Сергей Герман - Обреченность
«Война для командира — вот главная военная академия»- любил говорить он.
Ловкий и ладно скроенный, всегда в подогнанном обмундировании он служил образцом для своих подчиненных.
В полку было много кадровых командиров, строевиков до мозга кости, но такой выправки, такого строевого лоска, как у него достичь мог не каждый.
Военную службу он любил, служил охотно и добросовестно.
Подчиненных жалел и снисходительно закрывал глаза на небольшие проступки. Мог похвалить, или дать подзатыльник. Но все знали, что может и пристрелить.
Ходили слухи, что на финской он самолично пристрелил струсившего командира взвода. Его боялись, но им и гордились.
Высшей похвалой и поощрением для каждого, был глоток водки из его командирской фляжки. Командиры и красноармейцы полка называли себя — кононовцами.
— Ну что, славный мой? Пойдешь со мной туда, куда пойду я?
Славный мой — это присказка. И если суровый, жесткий комполка говорил так, все понимали, что тем самым он переходит со служебного тона на товарищеский. Так было и сейчас.
— Так точно. Пойду.
Замолчали. Огонек лампы, стоявшей на сосновом чурбачке едва не задохнулся от жара и отсутствия кислорода, задрожал, как крылышки у мотылька. Но потом вдруг успокоился и засветил ровно, разливая тусклый трепетный свет вокруг себя. Однако в землянке все равно было глухо и сумеречно. Было слышно как потрескивают угольки в остывающей печи. Наступил критический момент. Кононов решился. После недолгой паузы он сказал.
— Я не люблю Советскую власть и никогда не любил. За что ее любить? За наших казненных отцов? За голод? За постоянный страх, что завтра тебя расстреляют? За то, что мы отступаем? Да и ты ее не любишь. Я это знаю точно. В общем, я решил, Коля. Я ухожу к немцам.
Кононов замолчал, испытующе смотря в лицо своему ротному.
— Большая часть командиров и бойцов идет со мной, они верят мне. Перейдя к немцам с оружием мы получим возможность отплатить Сталину за все наши беды.
— Вы уже всем сказали?
— Нет. Только только тем, кому доверяю.
— Рискуем, Иван Никитич В нашей армии в последние годы мало можно кому верить...
— Один конец, Николай. Что так смерть за спиной, что этак. А в нашем случае может быть еще поживем и повоюем. Поэтому, ставлю тебе задачу. Сейчас ты бежишь к немцам и сообщаешь их командованию, что командир 436го полка майор Кононов вместе с полком хочет перейти на их сторону, чтобы вместе воевать против Советов. Только так,.. воевать против Сталина. Запомни. Все. Иди родной. Лети пулей! Туда и назад!
Дьяков ушел.
Кононов вызвал к себе командиров. Первыми пришли командиры рот - рыжий и немолодой уже Зуев, болезненно кутающийся в плащ палатку Нефедов, в лихо сбитой на затылок пилотке старший лейтенант Мудров.
Ротные козырнули. Зуев раздраженно-небрежно, всем своим видом показывающий, не до козыряний сейчас, война. Нефедов, устало-болезненно, полусогнутой ладонью вперед, Мудров - с особым командирским шиком — выбрасыванием пальцев кулака у края пилотки с последними словами скороговорки-доклада.
— Где командиры взводов?
— Движутся следом товарищ, командир. С комиссаром.
Отвечает Мудров. Голос у него бодрый, веселый. Совсем не заметно, что он боится или переживает по поводу возможного окружения.
Зашуршал полог плащ-палатки, прикрывающей вход в блиндаж. Спустились командиры стрелковых взводов, взвода связи, помкомзвода пулеметного взвода, уполномоченный особого отдела сержант госбезопасности Костенко, батальонный комиссар Панченко.
Кононов встал:
— Ну что, мои верные соколики?! Я не хочу от вас ничего скрывать, поэтому скажу честно. Наше дело - дрянь. Через пару часов на нас пойдут немецкие танки. Я смерти не боюсь, видел ее уже много раз. Но и умирать за Сталина тоже не хочу. Не хочу губить и ваши жизни за интересы большевиков и их мировую революцию.
Кононов говорил спокойно, не торопясь, взвешивая каждое слово. Чувствовалось, что он волнуется, но старается не показать волнения.
— Родные мои, настал час решительных действий! Я перехожу на сторону немцев, но не потому что струсил, а для того чтобы вместе с ними воевать за уничтожение большевистской власти и возрождение нашей Родины. Я уже сообщил об этом немецкому командованию и они дали согласие на наш переход.
Кононов блефовал, Николай Дьяков еще не вернулся, но люди не должны были об этом знать.
