара? О чем ты говоришь?
Она посмотрела на него в упор, и ее красивые синие глаза стали холодными, как стекло.
— О Грете Стеффенсен! — сказала она тихо.
Абрахам смутился при упоминании этого имени, и она сразу воспользовалась этим.
— Вот видишь! Я все знаю! Тебе, вероятно, кажется, что ты прав, надоедая мне своей нелепой и необоснованной ревностью, только потому, что у тебя самого совесть не чиста!
— Да ты с ума сошла, Клара! Это же бедная слепая девушка!
— О! Что она слепа, в этом я не сомневаюсь!
— Потому что увлеклась мною? — подсказал Абрахам и рассмеялся.
— Нет, я не это хотела сказать, — ответила Клара и отвернулась. Она хотела сказать именно это, но удержалась, почувствовав, что это лишнее.
Она быстро обрела свою обычную самоуверенность и, выходя из комнаты, сказала голосом и тоном своей мамаши, фру Мейнхардт:
— Словом, я не считаю себя вправе обращать внимание на твою ревность. Поступай как хочешь, и я буду действовать так же. Спокойной ночи!
После этого разговора Абрахам стал опасаться, что злые языки сплетников могут повредить его отношениям с Гретой, которая стала для него совершенно необходимой. Понемногу любовь его к жене исчезла; он скоро понял, что невозможно долго сохранить то состояние опьянения, которое показалось ему любовью в первые месяцы их брака. Теперь он вполне убедился, как далеки они были друг от друга и с каждым днем отдалялись все больше. Абрахам не любил выяснять подлинный характер отношений, в которых он подозревал что-то грустное или тревожное.
Потому-то его мечта о беззаветной любви, не нашедшая отклика у Клары, обратилась к Грете. Это случилось как-то самой собой, и он не видел в этом ничего дурного. Абрахам теперь отлично понимал, что любит Грету, и был счастлив ее невинной преданностью. Со всеми иными чувствами он упорно боролся и дал себе слово, что останется честным и порядочным человеком.
Ему уж не раз приходилось уклоняться с прямого пути, молчать, где следовало бы высказаться, и теперь его отношения с Гретой стали казаться ему прибежищем от всех жизненных невзгод, позволяя проявиться той черте его характера, которую он с детства привык подавлять. Он чувствовал себя ее рыцарем, она была полностью в его власти, и он дал себе слово никогда не употребить эту власть во зло.
Но и эти его чувства омрачала тень тревоги. Раздумывая о своей жизни, Абрахам нередко приходил к мысли, что было нечто роковое во всей его судьбе. Он, так стремившийся к светлой, чистой, честной жизни, постоянно оказывался в каком-то двусмысленном положении, сталкивался с какими-то странными мелочами, от которых, однако, был не в силах избавиться. Эти мелкие трудности окружали его, разрастались и — незаметно для него — становились крупными огорчениями, бросающими мрачные тени на все вокруг.
Как получилось, что он стал лгать Грете?
Это произошло не сразу! О нет! Он видел, какое удовольствие доставляют ей его разговоры о себе, и стал постепенно рассказывать всю свою жизнь: детство, юность — все мелочи, день за днем. В основном он говорил правду, только местами чуточку приукрашал, но скоро заметил, что Грета особенно ценила именно то, что было приукрашено.
Рассказывая, он увлекался, иногда чувствовал некоторое смущение, но продолжал рассказывать, и смущение постепенно исчезало. Эти долгие часы, которые он проводил с Гретой, рассказывая ей, что он сделал или, в особенности, что он собирался сделать в том или ином случае, — эти часы стали для него самыми ценными. Уже ее присутствие было наслаждением для него, — но и сами эти фантастические рассказы начинали действовать на него умиротворяюще: они несколько вознаграждали его за пустоту и бесцветность его существования.
Постепенно он стал мастером такого рода «сочинительства», а она никогда не уставала расспрашивать его и восхищаться.
Но в собственном доме Абрахаму приходилось делать над собою усилие, чтобы не чувствовать себя чужим. Он был недоволен излишней дружбой Клары и профессора. В развлечениях, устраиваемых Кларой, он участвовал охотно, но совершенно не мог переносить тот стиль ханжества, который Клара почему-то стремилась внести в их быт. В таких случаях он просто уходил из дома.
Чтобы создать самое эффектное развлечение сезона, молодая фру Левдал объединила вокруг себя дам-патронесс благотворительных учреждений. Они вместе задумали блестящий базар с танцами и любительским спектаклем.
С этого времени Клара пристрастилась к маленьким религиозным собраниям дам за чаем и с участием пастора.
Вначале профессор подшучивал над внезапно возникшим благочестием своей красивой невестки, но скоро и он стал смотреть на это иными глазами. Он даже дошел до того, что принял пост председателя «Общества помощи падшим женщинам в приходе святого Петра», пост, от которого консул Вит по некоторым причинам желал освободиться.
