Анри Труайя - Голод львят
Шагнув на проезжую часть дороги, Мадлен ступила ногой в лужу и чертыхнулась. Промочила ногу до щиколоток. Она шла с трудом, ноги были тяжелые. Подниматься нужно всего на третий этаж, не считая полуэтаж между первым и вторым этажами! И ступеньки — крутые и высокие. Дойдя до нужного этажа, Мадлен остановилась, чтобы перевести дыхание. В освещавшем лестничную клетку окне взамен двух стекол было вставлено два картонных листа. Четыре двери, выкрашенные в коричневый цвет, выходили на узкую лестницу. Коврики у дверей были изношены в хлам. Из каморки консьержки доносился густой запах лука-порея. Филипп все же должен был подкинуть дочери денег, чтобы она сняла квартиру в более подходящем доме. Когда Мадлен сказала ему об этом, он вспылил. Послушать его, так выходит, что, излишне помогая молодым в начале их жизни, тем самым обрекаешь их впоследствии на несчастья. Он выдал Франсуазе небольшую сумму, чтобы дать ей возможность начать семейную жизнь. Сейчас у нее, наверно, нет ни гроша. «Впрочем, она это очень хорошо поняла, — сказал тогда Филипп. — Она мне признательна за доверие, которое я ей оказываю, не балуя ее!» Да, конечно, в теории это так!
Мадлен отдышалась. Фенек зашевелился у нее под рукой. Она позвонила. Дверь ей открыла госпожа Козлова.
Они обнялись.
— Ах, анемоны, Маду! Такие чудесные! И бутылка виски! Александр будет счастлив! Он вернется только к семи часам… Видишь, тут все под рукой, все очень просто… Как раз то, что нам нужно… Я хочу сама все перекрасить. Ты скажешь мне, в какие тона. Коричневый для прихожей, соломенно-желтый для комнаты. Надо, чтобы было светло, солнечно, согласна?
Следуя за племянницей, Мадлен вошла в довольно просторную комнату с линялыми обоями. В глубине у стены возвышался секретер эпохи Людовика XVI, инкрустированный букетами (с клеймом Сонье), который она подарила Франсуазе на свадьбу. Секретер выглядел чопорно и смешно на фоне остальной мебели: письменного стола из светлого дерева, покрашенного морилкой в темный цвет, соломенных стульев, деформированного дивана, покрытого зеленым пледом. Повсюду лежали кипы книг и бумаг. Стоявший посередине стол уже был накрыт к обеду. Круглый бамбуковый столик служил подставкой для огромной головы негра с выпученными глазами. На противоположной стене висела большая картина, очень плохая, на которой были изображены избы, несколько берез и пшеничное поле под однообразным ярким лазурным небом. Напрасно искала Мадлен печать присутствия Франсуазы в этой удручающей обстановке. Ни над чем здесь она была не властна. Ни одна вещь ей не подчинялась. Мадлен оказалась в гостях у Александра Козлова.
— Вот здесь, видишь, стенной шкаф, а вот ванная и кухня… Не обращай внимания, здесь беспорядок!
Закончив осмотр, Франсуаза хотела открыть бутылку виски.
— Нет! — возразила Мадлен. — Подождем Александра!
И, заметив у Франсуазы лейкопластырь вокруг большого пальца, спросила:
— Что это у тебя?
— Порезалась о консервную банку, — ответила Франсуаза.
Она села на диван, а Мадлен в кресло напротив. Поскольку говорить друг с другом было особенно не о чем, обе они склонились над фенеком.
Франсуаза взяла его на руки.
— Какой хорошенький! А другой от чего умер? Расскажи…
Разговор шел не столько ради беседы, сколько для того, чтобы не дать воцариться молчанию. Время от времени Франсуаза, продолжая говорить, опускала глаза на часы-браслет. Мадлен поняла: ее беспокоит, что Александр опаздывает, но она слишком горда, чтобы сетовать вслух. В восемь часов его все еще не было.
— Ты не очень спешишь? — спросила Франсуаза.
— Да нет!
— Александр, наверно, задерживается у издателя!
Она плохо скрывала свою нервозность. При малейшем звуке на лестнице взгляд ее становился острей, плечи расправлялись. Она было снова захотела открыть виски. И снова Мадлен не согласилась. Они накормили фенека.
— Знаешь, — сказала Франсуаза, — обед у меня очень простой: говяжье филе, салат — все через пять минут будет готово.
Половина девятого — никого. Внезапно угрожающее молчание вконец воцарилось между ними. Они просто смотрели друг на друга, улыбались, не говорили ни слова. Франсуаза вышла на кухню и вернулась без дела.
— Тебе удалось что-нибудь хорошо продать за последнее время?