Командиры молчали. Слишком неожиданны были слова Кононова.
— Всем все понятно?
Никто не отвечал.
— Кто хочет остаться, неволить не буду. Но не забывайте, что мы в котле. Помощи ждать неоткуда.
— Не дури, майор, — рванулся к нему батальонный комиссар, правой рукой лапая себя за портупею, пытаясь нащупать кобуру пистолета. — Товарищи, это враг....
Майор Кононов побледнел. Его рука потянулась к карте на столе.
Мудров и Зинченко навалились на Панченко, вырвали из кобуры ТТ, повалили на пол. Все трое тяжело дышали, командиры держали Панченко за руки.
— Ну и сука же ты, Панченко! — почти ласково укорил Кононов. — Застрелить меня захотел? За что? За измену? Во вредительстве обвиняешь? — словно взорвавшись, вскочил, подбежал к Панченко. — А как ты на командиров доносы строчил? Забыл?
Кононов вытер пот со лба. Спросил:
— Кто еще? — Все молчали.
— Кто со мной?... Встаньте...
Командиры медленно поднялись.
— Куда ты, туда и мы, командир...
Костенко растерянно спросил:
— А мне что делать?
— Не ссы, тебя запишем как интенданта... А сейчас командиры пойдут к своим подразделениям. Стройте батальон и приготовьтесь к сдаче оружия. Комиссара отпустить. Пусть уходит и живет. Если выживет.
Командиры рот и взводов вышли.
Над позициями стояла тишина. Такая хрупкая и звонкая, что война и предстоящая смерть казались чем-то нереальным.
Рядовые бойцы полка ожидали своей участи. Их построили в шеренги. Весь личный состав.
Они еще ничего не знали, но вид растерянных командиров не сулил ничего хорошего.
Раздалась команда - смирно!
Комполка Кононов вышел перед строем.
— Товарищи бойцы и командиры,— прокричал он. Мы с вами прошли через многое! И я всегда был для вас настоящим командиром, батькой. Вы знали, что я никогда не предам вас, и был уверен в том, что вы не предадите мне. Я верил вам, а вы верили и верите мне. Поэтому приказываю сейчас всем бойцам положить оружие в 3—4 метрах от бруствера, а самим ждать в окопах приказа командиров.
Гулкий выстрел разорвал вечернюю тишину — в своем блиндаже застрелился комиссар полка.
Дмитрий Панченко был человеком идейным. Мог пустить пулю в лоб струсившему бойцу или командиру. Как оказалось, смог и себе. Пережить предательство всего полка и собственную трусость не сумел. Это было выше его сил.
Переждав эхо выстрела, Кононов скомандовал: - Вольно-оооо!
Вместе с ним осталось несколько командиров. Потянулось ожидание, тяжелое как перед боем. Все были напряжены. У каждого в голове была одна и та же мысль
«Что теперь будет со всеми»?
Кононов, взяв в руки бинокль, выполз на бруствер. Широко расставив локти и не отрывая от глаз бинокль крутил окуляры — сначала в одну, а затем и в другую сторону, отыскивая ползущую фигуру Дьякова.
Огорченно махнув рукой и цепляя стены узкой траншеи полами шинели, Кононов сполз в траншею и быстро пошел к блиндажу.
У входа в блиндаж его ждал ординарец. На его вопросительный взгляд Кононов приказал:
— Ты Василий, посматривай по сторонам. Как только заметишь Дьякова, немедленно доложить мне.
Медленно тянулись минуты, мучительные как боль. Сидя у сырого, из неошкуренной ели косяка двери, Кононов поглядывал в траншею.
Наконец через полчаса прибежал вспотевший ординарец.
— Ползеть... ползеть товарищ комполка.
Обрушивая рыхлые стенки траншеи, Николай Дьяков свалился в окоп. Срывающимся от волнения голосом доложил:
— В лесу вас ждут немецкие офицеры.
На опушке леса стояли три грузовых и одна легковая машины. Кругом был сосновый бор с деревьями в два обхвата. За ним болото. В кустах колючая проволока, вкопанные в землю рельсы.
Влажная земля пахла прелой листвой угасающего лета и грибницей. Коротко простучал где-то вдали дятел. Плавно полетел к земле желтый березовый листок.
Тусклые луча солнца пробивались сквозь зелень сосновых иголок. Вспыхивали и гасли на свету микроскопические пылинки. Шустрая белка привстав на задние лапы настороженно наблюдала за движущимися людьми в военной форме. На мгновение замерла, потом молнией метнулась через тропинку и, мелькнув пушистым хвостом взлетела по стволу дерева.
На дереве дрожа и раскачиваясь от неуловимого движения ветра висели сети паутины, усеянные точками мошкары.
