Феникс (СИ) - Колышкин Владимир Евгеньевич

   - Так им и надо, паразитам, - сказал первый страж, похохатывая.

   - Верно, - согласился второй, - пускай этих блядских буржуев потрясет маленько, а то больно гордые стали...

   И, смеясь, они удалились к своим оставленным боевым друзьям и подругам.

   С благосклонного разрешения представителей власти, группа беженцев взошла на самый верхний ярус набережной и углубилась на территорию Леберли. Георгий, можно сказать, был у себя дома. Куда направятся женщина с мальчиком, его как-то не заботило, но, прощаясь с ними, Георгий счел нужным сказать ребенку, державшему свою чудовищную книгу под мышкой.

   - Ты читал о приключениях Буратино?

   - Нет, - сказал мальчик.

   - Я так и думал. Почитай. Гораздо интереснее и полезнее, чем эта твоя буддийская ахинея.

   - А вы знаете, что такое "Лепидодендрология"? - задал вопрос мальчик, без запинки произнеся последнее слово.

   Георгий смущенно поднял плечи и отрицательно покачал головой.

   - Я так и думал, - не без ехидства сделал вывод пацан. - Это раздел ботаники. Почитайте, наверняка вам пригодится, когда начнутся ваши приключения.

   - Какие еще приключения?

   - Кармические.

   - А-а, ты опять за свое...

   Георгий понял, что форма сознания этого ребенка уже отлита и затвердела. Перевоспитывать его поздно.

   - Звините нас, - говорила тетка, прощаясь, и уже в отдалении слышался ее голос: "Вот отдеру тебя ремнем, будешь знать, как со взрослыми разговаривать..."

   - Ну что, идем ко мне? - сказал Георгий преувеличенно бодрым голосом, чтобы затушевать смущение. Он вопросительно взглянул на подругу, и бледность ее лица поразила его.

   - А куда?

   - В Котош...

   - С ума сойти, слишком далеко. Я устала.

   - Хорошо, давай присядем на лавочку - отдохнем, дождемся, пока не пойдет транспорт.

   - Нет. Переждем у моей подруги. Она тут рядом живет.

   Перспектива для Георгия была мало прельстительна, но более разумна: в такой час сидеть на набережной - опасно.

   Они вошли почти в такой же сквер, что и на правом берегу, только этот был шире и не так ухожен. В одном месте уже бесполезно горел фонарь и бледный его свет был особенно унылый. Проходя через его тусклую ауру, туман обращался в бисер дождя.

   По безмолвным аллеям, меж древних стволов кленов и лиственниц, двигались они, как тени. Инга старалась не стучать каблучками по бетонным плиткам. Художник даже в эту минуту примечал краски кленовых листьев на палитре мокрой дорожки.

   В одном месте на набережной стоял танк, замаскированный под памятник танку. Инга и Георгий с опаской обошли его стороной, продираясь через жасминовую заросль и цепкие ветки акаций.

   Наша парочка перебежала улицу, через всю ширину которой протянулся надутый узким парусом транспарант. "Любовь - это орудие совершенствования расы" было написано на нем за подписью Голощекова, хотя это была цитата из П. Успенского.

   Проходя мимо старого двухэтажного здания государственного банка Литавии (ныне Народный Банк Леберли), Георгий оглянулся, выискивая глазами то самое окно на втором этаже.

   Андрей служил в этом банке инкассатором. И как-то в один препакостный вечерок глухой осени взял да и покончил все счеты со своей жизнью, причем сделал это именно в здании банка. И что позорнее всего - в туалете. Эту деталь Георгий никогда не упоминал, если доводилось сообщать знакомым о смерти брата, а проходя мимо здания банка, старался не смотреть на пыльное, никогда не мытое окно этой комнаты. Оно было одно такое среди ряда чистых окон второго этажа. И эта грязь ложилась единственным темным пятном на светлый образ брата.

   Впрочем, не единственным... Еще удручало одно обстоятельство, что брат, уж коли на то пошло, не воспользовался оружием, как подобает мужчине - ведь при нем был револьвер, безотказное оружие, - а повесился. Повесился на поясе от пальто. Андрей так спешил, что не приладил петлю как следует. Под тяжестью тела пластмассовая с острыми краями пряжка пояса впилась в кадык и сломала его. Потом, когда Андрей умиротворенно возлежал в гробу (Георгий причесал брату волосы старой расческой с поломанными зубцами), галстук, стягивающий ворот рубашки, был прилажен так, чтобы скрыть ужасную ссадину на шее. Это заботливо, будто собирая сына в дальнюю дорогу, сделала мама. Прилетев на похороны, она тихо, безудержно и безутешно плакала, заливалась слезами с момента получения страшной телеграммы. Так и отбыла обратно, еще больше огорченная, когда жена Андрея настояла на захоронении тела мужа в Каузинасе, не дав согласие на перевозку его на родину, как того хотела мать Георгия.

   Андрей не оставил никакой предсмертной записки, где объяснялись бы мотивы, побудившие его сделать ЭТО. С тех пор минуло более десятка лет, но для матери Андрея поступок сына так и остался навсегда необъяснимым. Георгий же полагал, что знает причину, вернее совокупность причин. Они на поверхности: всевозрастающая тяга к алкоголю, вечная нехватка денег, настойчивые требования жены, дать семье как можно больше средств к достойной жизни в буржуазной Литавии, надвигающаяся старость (ему уже было 28!), а он всегда хотел быть молодым. И, конечно, неудовлетворенные амбиции. Время уходит, а он все бегает с пистолетиком, красуется в джинсовом костюмчике (этакий ковбой!) перед девочками-кассирами. Но то, что было хорошо и здорово в молодые годы, теперь вызывало лишь глухое раздражение. Кое-кто - и таких немало - в его годы уже получили солидные должности: кто - управляющего, кто - зама, кто - завотделом, на худой конец, - начальника смены; а он все тот же мальчик на побегушках. Стыдно, горько и обидно.