Луиджи Капуана - Маркиз Роккавердина
— Не будем говорить об этих глупостях… — прервал его маркиз. — Извините, адвокат, что я так называю это…
— И заблуждаетесь!
Лицо дона Аквиланте осветилось самодовольной снисходительной улыбкой, он поставил локти на стол, сцепил пальцы, оперся о них подбородком и продолжал медленно и мрачно:
— Я видел его вчера. Впервые. Он еще не осознает, что мертв. Так бывает с человеком, душа которого еще не покинула тело. Он бродит по улицам, подходит к людям, заговаривает с ними и досадует на то, что никто не отвечает ему…
— Да… допустим, — снова прервал его маркиз, которому, однако, не удавалось скрыть беспокойство. — Но я не люблю рассуждать на эту тему. Оставим мертвых в покое.
— Но мертвые страдают, когда видят, что их забыли. Я вызову его к себе и расспрошу, у него самого узнаю…
— Ну а узнаете?.. Какое значение будут иметь ваши показания?
— Я не собираюсь давать показания, я хочу знать, только знать. Так вот, я уже выяснил другими путями, что убийца был один, он прятался за изгородью из кактусов. «Имя?» — спросил я. Мне не смогли открыть его в силу нерушимых законов потустороннего мира, который для нас непостижим.
— А! — воскликнул маркиз. — Но если бы то, что вы имеете в виду, было правдой, не осталось бы ни одного безнаказанного преступления и правительство могло бы распустить полицию.
— Это другой вопрос! — возразил дон Аквиланте.
— Ладно, оставим это. Вы никогда не убедите меня, никогда, никогда! К тому же церковь запрещает эти дьявольские опыты. Уже доказано, что все это козни дьявола. Вы клюнули на приманку, при всей-то своей учености. Право же, вы, ученые, попадаетесь в ловушку чаще, нежели мы, невежды…
— Пройдет несколько месяцев, и вы этого не скажете!
— О, прошу вас, оставьте его в покое… То есть оставьте меня в покое!.. — поправился маркиз. — Я думаю об аресте Нели Казаччо. Раз следователь решился на эту санкцию…
— Людской суд делает то, что может. Либо явные доказательства, либо косвенные улики, также ведущие к обвинению, — иных способов у него нет.
— Поэтому он нередко наказывает невиновных!
— И делает это неумышленно: errare humanum est![4] Но в нашем случае ошибка вряд ли возможна. Рокко был хорошим человеком, у него не было врагов. Он мог пошуметь, это верно. За юбками бегал, тоже верно! Однако с тех пор, как женился… Хотя шутки шутить любил все равно. Жена Нели Казаччо сама сказала следователю: «Прежде, было дело, он увивался за мной, покоя не давал. Подсылал кого-нибудь, если сам не мог поговорить. А я ему: „Да вы с ума сошли! Я не могу позорить мужа. Я бедная, но честная женщина!“ Потом он угомонился. И муж знал это и больше не угрожал ему… Они снова стали друзьями».
— Она так и сказала — «угомонился»?
— Но так ли это было? Женщине важно оправдать себя и мужа.
— Угомонился! — прошептал маркиз.
Глаза его недобро сощурились, когда он встал из-за стола. Он тяжело дышал, словно ему не хватало воздуха. Открыв ставни, он распахнул окно и выглянул на балкон. Дон Аквиланте подошел к нему.
Луна, появившаяся среди поредевших, гонимых ветром туч, казалось, быстро скользила по небу. В призрачном свете ее на фоне темной массы сгрудившихся в ложбине домов четко вырисовывались колокольни и купола церквей Раббато.
Внезапно глубокую тишину нарушил чей-то хриплый голос, и до них донеслись слова, звучавшие как проклятие:
— Тысячу чертей на палаццо Роккавердина! О-ох! О-ох! Тысячу чертей на дом Пиньятаро! О-ох! О-ох! Тысячу чертей на дом Крисанти! О-ох! О-ох!
— Тетушка Марианджела, сумасшедшая! — сказал маркиз. — Каждую ночь вот так.
Крик повторился, хриплый, по-звериному протяжный.
— Муж держит ее на цепи, как скотину, — ответил дон Аквиланте. — Надо бы властям вмешаться, отправить ее в больницу.
Сумасшедшая умолкла.
Ветер уже разогнал тучи. Гроза прошла стороной, и молнии теперь озаряли пожаром небо в стороне Аидоне, за холмами Барцино.
— Который раз так! Значит, и в этом году быть большой беде! — сказал дон Аквиланте. — Спокойной ночи, маркиз!
Маркиз хотел было ответить ему, но тут новый крик, пронзительный, душераздирающий, лишил его дара речи:
— Жизнь!.. Жизнь моя!..
— Это жена Нели Казаччо! — узнал адвокат и повернулся в ту сторону, откуда донесся крик. — Карабинеры пришли за ним. Смотрите, вон там, на площади Орфанелле…
При свете луны они различили карабинеров, уводивших арестованного.
