Наталья Суханова - Трансфинит. Человек трансфинитный
Или вот — то, что я называл в своих мыслях квадратурой.
Веками человечество старалось меня убедить, что мир таков, каким предстает в физике. Деточка, это только символы. Надо думать, и я не то, что пытался, я не мог не делать этого.
О квадратуре. Вселяясь в квартиру, равную по квадратуре другой квартире, мы ведь прекрасно знаем, как и дети, манипулирующие куском пластилина (читайте Пиаже), что длинная комната и комната широкая, сколько бы нам не втолковывали, что квадратура одна и та же — это две большие разницы, именно две разницы, ибо разница в данном случае исходна и одесситы это понимают. Да, две существенные разницы.
Или представьте себе, что наш земной шарик, ничуть не меняя своего объема, сплющивается или наоборот растягивается с двух своих полюсов и соответственно наращивается или сокращается длина широт, сокращается или наращивается длина меридианов — и это две очень большие разницы.
Почти все формулы — такая квадратура: зафиксированный результат ставит в обратную зависимость сомножители.
Эйнштейн именно из такого фиксированного квадрата исходил.
Инвариант — скорость света. Скорость — то есть отношение, отношение пространственной меры к временной. Время — что такое? — превращение. Пространство пожирается, — развитие, процессы замедляются.
Есть какой-то угадываемый, нащупываемый смысл в обратной сцепленности, претворяемости энергий пространства и времени, магнитной полюсности, в противоречии, в оборотности — словно это поворот выключателя, тумблера: сюда повернешь — одно, а сюда — другое, так — свет, а этак — тьма, так — протоны, а этак — нейтроны.
Мое пространство — это моя материя, а мой дух — это мое время, и вот мое пространство изнашивается, а мой дух возрастает, они движутся в противоположных направлениях.
Резиновость пространства-времени. Почему километры могут быть большими и малыми? а так же и секунда? Почему именно скорость света, скорость безинерциальных частиц является предельной? Потому, что это в нашем мире, а наш мир электромагнитен? Именно через эти отношения мы не можем пройти? Именно это — плотность, пространство и время нашего мира? И — так ли коротки короткие секунды и так ли длинны длинные километры?
Длины оказываются условны и обратимы при интенсивности, которая оказывается скоростью.
Фронт света, нарастающая лавина: свет идет или идет превращение?
Если мы движемся со скоростью, близкой к световой, — но движемся ли мы или пространство сквозь нас? Ладно, это уже другой и все еще смутный вопрос. Почему, перелистывая со столь большой скоростью пространства, проскакивая их, мы замедляемся в превращениях, — не замечая этого, совсем не замечая? а еще немного скорее — и нас уже нет; мы замедляемся до прекращения себя, до превращения в бесплотный свет. Метагалактические путешествия: те, что остались на Земле, умерли вместе со своими временами, а космопроходцы все еще молоды, но много ли они поняли, не прожи-вя этих земных веков? Дурная молодость вернувшихся. Проскочив огромные пространства, которые оказались малы, обернулись замедленностью процессов, невероятным тугодумием, они явились младенцами здесь, на Земле. Они рассказывают о каких-то своих решениях давних, начала их путешествия проблем. «Это уже не проблема, — говорят их правнуки и пра-пра. — Это уже давно не проблемы».
Возможно, и все-то наше хождение: хождение ног, хождение взгляда, хождение сердца, хождение понимания — только прокручивание через себя мира, ведь каждый раз мы — центр. Зачем-то Господу Богу понадобилась вот эта центральность каждой живой точки, протягивание ею всего через себя, — так что большое или малое, великое или ничтожное и даже ничто, бесконечности и конечности, скорости и медлительности — относительны, взаимопретворяемы. Как открытие множественности миров и даже вселенных ничуть не изменило центральности Земли с тех пор, как на ней случились человек и Бог, так и сравнительные размеры: великое, малое и всякое прочее ничуть не меняют центральности каждого присутствия, — это же совсем не географическое и даже не космологическое понятие.
;;
Ты — о присутствии.
Когда я занимался со студентами, всего труднее оказалось объяснить присутствие. Поскольку эта штука нематериальная. Это наша жизнь, наше присутствие в мире. Это личностное присутствие. «Присутствие» — буквальный перевод французского «прэзан» или латинского «презанс», «пре-зентис» от корня «сенсус», которое — чувство, мысль, смысл, сознание, направление, настоящее, подлинное. Дословно же: при , а вернее пре-суть-ствие. Если вы обратили внимание, все эти значения «сенсуса» — никак не вещи, не предметы, не материя. Помните наш разговор о Казанове, о «нек танги» и «нек тангере» — не тронуть, не быть тронутым? До этого не дотронуться, это даже не веянье. Но философ Хайдеггер, человек, который ввел это слово в философский обиход как обозначение личностного присутствия каждого в мире, говорит: присутствие весомее вещей. Почему, спрашивается, плотные вещи оказываются легковеснее того, у чего плоти нет — ибо тела наши весомы, но присутствие, бытие не имеет физического веса, и думающая голова тяжела именно потому, что она ворочает невесомыми вещами (вспомните труд невесомости в космосе), но нас не будет, а присутствие останется.
