Джон Брэйн - Жизнь наверху

Некоторое разнообразие вносила смена времен года: если Барбара возвращалась домой в феврале, шел снег. И была ватрушка. А в это утро были цветы.

— Цветики,— повторяла Барбара, пока мы шли на кухню.— Там много, много цветиков, все разные.— Затем, наблюдая, как я наполняю водой чайник, она забыла про сказку.— А мой сок? — спросила она и принялась подскакивать от нетерпения.— Мой сок! Дай мне мой сок!

Я включил электрическую плиту. Барбара жалобно сморщилась.

— Папочка, сделай же мне сок! Почему ты не делаешь мне соку?

— Не будь такой нетерпеливой,— сказал я.— Ты просто нахальная мартышка.

— Я не нахальная мартышка. Это ты нахальная мартышка.

— Ты не должна воображать, что все на свете существует только для тебя, детка.— Я сам не верил ни единому своему слову. В глубине души я был убежден, что ей должен принадлежать весь мир.

Я никогда не ощущал ничего подобного по отношению к Гарри. Уже в возрасте Барбары он был странно замкнут и необыкновенно уверен в себе — настолько, что порой я чувствовал какую-то неловкость, словно в чем-то провинился перед ним. А теперь, после целого года, проведенного в школе, он, по-видимому, нуждался во мне и того меньше. Внезапно я подумал, что мне даже неизвестно, где он сейчас находится. Утро больше не казалось мне таким солнечным, откидной стол у стены с пластмассовой доской и четырьмя стульями по бокам больше напоминал обстановку кафе, чем домашней кухни, и розовые обои с изображением какого-то национального — мексиканского, должно быть,— праздника были, пожалуй, чуточку слишком пестры и вызывающи, чтобы, глядя на них, можно было чувствовать себя уютно. Шкафы были вделаны в стены, и Ларри Силвингтон, оформлявший почти все спектакли «Служителей Мельпомены», расписал их для Сьюзен в виде подарка к рождеству. В каждой сценке изображалась сама Сьюзен в одной из ее четырех главных ролей («Ваше исполнение этой роли, дорогая, мы будем вспоминать всегда с изумлением и восторгом!»), и все сценки были очень остроумно задуманы и очень живо и изящно выполнены. Ларри, бесспорно, прекрасно владел рисунком и умел одним мазком придать фигуре выразительность и движение. Это был лучший рождественский подарок, какой когда-либо получала Сьюзен, и, конечно, она должна была поцеловать Ларри. Он настоящий друг, и так мило с его стороны, что он потратил на эту роспись столько времени и таланта. И у него есть фантазия, а этим наделен далеко не каждый… И все же, что ни говори, мне не хватало здесь старого кухонного шкафа, который был теперь изгнан в гараж. Мне не хватало его, потому что он был мой, потому что это был свадебный подарок тети Эмили, мне не хватало его потому, что никто на свете, кроме меня, никогда о нем не вспоминал. Едва ли, конечно, тете Эмили придется когда-нибудь заметить его отсутствие, так как едва ли она соберется когда-нибудь навестить нас. Ведь для этого надо получить сначала приглашение, не так ли?

Я вынул из холодильника консервную банку с апельсиновым соком, встряхнул ее и вылил сок в кувшин. Потом достал лоточек со льдом и полил на него горячей воды. Когда кубики льда подтаяли, я положил четыре кубика в розовую пластмассовую кружку Барбары и дал ей три соломинки. Когда-то я сам получал огромное удовольствие просто от сознания того, что в любую минуту могу усладить себя холодным апельсиновым соком. Теперь холодильник существовал для меня лишь постольку, поскольку он был нужен Барбаре.

Я закурил сигарету. Барбара тихонько кашлянула и взглянула на меня с укором. Эта гримаска чрезвычайно ей шла. У нее был тип лица, который я называл викторианским: удлиненный овал, короткая верхняя губка, высокий лоб и прямой носик — со временем он мог приобрести форму греческого.

— Какая гадкая привычка — курить до завтрака.

— Я знаю. Но могу сделать что-нибудь и похуже.

— Что похуже, папочка?

— Например, выпить перед завтраком.

— И я пью перед завтраком,— сказала она.— Ты какой-то глупенький папочка.

— Уж какой есть.

Конечно, я дурак, подумалось мне. Не следовало даже упоминать о подобных вещах в разговоре с четырехлетним ребенком. И зачем мне это понадобилось? Сказать по правде, мне и в самом деле просто захотелось вдруг выпить, захотелось, чтобы все расплылось слегка, чтобы розовые обои, и розовые кухонные шкафы, и белый холодильник, и электрическая плита, и электрический миксер, и откидной розовый стол, и стулья с розовыми спинками — все подернулось легкой туманной дымкой; в восемь часов мартовского утра они слишком резко, слишком ослепительно, слишком гигиенично сверкали; когда весь Птичий перекресток еще мирно покоился в тягостной воскресной тишине, они слишком беспощадно напоминали о том, что мне уже перевалило за тридцать пять, что у меня двое детей и по меньшей мере десять фунтов лишнего веса.