Снова раздался взволнованный крик жены Нели Казаччо, снова горестно прозвучал он в ночной темноте среди яростных завываний ветра:
— Родимый!.. Родимый мой!
2
Два дня спустя адвокат снова появился в доме маркиза, на этот раз не один.
Прихожая была набита крестьянами и рабочими, толпившимися вокруг столика, за которым маркиз проверял написанные крупными каракулями счета.
— Извините, маркиз, — сказал адвокат, проходя сквозь расступившуюся перед ним толпу. — Надо поговорить о срочном деле. Со мной кум Санти Димаура…
— Да благословит меня ваша милость![5] — вставил тот, выглядывая из-за спины дона Аквиланте.
— Пройдите туда. Я сейчас освобожусь.
Дон Аквиланте ответил жестом: «Не беспокойтесь!» — и велел старому крестьянину следовать за ним.
Вскоре до них донесся сердитый голос громко спорившего маркиза. Лишь изредка слышались робкие возражения, прерываемые потоком гневных криков и ругани. Так продолжалось добрых полчаса.
Дон Аквиланте, положив ногу на ногу, прикрыв рукою глаза и опустив голову, сидел в глубокой задумчивости и не отвечал на вопросы старика, который, пристроившись в углу у двери, теребил шапку из черного падуанского сукна и, казалось, был страшно напуган непрекращающимися криками маркиза.
Наконец раздался стук двери, и почти сразу же в комнату влетел маркиз с побагровевшим лицом, что бывало с ним всякий раз, когда он выходил из себя, и адвокат, мысли которого в эту минуту блуждали где-то далеко, вскочил от неожиданности.
— Когда-нибудь сердце у меня не выдержит! Всё норовят делать по-своему! Если не стоять над ними сторожем, то они украдут у тебя даже воздух! А мне же не разорваться! Я же не господь бог!
Эта вспышка гнева была последней.
— Что нового? — вдруг успокоившись, спросил он, поправляя шапку из куньего меха.
— Кум Санти говорит… — начал адвокат.
— Только чтобы угодить вашей милости, — вставил старый крестьянин.
— Угодить мне? Скорее, самому себе. Речь идет, видно, о той, полоске земли, не так ли?
— Так, ваше сиятельство.
— Куму Санти надавали дурных советов, — сказал дон Аквиланте.
— Старый я, ваша милость. Всю жизнь я отдал этому клочку земли. Что тут еще скажешь? Я посадил там деревья, они мне как дети. И домишко построил этими вот самыми руками. Вы, ваша милость, любите Марджителло? И дом свой там тоже любите? Вот и я точно так же. Чем меньше имеешь, тем больше дорожишь своим добром. Да только злые люди хотят омрачить мою старость. Как могли они сказать, что я люто ненавидел покойного кума Рокко? А вы, ваша милость, им поверили! И следователь тоже пристал с ножом к горлу и два часа домогался, чтобы я сказал: «Это я его убил!» А за что мне было его убивать? За то, что кум Рокко защищал интересы своего хозяина? За то, что заявлял на меня, когда я прихватывал чуток хозяйской земли? Так мировой судья ни разу меня за это и не наказал… Хватит! Я сказал себе: «Покончим с этим! Раз синьору маркизу так угодно, пусть будет так!»
Голос старика дрожал, он говорил медленно, чуть не плача.
— Я уже объяснял вам, — сказал дон Аквиланте, — что к действиям следователя синьор маркиз не имеет никакого отношения. Правосудие выполняет свой долг не взирая на лица.
— А теперь вот арестовали беднягу Нели Казаччо!
— А вам что за дело? Думайте лучше о себе.
— Я уже хотел было уступить вам, слыша, как вы ноете, — сказал маркиз. — Я же не краду у вас этот клочок земли. Я плачу за него… Вам приятно было бы, если б кто-то чужой ворвался в ваш дом и занял там комнату? Так и вы сидите чужаком в Марджителло посреди моих владений.
— Но я живу там еще с тех пор, когда все земли вокруг принадлежали другим хозяевам. Они продали их вашей милости, а я-то чем виноват?.. Бумагу у нотариуса подписать для меня все равно что оторвать кусок от сердца!.. На беду, уж так устроен мир: вздумай глиняный горшок спорить с камнем, от него останутся одни черепки!
— Ну вот, теперь вы и сами не знаете, что говорите! — сказал дон Аквиланте.
— Очень даже хорошо знаю, синьор адвокат! Господь видит мое горе, и слезы мои кровью отольются тому, кто убил кума Рокко Кришоне! Не случись этого, мне бы не пришлось сейчас ради того, чтобы спокойно прожить остаток дней моих, продавать землю, которая досталась мне от отца, которая принадлежала моему деду и должна была перейти к моим внукам, вот уже два года как они осиротели! Ведь окажутся на улице, нищими и раздетыми, потому что землю с собой не унесешь, а деньги тают в руках как снег.