— Мало, — сказала Мадлен. — Ушел чайный столик, фанерованный красным деревом… Мне доставили прелестную консоль из позолоченного дерева времен Директории.
— Да?
Они опять замолчали. «Без десяти девять! Ему на всех наплевать! — подумала Мадлен. — На месте Франсуазы я бы такого не допустила!..» В замке повернулся ключ, и Франсуаза вскочила, совершенно преобразившись. Александр вошел быстрым шагом, бросил пальто на стул, поцеловал жену, пожал руку Мадлен, сказал, что, к сожалению, не смог прийти раньше, но не дал никаких объяснений. Он купил бутылку водки, которую поставил посередине стола. Узнав, что Мадлен принесла виски, поблагодарил ее с чувством и пожурил обеих женщин за то, что они ждали его, вместо того чтобы выпить. Стоило ему появиться, и у Мадлен создалось ощущение, что мебель вдруг ожила и обрела свою осмысленность. Желание подвергать Александра критике тут же пропало. Какая-то непонятная связь объединяла эти книжки, бумаги, уродливую лампу на большой витой деревянной ноге, чудовищную картину с невероятно голубым небом и хозяина дома.
— Может, вы хотите с газированной водой?
— Ой, у меня ее нет! — воскликнула Франсуаза. — Как глупо! А теперь уже слишком поздно идти ее покупать!
Франсуаза была огорчена, растерянна. Мадлен посчитала, что она придает чрезмерное значение мелочи. Александр бросил на жену насмешливый взгляд и сказал:
— Какие проблемы из-за пустяка! Мадлен выпьет виски с обычной водой, вот и все!
Внезапно у Мадлен возникло впечатление, что она знает его много лет и он всегда называл ее по имени.
— Я буду пить ваше виски чистым, Александр, — сказала она.
— Браво! — воскликнул он. — Но предупреждаю: льда у нас тоже нет!
Он налил виски Франсуазе, остановившей его:
— Мне не слишком много, Александр!
«Вместо этого секретера эпохи Людовика XVI мне нужно было подарить им холодильник!» — подумала Мадлен.
— Виски комнатной температуры — нет ничего лучше! — заключил Александр, поднимая стакан.
Мадлен присоединилась к нему. Франсуаза смочила губы в спиртном, встала и исчезла за занавеской, которая наполовину скрывала кухню. Оттуда вскоре донеслось потрескивание, а в комнату начал проникать запах растопленного сливочного масла и поджаривающегося мяса. Александр курил, держал в руке стакан виски и не сводил с Мадлен глаз.
— Как вы находите Франсуазу в роли замужней дамы?
— Прекрасно, — сказала Мадлен.
— Мне бы хотелось сделать ее счастливой.
— Это не так трудно!
— Мужчине всегда трудно доставить счастье женщине, не разрушая своего собственного. У женщины, когда она живет только ради мужчины, возникает чувство, что она себя полностью реализовала, мужчине же, если он живет только ради женщины, кажется, что он перестал быть самим собой! Как сохранить равновесие? — Он раскинул руки, держа в одной сигарету, в другой стакан, словно канатоходец, идущий по проволоке над пустотой.
Появилась Франсуаза, неся закуску — салат из картошки, сардин, мякоти артишоков. Сели за стол. Мадлен узнала тарелки, приборы, перекочевавшие с рю Бонапарт. Александр ел быстро и без разбора. Время от времени он выпивал полную рюмку водки, запрокинув назад голову, и лицо его удовлетворенно морщилось. Мадлен тоже пила водку, но умеренно, маленькими глотками и скорее ради приличия, чем ради удовольствия. Александр наполнил рюмку Франсуазы. Она не притронулась к ней и направилась на кухню. Александр закурил сигарету и развернулся от стола, закинув ногу на ногу, утвердив один локоть на столе, в позе человека, который явился поговорить, а не подкрепиться. Он не изменил этой позы, когда Франсуаза принесла горячее. Говядина, несомненно, была пережарена. Франсуаза признала это и пожаловалась на плиту. Но Александр сказал, что все превосходно. Он расправился со своим мясом за три приема. Одну за другой выпил еще несколько рюмок водки. Неужели он всегда столько пьет? И снова закурил, в то время как обе женщины все еще сидели, склонясь над своими тарелками. Вообще говоря, Александр производил впечатление случайно забредшего: словно сейчас перекусит и уйдет, оставив их вдвоем. Садится ли он когда-нибудь поудобней в кресло, чтобы читать или там писать? Мадлен с трудом в это верилось. Он, похоже, во всем, более или менее осознанно, стремится занять текучие позиции, от которых легко отказаться.
Франсуаза собрала использованные тарелки. Она приходила, уходила, хлопотала, а Александр качал головой:
