Валерий Шемякин - Чердаклы
Вопросов ему почти не задавали. Этих людей он знал – президентский пул – что с них возьмешь.
…День продолжился скверно. Надо бы запомнить – 4 августа. И самое неприятное случилось буквально сразу после пресс-конференции. Виадук… что-то там обвалилось и кого-то придавило… как всегда… Буту хотелось перегрызть горло помощнику, который об этом докладывал, но он промолчал, кивнул лишь сдержанно. Чертово ворье! Пересажать всех. А с кем останешься? Всех не пересажаешь. Если только Гучкова – это ведь тоже теперь его бизнес. Понабрал на стройку китайцев вперемешку с какими-то ваххабитами; слава Аллаху – не взорвали пока…
Потом явился этот… распорядитель, ни шагу теперь без него – с улыбчивой мордой спросил: как вы относитесь, Григорий Иванович, к яйцам-бенедиктинам?.. Что там еще? – спросил Бут, скрывая раздражение. Распорядитель на радостях выдал полный доклад.
Основное меню, в том числе для первых лиц, – традиционное, наше, природное, русско-славянское, с вкраплениями французского. Яркой нотой звучат оладьи из говяжьих мозгов и блины с налимьей печенкой, драники, а также изобилие красной икры. Поскольку предполагается, что гости будут активно работать и общаться не менее двенадцати часов в сутки, упор сделан на тонизирующие напитки, всякого рода взвары.
Обед будет состоять почти целиком из блюд повседневной русской кухни: щи тамбовские, ботвинья, котлеты из дупелей, ягненок, рыба белая, красная, черная. Не обойдется без деликатесов, как-то: супа из моркови с кумином и соленым творогом. В меню также фарфалле из сыра в дольке свежего инжира под мармеладом из красного терпкого вина. Козий сыр манчего с вяленым инжиром и сашими из красного тунца на глазури из темного базилика прекрасно идут как фуршетные закуски. На ужин – раковые шейки, морские гребешки, паровой судак. Вода исключительно привозная, местная непригодна для употребления внутрь. Бут только кивает, не выдавая ни жестом, ни мимикой своего отношения к кухонным подробностям…
Все-таки не удержался – позвонил Гучкову, хотя понимал, что не надо бы этого делать. И сразу выкрикнул нервно: не хочу с тобой больше!.. Чуть не слетело с языка: водиться… Отшвырнул дурочку и долго не мог справиться с детской обидой, которая кипела в нем, к горлу подкатил комок, и он чуть не захлюпал носом. Что же это со мной происходит? В голове назойливо пульсировало: а чего он…
Во время обеда случился конфуз. Когда он явился в ресторан, перед этим посвятив двадцать минут аутотерапии и приготовив открытую улыбку для всех и особенно для Анабель, президенты и премьеры за стол еще не садились, бродили вокруг, разбившись на пары, и на еду не смотрели. Бут шагнул к своему креслу, предполагая бодро произнести что-то вроде: ну, что ж, приступим!.. И тут его глаза выхватили странное, несуразное, неприемлемое. На столе стояли пластиковые бутылки с Фантой и Спрайтом, а на тарелках лежали завернутые в серую оберточную бумагу гамбургеры! Что-то совершенно непотребное!!!
Он чувствует удушье. Быстрым шагом выходит из обеденного зала. Навстречу ему бежит распорядитель. Проскакивает мимо, через дверь, туда, к столу, и тут же выскакивает назад. Его трясет. Заикаясь, глядя куда-то мимо Бута, начинает лепетать какую-то чушь. А за спиной Бута очень громко – похоже, это Ибрагим Абосяко, президент Южно-Европейского Союза. Очень темпераментный господин. Он смуглый, почти черный, как будто только что вынут из прожарочной камеры. Он кричит, размахивая перед Анабель руками: мы – Европа, Анабель! Ев-ро-па!..
Распорядитель исчезает, и никто никогда больше его не видит. Куда он девался, неизвестно, может, застрелился, кто его знает. Тут же вместо него появился кто-то другой. Со стола быстро все смахивают и накрывают по новой. Никаких бенедиктинов – салаты, морепродукты, белое вино. Но до ушей Бута во время обеда нескончаемо доносится веселенькая музыка, идиотские какие-то песенки без слов, будто он попал-таки в Макдоналдс…
Да, саммит. Вот Анабель, президент Соединенных Штатов, совсем уже пожилая белая женщина. В черной Америке белая женщина. Нонсенс! Ну, все когда-нибудь случается впервые. Анабель Полунайт. После двух бокалов шампанского и глотка виски Бут совсем не был пьян и даже изображал попытки приударить за Анабель. Казимир Маурай смотрел на него волчьими глазами. Точнее – глазами немецкой овчарки…
А затем нате вам – заминировали…
Что-то все-таки происходило крайне неприятное лично для него, для президента и хозяина саммита…
Тучи к вечеру сгустились, приобрели какое-то напряжение, неестественный цвет, блеск и переливы. В небесах скопилось колоссальное количество органической и неорганической грязи. Он выслушал эту информацию с раздражением: что еще там такое? Ну, мусор всякий, поясняют ему, шлак, керамзит, кожура бананов, сланцы-брянцы-полусранцы. Поглаживая в кармане крысу, он подходит к открытому окну. Вокруг все уже серое. С неба сыпется какая-то дрянь, шелуха от семечек, окурки…
– Григорий Иванович, окно лучше закрыть.
