Саймон Монтефиоре - Сашенька
— Но, барышня, баронесса…
— Пожалуйста, Пантелеймон. Я о ней позабочусь. — На лице Пантелеймона отразились смешанные чувства слуги, который стал свидетелем падения своих хозяев: слуги терпеть не могут кутерьму вокруг позорящей себя хозяйки точно так же, как боятся гнева упавшего хозяина.
Он поклонился, прошаркал в дом, через минуту показался опять, взобрался в грохочущий «делоне» и резко нажал на газ.
Мать и дочь остались одни на улице под фонарем у особняка.
Сашенька опустилась подле рыдающей матери.
Слезы бежали черными ручьями из черных глаз по грязным бледным щекам, подобно грязным потекам на талом снегу.
Сашенька помогла ей подняться, перекинула ее руку себе через плечо и потащила по ступенькам в дом. В прихожей — огромной зале — было почти темно, горела одна электрическая лампочка на площадке первого этажа. Огромные белые квадраты, которыми был выложен паркет, сверкали, а черные казались дырами, ведущими к самому центру земли.
Как-то Сашеньке удалось довести мать до спальни.
Электрический свет слишком бы бил в глаза, поэтому она зажгла керосинку.
Ариадна уже не рыдала, а всхлипывала. Сашенька поднесла руку матери к своим губам и поцеловала, от недавнего гнева и следа не осталось.
— Мама, мама, ты уже дома. Это я, Сашенька! Я помогу тебе раздеться и уложу в постель. — Ариадна немного успокоилась, хотя продолжала бессвязно бормотать, пока Сашенька ее раздевала:
— Спой мне еще… одиночество… твои губы как звезды, дома… вино так себе, плохой год… держите меня… так плохо… заплатить, я плачу, я могу себе позволить… Бог есть любовь… я дома… кажется, я слышу голос дочери… моей порочной дочери… еще бокал, пожалуйста… поцелуй меня как следует.
Сашенька стянула с матери сапожки, сняла меховую накидку, шляпу со страусовым пером, расстегнула атласное платье с золотым тиснением, развязала корсаж, стянула разорванные чулки, расстегнула броши, сняла три нити жемчуга и серьги с бриллиантами. Когда она стянула белье, которое было надето шиворот-навыворот, ощутила животный запах, — запах пьяной, потной городской женщины, который претил ей. Она поклялась, что никогда не позволит себе опуститься до такого состояния. Вода нагрелась, и Сашенька умыла мать.
К собственному удивлению, девушка поняла, что они поменялись ролями: мать стала дочерью, а дочь — матерью. Она сложила и развесила вещи матери, спрятала украшения в бархатную шкатулку, бросила белье в корзину. Потом она помогла матери лечь в кровать и поцеловала ее в щеку, погладила по лбу и присела рядом с ней.
— Ты и я… — произнесла Ариадна сонным голосом; она металась по кровати в пьяном полузабытье.
— Спи, мама. Вот так. Все закончилось.
— Сашенька, милая, мы с тобой…
Когда Ариадна наконец уснула, Сашенька расплакалась. «Я не хочу иметь детей, — сказала она себе. — Никогда!»
19Сашенька все еще спала в кресле в будуаре у Ариадны, когда услышала, что мать зовет ее:
— Сашенька! Мы поедем сегодня за покупками. Как и хотел твой отец. Коктейльное платье от Чернышева! Тебе, возможно, даже повезет купить платье у мадам Бриссак. Как у юных великих княжон!
— Но мне нужно на занятия, — возразила Сашенька, потягиваясь и входя в спальню к матери.
— Дорогая, не говори ерунды! — сказала мама. — Посмотри, как ты одета. Как какая-нибудь учительница!
Она завтракала в постели, в комнате витал аромат кофе, тостов, икры и яиц-пашот.
— Мы стали лучшими подругами, правда, сладкая моя?
Леонид, закончив подавать завтрак, вышел из комнаты. Ариадна подмигнула Сашеньке, которая не переставала удивляться, как быстро мама пришла в себя после ночного загула. Чтобы вести подобную жизнь, нужно иметь лошадиное здоровье.
— Я не уверена, что смогу поехать.
— В одиннадцать мы выезжаем. Лала готовит тебе ванну. Сашенька решила уступить. Днем ей все равно нечем было заняться. Она жила лишь по ночам.
Час спустя третья машина Цейтлиных, кремовый «мерседес-бенц» с Пантелеймоном за рулем доставил их к известным витринам с манекенами в шляпах, токах и бальных платьях — к ателье Чернышева на углу Большой Морской и Невского.
Двери империи моды распахнули швейцары в зеленых ливреях. В святая святых этой империи женщины в белых перчатках, в шляпах, больше похожих на корзины с фруктами, и гофрированных платьях, туго затянутых на талии, примеряли очередные наряды. В воздухе стоял густой аромат изысканной парфюмерии.
