Андреас Требаль - Гипнотизер
Я с готовностью поддался чарам импровизаций Марии Терезы. Ненадолго ей удалось своей игрой вырвать меня из хода времени, она заставила меня преобразить в воображении эту выдержанную в стиле раннего классицизма гостиную в уютную, совсем домашнюю норку, где звуки согревали душу, как огонь камина стылые руки. Но дарованное музыкой тепло вскоре улетучилось, и я ощутил, как мной овладевают одиночество и подавленность.
Да, да, это часть тебя, утверждало мое сердце, нет, нет, ты не имеешь права на бесхарактерность и раздвоенность, не соглашался с ним мой рассудок.
Аккорды причиняли боль почти физическую, мотивы и темы, служившие красками набрасываемого Марией Терезой портрета, были скорее таинственными, чем благозвучными. «Неужели я и на самом деле таков? — раз за разом спрашивал я себя. — Неужели эти звуки и есть зеркало моей души? Или всего-навсего прихоть красивой и не обойденной талантом молодой женщины? Что она задумала? Что за цель преследует? И с какой стати вообразила, что звуки в состоянии передать характер человека?»
Музыкальный портрет завершился диссонансным аккордом. Небрежность? Или же умысел? Или же просто случайная ошибка, вкравшаяся не по воле исполнительницы?
Мария Тереза смотрела в мою сторону, словно вслушиваясь в отзвуки своих импровизаций. Чуть подняв правую руку, она вытянула указательный палец. Лоб девушки сначала чуть сморщился, но тут же лицо ее осветила улыбка, и она согласно кивнула.
— Ну и как тебе твой портрет?
Людвиг подошел к Марии Терезе сзади и нежно поцеловал ее шелковистые темные волосы.
— Признаюсь, у меня такое ощущение, что мне нанесли рану. Я услышал правду о себе, ту, от которой так стремлюсь отмахнуться, которую старательно гоню от себя. А этот диссонанс в финале, если я вас верно понял, Мария Тереза, означает катастрофу семьи Суде, в которую я столь несчастным образом оказался вовлечен?
— Не только. Моя игра — скорее выражение чувств, а не живопись. И однажды, когда вновь попытаюсь нарисовать вас, я смогу превратить ваш диссонанс в консонанс. Однако должно пройти время. К счастью, диссонанс в вашем портрете можно поправить. Я могла бы обойтись и без диссонансов, только в таком случае он не имел бы ничего общего с жизнью. Скорее со смертью.
На мгновение лицо Марии Терезы стало жестче, но тут же осветилось улыбкой. Я же ощущал внутри страшную пустоту. Такие слова, как «смерть», тогда были для меня хуже самого страшного яда. Еще не успела отзвучать история с Себастьеном и Эстер. Мне даже казалось, что я уже никогда в жизни не рассмеюсь, не обрадуюсь, хотя представители юстиции не имели ко мне претензий и отпустили меня с миром. Я ведь оказался под арестом, был направлен в следственную тюрьму Ла-Форс, против меня возбудили дело. И то, что я три дня спустя оказался на свободе, произошло исключительно благодаря вмешательству Даниеля Ролана. Разумеется, полицейский комиссар в Ла Форс не мог предъявить мне обвинений, однако к спасителю Ла Бель Фонтанон подходили с несколько иными мерками. Если я отдавал себе отчет в том, насколько лабильна психика молодого Суде, так утверждало обвинение, и это же отразили в своих показаниях родители мальчика, мне, если я психиатр и человек совестливый, следовало бы сразу предупредить об этом. А я, дескать, злоупотребил доверием родителей, представил им совершенно искаженную картину, занимаясь Себастьеном.
Во всем этом не было и слова правды, но не следовало забывать, что отец Себастьена был не кто-нибудь, а мэр, исходивший из желания приписать вину кому угодно, кроме себя. Вероятно, это ему не удалось. С того момента, как меня арестовали, я не сомневался, что человек этот непременно попытается использовать служебное положение, чтобы выгородить себя.
На самом же деле катастрофа случилась исключительно по его милости.
Как же все произошло?
Кларисса, горничная семьи Сулс, во второй половине дня в воскресенье принимала интимного гостя в доме мэра, в то время как супруги Суде отправились в Булонский лес. Себастьен и Эстер, поскольку другие братья пошли к кому-то из знакомых на день рождения, оставались в доме. Себастьен в своей комнате, Эстер — в гостиной, где играла в сооруженном для нее уголке. Около половины четвертого, после того как Кларисса и ее приятель слегка опомнились, служанка вдруг услышала крик девочки и поначалу не придала этому значения, однако после того, как крик сменился стонами, девушка на самом деле испугалась, но не потому, что заподозрила Себастьена в чем-либо дурном, а потому, что, как ей показалось, Эстер упала и ушиблась, играя в своем загончике. Горничная в одной рубашке сбежала вниз. Едва взглянув на то, что произошло, она тут же лишилась чувств. О том, что она завопила как резаная, позже поведал ее приятель Жан Луи, который, также полуодетый, тут же бросился на Себастьена.