Пытаясь объяснить студентам, что такое присутствие, я плясал от простейшей неаддитивности — системы, не равной исходным количествам. Переходил к мирам гениев. Опять же «Яблоки» Сезанна: что прибавилось в его яблоках к яблокам исходным? Всего-то отношение, взгляд, но это уже несравненно больше, чем яблоки, — то самое мощное присутствие, которое весомее вещей.
Ты не можешь создать что-то, чтобы там не было еще чего-то, которое не Что. Ты не можешь это отфильтровать одно от другого. Материалисты волновались — отыскивали те линии, — материальное, считали они, — в которых проявлено присутствие. Они сердились на меня. я часто вызывал противоречие и отталкиванье в слушателях. и тогда чаще всего звучала фраза: «Что вы в этом понимаете? Вы не физик, даже и философ-то без подтвержденных званием полномочий». Но я обманул бы Бога без страстного вопрошения его Мира, и тюремные камеры разграниченного знания не для того, кто одарен (презан — ведь это и подарок) присутствием. Как каждый одаренный присутствием, я суверен познания.
Но оставим высокий штиль, вернемся к конкретному.
Как-то один из моих друзей, — чего-чего, а друзей у меня всегда хватало, — человек широких, серьезных знаний, не балаболка, как я, по поводу какой-то прочитанной мною книги, кажется это был Данин «Неизбежность странного мира», поморщился насмешливо:
— Все научпоп читаете, уважаемый! Несерьезно, Митмих, — это другой язык — вроде и наш, а понимаете вы нечто другое, чем написанное ученым. Другие основания, другие обозначения. Работать надо, постигнув авторский язык и, желательно, с первоисточниками. Или вообще не надо — в конце концов, нельзя объять необъятное.
А я, надо сказать, конечно, в научпопе, газетном, журнальном и книжном, и Наана читал, и Амбарцумяна, и Новикова, и Зельдовича, и, уж конечно, Иосифа Шкловского. Почему и нашел возможным возразить: мол, вот ведь некоторые высоколобые не гнушаются и такими читателями, как я.
— и при этом вынуждены врать и упрощать, — язвительно заметил он.
И овладело мною сомнение: а в самом деле, то ли они печатают, что думают, всерьез ли излагают? и подвигло меня мое сомнение на командировку с обязательством написать очерк. я все еще был легок на ногу, хотя одна из них и подвихивалась некстати.
О, Марыся сопротивлялась так, словно я собирался на другую планету. а как поднялись на дыбы мои друзья:
— в вашем-то возрасте! Чего вас туда несет? Вы же в этом ничего не понимаете.
— Извините меня, дорогой, но какое отношение к вам и вообще ко всем нам имеют эти непредставимые расстояния, времена и размеры? Когда-то астрономия была действительно практической дисциплиной. Теперь же это только игра. Ну что ж, это все-таки лучше, чем футбол.
И даже:
— Что, собственно, вы хотите узнать? Они и сами-то, если разобраться, ничего не знают. Все это символы, не больше.
Что ж, мне и символы были интересны. Ну и в общем-то не впервой такая неприязнь окружающих к моему «хочу все знать». Это же ожидало меня и впереди: ничто не охраняют так ревниво люди, как свое знание или свое незнание, ничего так не страшатся, как профанации и осмеивания их понимания.
Но кого запереть в «нельзя» — мою свободную душу?
И вот аэропорт, просторный и чистый, — рейс ранний, городской транспорт еще не ходит. Над нами погромыхивает высокая техника. Однако асфальт у аэровокзала метет по старинке дворник, и свист его метлы неотличим от свиста самолета. Свист самолета и свист метлы. Небо в тучах, как жеребец в яблоках. Поднимаемся сквозь тучи, за иллюминатором — проблески дождинок, снежинок. Ну, а далее, от аэропорта в горы на «Икарусе». Сначала окраина города — густота листвы высаженных перед домами грецких орешен, густота раскидистых лопухов. Равнина. Но вот земля, смятая в складки, у складок длинные скотные дворы. Дальше горы, горные речки — и вместе с ними тучи, белая россыпь дождя на переднем стекле автобуса. Дождь, лужи. Потом, как лбы, обнаженные каменные отвесы — и соседка мне на какие-то дыры-окошечки в них: «Древние захоронения». а сосед: «Вы кем же будете?» — «Журналист». — «Куда же вы?» — «А вот, в обсерваторию». — «К кому же ж?» — «К главным ученым, к начальству». — «Ну это вряд ли». — «Почему же?» — «Они для вас слишком большие люди».