Ариадна приковала к своей особе внимание всего магазина, и, к Сашенькиному удивлению, продавцы стали источать мнимую любезность. Сначала Сашенька подумала, что продавцы лебезят перед ней из-за дерзкого поведения ее матери, но потом поняла, что подобная лихорадка неистового ликования присуща дорогим магазинам, когда приезжает очень богатый клиент, не имеющий собственного вкуса и к тому же несдержанный.
Всей суетой руководил какой-то кузнечик в красном платье, на ломаном французском отдавая приказания.
Все продавцы прилежно выполняли поручения: разве на их устах не играла самодовольная улыбка?
Манекенщицы (на которых, на Сашенькин взгляд, были надеты слишком пышные кринолины) прогуливались взад-вперед в платьях, ничуть не заинтересовавших ее. Мама указывала то на одно, то на другое, из парчи или кружевное, с рюшами или блестками, и даже заставила ее парочку примерить.
Лала, поехавшая с ними, помогла Сашеньке надеть эти платья.
Сашенька решила избегать препирательств с матерью и получать удовольствие от поездки по магазинам, чтобы как-то скоротать день. Но все эти одевания-переодевания, прищуренные взгляды и тычки от костлявой мадам, к тому же совсем не француженки, которая молниеносно вкалывала и убирала булавки из платьев, начали ее раздражать.
Сашеньке совсем не нравилось, как она выглядит во всех этих нарядах, она начала терять терпение и злиться.
— Лала, я такая уродина в этих платьях! Я не стану их носить! Я их сожгу! — Ее мать была прекрасным лебедем (в бархатной юбке и болеро с меховым воротом), она же хуже гадкого утенка, какая-то замухрышка. Она отказывалась смотреться в зеркало.
— Но у мадемуазель Цейтлиной такая прекрасная фигура, идеальная для новейших модных фасонов, — заметила портниха. — Какая восхитительная грудь!
— Я ненавижу себя в этом тряпье! Я хочу домой!
— Бедная Сашенька! Ты устала, правда, дорогая? — подмигнула мать. — Не нужно брать все, купим только то, что тебе понравилось, верно, моя милая?
Чувствуя какой-то подвох, Сашенька кивнула.
Работники ателье вздохнули с облегчением.
Баронессе Цейтлиной принесли бокал токайского.
Женщина, откинув голову назад, громко смеялась, потом расплатилась крупными зелеными купюрами.
Продавцы помогли Ариадне, Лале и Сашеньке надеть шубы.
Пантелеймон нес за ними покупки в пухлых пакетах, которые он быстренько бросил в багажник, чтобы открыть дверь.
— Вот так-то! Наконец у тебя есть пара приличных платьев.
— Но, мама, — возразила Сашенька, испытывая раздражение от стоимости покупок и удивление, что подобные магазины работают даже во время войны, — я ведь не бываю в свете. Я хотела чего-то простого, незамысловатого. Мне не нужны бальные платья, платья для коктейлей и для чая.
— Еще как нужны! — ответила Лала.
— Я иногда переодеваюсь шесть раз в день, — заявила Ариадна. — Утром я надеваю платье к завтраку. Потом переодеваюсь к чаю, потом еду к Лорисам в моем новом шифоновом платье, отороченном парчой, а вечером…
Сашеньке невыносима была одна мысль о ночных похождениях матери.
— Нам, женщинам, нужно приложить немало усилий, чтобы найти себе мужа, — объяснила Ариадна.
— Куда прикажете, баронесса? — спросил Пантелеймон по переговорному устройству.
— В Сашенькин любимый английский магазин, — ответила Ариадна.
Там, в витринах магазина, были выставлены масла для ванной, духи, мыло, для джентльменов — экзотические пряности и джем.
Дамы купили имбирных пирожных и печенья, продолжая обсуждать покупку новых платьев.
— Сашенька, привет! Ты ли это? — Несколько молодых студентов в форменных шинелях и фуражках слонялись на улице неподалеку от ателье Чернышева: баловались, ухмылялись и толкались, как молодые жеребцы.
— Ох, Сашенька-озорница! Мы слышали, что у тебя были неприятности с жандармами! — кричали они.
Сашенька отметила, что «эстеты» были в беретах, а «денди» в фуражках. Один из «эстетов», наследник огромной империи, некогда писал ей любовные стихи.
Сашенька лишь улыбнулась уголком губ и пошла дальше.
— Боже! — воскликнула Ариадна. — Это еще кто?
На мгновение Сашенька замерла, но потом к ней вернулась способность ясно чувствовать и мыслить, когда сквозь группу слоняющихся студентов решительно пробрался ротмистр Саган. На нем было твидовое пальто, манишка и котелок — все явно куплено в английском магазине. Он, улыбнувшись краем губ, поклонился, приподнял котелок и поцеловал ей руку.
