Иван Машуков - Трудный переход
В иное время Григорий с радостью бы устроил такую раздачу. Всё, что помогало вчерашним батракам и беднякам подниматься на ноги, Григорий горячо поддерживал. Но сейчас он думал о другом.
Кочкинскне партизаны коммуну организовали. Слышно, им отводят хорошую землю, с весны начнут они общественную запашку. «Общий труд на общей земле» — этот лозунг давно известен крутихинцам. Ещё в 1919–1920 годах партизаны Сибири и Забайкалья создавали сельскохозяйственные коммуны; некоторые из них существовали и сейчас. Григорий об этом знал.
Почему бы не воспользоваться домом, усадьбой, инвентарём, землёй, а главное — прекрасным и сильным конским тяглом Кармановых для основания хозяйства коммуны!
С той минуты, как он только об этом подумал, Григорий и не представлял себе иного решения.
— И толковать нечего, — говорил он Плужникову и Селезнёву, — в коммуне мы докажем, что сибирские крестьяне-бедняки могут стать лучшими производителями зерна для общества, чем сибирские кулаки! Мы не токмо старые залежи — мы новую целину вздерём! Опять же и к коммунизму сразу ближе шагнём. Ведь в коммуне никакой этой проклятой собственности, а всё общее!
К его удивлению, товарищи не сразу поддержали это прекрасное предложение. Иннокентий Плужников усмехнулся:
— Ты для идеи, Гриша, даже от личной собственности готов отказаться… Обобществить даже рубахи и штаны. Вроде под одним одеялом спать — как выдумали про нас злые болтуны.
— Ну, да ведь на чужой роток не накинешь платок. То выдумали враги!
— Я вот не враг, — сказал Тимофей Селезнёв, — а что-то и мне не того…
— Говори прямо, — вскипел Григорий, — ты против коммуны?
— Я не то чтобы против, но и не очень за…
— Говори яснее! — потребовал Григорий.
— Я и говорю, что не потягивает на коммуну. Я считаю, лучше нам ТОЗ, товарищество по обработке земли, или артель организовать. Допрежь коммуны…
— Нет! Я категорически против! — резко рубнул ладонью воздух Григорий. — Это что же выходит, по-твоему: дескать, мы сначала побудем в ТОЗе, а потом в коммуну подадимся? Видишь, у нас вроде духу не хватает! Да какие ж мы после этого с тобой коммунисты! Нет и нет! — горячо продолжал Григорий. — Ты, Тимофей, наверно, плохо читал сочинения нашего дорогого товарища Ленина. А товарищ Ленин говорит, что собственность ужасная вещь, она каждый день возрождает капитализм! Да ты разве сам не знаешь? Тебе ж это должно быть на факте известно. Смотри ты, какой кулачина получился при советской нашей власти тот же Селиверст Карманов. Ведь это диво, что такое с ним сталося. А был сперва-то середняк, и даже маломощный. А другие, прочие? Вон возьми ты шурина моего Егоршу Веретенникова, этот ещё немного — и батраков начнёт наймовать. Вот ить чего делает она с народом, эта проклятая собственность! А коммуна её в корне уничтожает!.
Григорий говорил, и Тимофей, казалось, был побеждён его доводами. Но надо было хорошо знать Селезнёва, чтобы не обмануться на этот счёт. Тимофей, как понимал Григорий, всё же остался при своём мнении.
— Ну, а ты как? Чего скажешь? — спросил Сапожков Иннокентия Плужникова.
Молодой и ещё недостаточно твёрдый в своих мнениях, Иннокентий заколебался.
— Народ у нас, Григорий Романыч, беда как тугой на раскачку. С нашим народом разве сразу-то что-нибудь сделаешь?
— Да ведь где же! Конечно! Наше дело отступать, а не наступать, — насмешливо отозвался Григорий.
Иннокентий взглянул на него виновато, а Тимофей сидел попрежнему невозмутимо.
— Показывай список, кто скот просит, — повернулся к Плужникову Григорий.
Иннокентий достал разграфлённый листок бумаги.
— Домна Алексеева, — читал по списку Григорий. — Корову бы ей… Ну, этой надо. С ребятишками… Вдова.
— Николай Третьяков, — продолжал читать Григорий и запнулся. — Это какой же Николай Третьяков? — спросил он.
— Да Никула.
— Тьфу ты, пропасть! — усмехнулся Григорий. — Привыкли уж: всё Никула да Никула, а тут вдруг Николай. Ну, этому бы я не дал. Подкулачник.
— Заявление он подал, — сказал Плужников.
— Это мало важности, — строго взглянул на него Григорий.
— Анисим Шестаков… Савватей Сапожков… Филат Макаров. Это что за Филат?
— Который прошлое лето батрачил у Кармановых.
— Знаю, — сказал Григорий. — А чего он просит?
— Лошадь. Избу хочет ставить.