Я сел и посадил Барбару к себе на колени. Теперь уже не я охранял ее от беды, теперь я сам нуждался в ее защите. Я не знал, от чего должна она защитить меня, знал только, что, пока мы вот так — рядом, вместе, со мной не может случиться ничего дурного. Барбара с шумом высосала через соломинку последние капли апельсинового сока, поставила кружку на откидной стол и сказала:

— Я люблю тебя, папочка.

— И я тебя люблю,— сказал я.

Она поцеловала меня и сказала тем же тоном:

— Гарри уже позавтракал, да, он позавтракал. Он пошел к своим птичкам…

— Желаю ему удачи,— сказал я и окинул взглядом кухню: нигде ни следа грязной посуды, ни единой хлебной крошки — ничего, словно Гарри и не завтракал здесь. Для десятилетнего мальчика он был противоестественно чистоплотен. Когда я был в его возрасте, каждая комната после моего посещения выглядела так, словно по ней пронесся тайфун. Я снова почувствовал легкое угрызение совести, когда мысленно увидел, как он завтракал здесь один. Мне бы следовало быть с ним. Мой отец каждое воскресное утро брал меня с собой на прогулку — никогда в жизни не изменял этому правилу. Но ведь я провел свое детство в родительском доме, а не среди чужих людей. А Гарри предстояло пройти через мясорубку буржуазного воспитания в привилегированной школе-интернате, в частности через сент-клэровскую школьную мясорубку. Начальную школу для Гарри выбирала его бабушка; и среднюю школу для него будет выбирать она же.

Чайник закипел. Я осторожно спустил Барбару с колен и заварил чай. Маленький чайник нужно было согреть, затем поставить его на большой чайник и засыпать чай из расчета по одной чайной ложке на каждую персону плюс еще одну ложку сверх… Впрочем, теперь введены были еще некоторые новшества: смешивался чай различных сортов. Особенным успехом последнее время пользовалась смесь хорнимановского «Директора» и туайнингского «Серого графа», причем Сьюзен пила этот чай с лимоном и без сахара, и это служило постоянной темой разговора как в доме моего тестя, так и у Марка и являлось лишь одной из составных частей их объединенной стратегии, направленной на то, чтобы заставить меня похудеть. Я подождал три минуты, чтобы дать чаю настояться, потом налил себе чашку, положил в нее пять полных ложек сахару и долил чайник кипятком. Я быстро выпил чай и сполоснул чашку, испытывая при этом некоторое торжество — настроение поднималось почти так же, как от двойной порции виски.

Когда я принес чай в спальню, Сьюзен еще спала. Я тихонько потряс ее, приподнял ей веко. Сьюзен улыбнулась.

— Какой ты хороший, Джоки, малыш.

Я поцеловал ее. Она притянула меня к себе, так крепко обвив мою шею руками, что я чуть не задохнулся и поспешил высвободиться.

Барбара снова натянула капюшон халатика себе на голову.

— Он хороший — папа Джо, да, он очень хороший,— сказала она.— Он дал мне ледовый сок и соломинки.

Сьюзен наклонилась и поцеловала ее. Барбара приняла поцелуй как должное.

— Я все вижу сквозь твою ночнушку, мамочка,— сказала она.— А у меня ничего не видно сквозь мою пижамку.

Сьюзен рассмеялась.

— Ну, там еще не многое можно увидеть, крошка. А теперь беги к себе в постель.

— Мне больше не хочется спать,— сказала Барбара.

— А тебе не хочется получить шлепки? Мама ничего не повторяет дважды, Барбара.

Барбара вышла из спальни, опустив голову.

Сьюзен налила себе чаю.

— Ты слишком балуешь этого ребенка,— сказала она.

— У нее чудесный характер от природы. Барбару просто невозможно испортить. Вот чего ей действительно не хватает, так это сверстника… братика или сестрички хотя бы приблизительно ее возраста…

—  Мы, кажется, уже говорили об этом.— Сьюзен потянулась и подняла свою теплую кофточку, которая, как обычно, валялась на коврике возле кровати.

— Да нет, в сущности,— сказал я.— В сущности, не говорили.— Я отхлебнул чаю. Мы, то есть Джо и Сьюзен Лэмптон, в сущности, никогда серьезно не обсуждали вопрос о том, будем ли мы иметь еще детей, но мой тесть и моя теща обсуждали этот вопрос после рождения Барбары.