Невыносимы эти лица и эти речи. Что дальше? А может, я засланный, думает он. Все сложилось. Выстроил. Достиг. Получилось. Но почему я ничего не чувствую? Живу под наркозом. Что-то начало ломаться вокруг и внутри, надо бы мобилизоваться, не то сейчас время, чтобы… Он достает из кармана заветный металлический баллончик, вытряхивает белую бусинку, стараясь делать это незаметно, и закидывает в рот.
И тут хлынуло. На землю, на зеленую лужайку перед резиденцией вместе с грязной водой обрушились упаковочные коробки, пластиковые бутылки и те самые сланцы-брянцы. Президенты как завороженные следят за этой… за этим… за черт знает чем, не понимая: то ли это русские устроили аттракцион, то ли стихийное бедствие. Анабель Полунайт первая начала что-то соображать, точнее, ей нашептали на ухо помощники – она говорит о невиданном по силе урагане, вынесшем мусорное пятно из океана и закинувшем его за тысячи километров. Это не ураган, это НЛО, пришельцы. Кто это говорит? Неважно теперь. Разгорается спор, и президенты, напуганные увиденным, начинают обвинять друг друга во всяком непотребстве. Больше всех получает Анабель. От Маурая. Пришельцы, ага! Вы с русскими больше всех гадите в околоземном космическом пространстве. Ну, теперь еще и Китай. Что же мы там, стоптанные тапочки и пакеты из-под чипсов выбрасываем? Не знаю, но не удивлюсь, если именно так и есть.
В пятидесятые годы во Внутренней Монголии, слышит он за своей спиной голос Лысого Якута, еще тогда был жив маршал Чойбалсан… Бут поворачивается и машет рукой, не давая начальнику охраны договорить: что там с этой баламуткой, что падала на асфальт под машины? Она оказалась грузинской шпионкой, тут же отвечает Лысый Якут. Вот как? Да, сам удивляюсь, только что звонил в Самару…
На самом деле Якут никуда не звонил и ничего про баламутку не узнавал. Но то, как он нашелся с ответом, ему самому понравилось. Сразу после разговора с президентом Лысый Якут звонит куда надо и сообщает, что девица, которая легла под президентский кортеж, – грузинская шпионка, займитесь там… И тут же переключается на минирование…
В возникшей суматохе Бут незаметно выходит через боковой ход на площадку, где стоят машины. Охранники обычно, как приклеенные, не отпускают его и на полшага. А тут зазевались. Минирование. Вроде бы люди, а вроде нет. Охранники. Способны выдержать запредельные перегрузки. Мозги им не нужны, мозги у них бездействуют. Им что-то имплантировали, сконцентрировали, чтобы энергия не уходила на пустое, чтобы не растрачивали себя ребята, всегда были готовы выполнить задачу. Если бы весь народ был такой… синтетический… Гум-бари-да… Бут вспомнил, как Миша Павлов предлагал ему вживить в себя чип – в целях безопасности. Его жизнь – национальное достояние. Подумаешь! Ничтожество! Если он вице, то… я обер-президент! Надо бы что-то подобное ввести. Для весомости…
После грязевого обрушения ночь воцарилась черная, безлунная, звездная и безмолвно вопиющая из небесных глубин. Бут идет вдоль рядов автомобилей, пиная лакированными ботинками пластиковые бутылки. В одном из «Мерседесов» замечает ключи. Проходит мимо, тут же возвращается, дергает ручку – машина не заперта.
Ворота распахиваются автоматически. Он долго гонит машину на предельной скорости, рассчитывая, что охрана хоть и хватится сразу, но не сразу догонит. Он мчится через горы мусора, через треск, скрип, хлопки и всхлипывания, в лобовое стекло бьют мятые банки и коробки, его сопровождают резиновые чудовища, целлофановые стяги, скачущие баллоны, канистры, ведра, футляры…
Ему надо побыть одному. Одному. Чтобы никого не видеть, и чтоб его никто не видел. Он не стал выезжать на виадук, перед железнодорожным переездом поворачивает в сторону и сбавляет скорость, катит по старой дороге. Здесь почти нет пластикового мусора, он слегка успокаивается. Думает при этом, надо бы остановиться и повернуть назад, но не останавливается и назад не поворачивает. Затем выезжает на дорогу, покрытую шелушащимся асфальтом, огибая бесчисленные ямы и трещины, мчится, не разбирая дороги. Мимо полигона химических захоронений, дышащего ядовитыми испарениями, через плотину с грехом пополам работающей еще гидроэлектростанции. Гиблые места, думает механически, когда-то тут город утопили вместе с церквами…