— Ну вот, к собственности подтолкнём! Чего вы испугались? Посмотрите, вон как сделали в Кочкине. Они не стали тянуть с коммуной, а раз-два — и готово! Нефедов молодец, он понимает, что всё надо делать перед весной…
— Одни-то мы не подымем, надо с народом, — сказал Тимофей.
— Дело ясное, с народом, — проговорил и Сапожков. — Да народ-то сам собой не может, его надо подтолкнуть.
— Вот и надо подумать, куда толкать-то будем. Дело новое.
— Да где ж новое! — сердито возразил Григорий.
А Тимофей вздохнул и сказал примирительно:
— Подумаем, остынем. В этих делах не мешает погодить. Вот поговори с мужиками, послушай, что скажут. Коммунистов, конечно, в порядке партийной дисциплины можно обязать в коммуну войти. А вот с беспартийными как? Попробуй сагитируй нескольких, тогда к этому вопросу вернёмся!
— Ладно! — махнул рукой Григорий.
«Упрямый, чёрт», — скорее с одобрением, чем с досадой на Тимофея, сказал себе Григорий. «Эх, был бы теперь Мотыльков! Дмитрий бы уж поговорил с Селезнёвым не так, как я». Григорию иначе и не представлялось, а только так, что Мотыльков, будь он жив, его непременно поддержал бы и убедил Селезнёва в необходимости организовать в Крутихе коммуну. «Плохо я говорил, не сумел доказать Тимофею», — думал Григорий.
Решили особо нуждающимся выдать коров и лошадей. Но не всех, большую часть временно оставить в распоряжении кресткома. Первым пришёл в сельсовет Филат Макаров — бывший кармановский батрак. Он был в овчинном полушубке, в лохматой шапке, подпоясан бечевой. Филат снял шапку, поздоровался.
— Подходи ближе, — сказал ему Иннокентий Плужников. — Тут вот расписаться надо.
— А видишь, какое дело, — смущённо проговорил Филат, — я ведь неграмотный.
— Ну ладно, я за тебя распишусь, — предложил Иннокентий.
Филат не ответил.
— Деньги-то платить, ай нет? — спросил он, когда Иннокентий расписался за него.
— Бесплатно, — сказал Плужников.
— Благодарим покорно, — поклонился Филат. — А который же, к примеру, конь-то мой теперь будет?
— Чалый.
— Чалый? Ну, спасибо вторично. Этого коня я знаю. Доводилось, когда жил у Селивёрста, езживать на нём. Конь добрый…
— И не старый.
— Какой же старый? По пятому, кажись, году..
Филат произносил эти слова сдержанно, степенно, а улыбка так и сияла на его обветренном лице. Потом он нахлобучил шапку и поспешно вышел. Через несколько минут он прошёл мимо окон сельсовета по улице, ведя в поводу рослого чалого коня.
Вслед за Филатом явился Никула Третьяков. Он стоял у порога и мял в руках шапчонку.
— Вот крестной тебе назначил выдать корову, — сказал Никуле Иннокентий. — Не надо бы тебе выдавать, да ребятишек твоих пожалели.
— Так, так, — сказал Никула.
— Бесплатно даём.
— Так, так…
— Иди, распишись вот здесь и забирай корову.
— Так, как, — снова повторил Никула, но не стронулся с места.
Третьякова одолевали сомнения. Он и подал заявление в крестком, и опасался, что может вернуться Селиверст или Карп Карманов. «Вдруг всё перевернётся?» — думал Никула. Он и сам не очень верил в вероятность этого «вдруг», но Кармановых привык бояться.
— Что же ты стоишь? — раздражённо сказал Иннокентий.
Тогда, решившись, Никула надел шапчонку и приблизился к столу.
Вошёл Григорий. Никула поспешил уйти.
Последней получала назначенную ей корову вдова Домна Алексеева. Это была ещё молодая женщина; муж её умер, оставив ей четверых малолетних детей. Домна вошла в сельсовет быстрым шагом.
— Здравствуйте, — сказала она от порога и окинула сидевших здесь Григория и Иннокентия смелым взглядом. — Зачем звали?
Плужников объяснил.
— Что ж, это хорошо, — сказала Домна. — А вот правду или нет говорят, что кто возьмёт в кресткоме коня или корову, того в коммуну будут записывать?
— Уже слухи идут? Ловко! — воскликнул Иннокентий и взглянул на Григория.
— А ты бы пошла в коммуну? — спросил женщину Григорий.
— Я-то бы пошла! — отозвалась та. — Хуже-то, поди, не стало бы, а, Григорий Романович? — повернулась Домна к Сапожкову. — А то мне с моей оравой ребятишек, ох, как тяжко! Ну, спасибо, теперь вот корова будет…
— Откуда же народ про коммуну знает? — удивлялся вслух Иннокентий, проводив Домну и делая отметки в списке. — Ну, никуда, никуда от народа не скроешься!
— А и скрываться-то не надо, — ответил Григорий. — Зачем скрываться? Объяснять надо, чтобы правильно поняли! Чтоб от нас про коммуну знали, а не с чужих слов. — И он решил заняться агитацией за коммуну среди беспартийных.