К тому моменту Эстер скорее всего уже помочь было ничем нельзя. Дело в том, что Себастьен, вооружившись опасной бритвой своего родителя, надумал срезать с нее кожу. И поскольку приступил к делу в области шеи, ребенку не пришлось долго мучиться. Когда в гостиную вбежала Кларисса и когда еще несколько секунд спустя Жан Луи обезоружил Себастьена и ударом в зубы повалил его на пол, девочка уже была в агонии.
С тех пор Жан Луи пребывал в Бисетре, где им занимались психиатры, а Кларисса приходила в себя в Париже у своей бабушки и дедушки. Молодые люди поклялись, что впредь и ноги их не будет в распроклятом Шарентоне.
Таковы внешние обстоятельства. Подоплеку выложил на следствии Себастьен. Опомнившись и сообразив, каких дров наломал, мальчишка на удивление деловито и последовательно для своего возраста изложил в протоколе обстоятельства дела. И, как водится в нашем мире, что одному во благо, другому оказывается во вред. Он, Себастьен, совершив акт мести, наконец освободился от бремени.
Что же послужило причиной упомянутого акта мести?
Нелюбовь сестры, равно как и ее наказ родителям перестать любить его, Себастьена.
Да, но откуда ему, Себастьену, известно, что Эстер не любит его?
Когда ему задали этот вопрос, Себастьен с миной всезнающего и все понимающего инквизитора опустил очи и снисходительно улыбнулся. Эстер сама ясно дала ему понять — таков был его ответ.
Как уразуметь такое?
В протоколе всего лишь пару раз встречалась моя фамилия, однако это послужило поводом к тому, что меня схватили средь бела дня прямо на улице и препроводили куда следует. Лишь три дня спустя, и то благодаря вмешательству графа де Карно, который, в свою очередь, поставил в известность Даниеля Ролана, последний отдал распоряжение перевести меня в следственную тюрьму. После мучительной ночи угрызений совести месье Даниель Ролан допросил меня, а затем и месье Суле, и в конце концов уже на третий день я был отпущен. Кошмарные события обернулись для месье Суле тяжелейшим нервным расстройством.
Что имел в виду Себастьен, утверждая, что сестра «сама ясно дала ему понять»?
Выяснилось, что месье Суле оказал сыночку медвежью услугу, — скорее всего все выглядело примерно так: мол, никаких особых премудростей в лечении этого психиатра нет, мы и сами без него как-нибудь обойдемся. И малышку Эстер тут же усадили на колени к братцу Себастьену — отец загодя снял бинты с рук сына. Затем месье Суле ухватил нежные ручонки дочери, такие мягонькие, и возложил их на покрытые гнойными язвами руки сына. «Признайся, — принялся внушать папаша, — а ведь приятно чувствовать их прикосновение! Ну, ведь приятно, чего уж там? Смотри, как твоя сестра смеется! Ей тоже нравится! Ей нравится, что все ее любят! Ей нравится, что ты ее любишь!» И папаша Суде похлопал ручонками Эстер по лицу мальчишки, и, конечно же, стал требовать и от него ответных жестов по отношению к Эстер. Мол, ты же должен показать сестре, что любишь ее.
Если до этого Себастьен был парализован отвращением и нежеланием, теперь они сменились приступом злобы, стоило только маленькой Эстер расплакаться. Он больно ущипнул девочку, та в ответ, сжав крохотные ручонки в кулачки, принялась что было силы молотить ими по рукам Себастьена. Вопли, слезы, брань. А панаша Суле лишь благодушно улыбался, будучи уверен, что, дескать, дети есть дети, сегодня дерутся, завтра помирятся, никуда не денутся.
— Желает ли сударь дать оценку произошедшему? — поинтересовался следственный судья Ролан. На что несчастный Суле лишь отрицательно покачал головой, а йотом разразился рыданиями. Я же метался между яростью и состраданием, последнее в конце концов пересилило. Однако стоило мне попытаться выразить месье мэру искреннее соболезнование по поводу случившегося, как он жутко застонал, затрясся как осиновый лист, и я уже не мог совладать с собой. Покинув следственную тюрьму, я чуть ли не бегом отправился домой, где несколько дней глушил себя вином, не в состоянии даже выйти на работу. Что впоследствии и послужило поводом для увольнения.
