Сергей Герман - Обреченность
Пошел на сближение быстро сокращая расстояние, вцепившись в хвост мертвой хваткой.
— Кокорев? — поразился Полунин, — живой?
И закричал срывая голос.
— Кокорев! Димка-ааааа! Стреляй сынок!
Словно услышав его крик ударил 12,7мм универсальный пулемет Березина, коротко тявкнули скорострельные ШКАСы и все.
Младший лейтенант Кокорев остервенело давя на гашетку костерил себя сквозь стиснутые зубы:
— Учили тебя дурака стрелять экономно. Теперь кровью умоешься, за то что не слушал!
Полунин покрылся холодным потом. Он понял, что сейчас Кокорева разорвут. Порвут как голодные волки.
Но маленький юркий МиГ-3 упорно шел на сближение с врагом. Газ — до предела. Ближе... Ближе... Раздался треск, заглушивший на мгновение гул моторов. Винт истребителя за доли секунды "размолотил" хвостовое оперение "юнкерса", и тот, словно наткнувшись на каменную стену, тут же клюнул носом и рухнул вниз.
Полунин кинул фуражку о землю, заорал в восторге:
— Что, бля, получил на х…?!
Но МиГ-3 тоже дернулся и стал неуклюже валиться на крыло. Сломанный винт не тянул. Самолет падал словно подбитая птица, но даже в падении летчик пытался планировать, чтобы не упасть и сесть на землю сохранив машину.
Но тут один из самолетов прикрытия ударил из автоматической пушки. МиГ-3 вздрогнул, выпустил узкую струю черного дыма. С каждым мгновением она становилась все гуще и гуще. Самолет скользнул к лесу и пропал за верхушками деревьев.
Через несколько минут где-то вдалеке за лесом раздался взрыв.
На том месте, где располагался военный городок и казармы рвались фугасные бомбы. Кричали умирающие бойцы, ржали раненые кони.
Горели деревянные строения, крыши домов, заборы, деревья. Лопались стекла. Рушились балки.
На одной петле со скрипом раскачивалась дверь кирпичного дома. В воздухе висели гарь и пепел. Казармы были разрушены, вокруг не осталось ни одного уцелевшего каменного здания.
В нескольких километрах от военного городка догорал самолет младшего лейтенанта Кокорева.
Проснулись жители, и на улицах началось столпотворение.
По утренним улицам, в пыли и грохоте бежали обезумевшие от страха полуодетые люди.
Среди них были старики и женщины, бегущие в одних сорочках и кричащие страшными голосами. У многих на руках плачущие дети. Листья деревьев обуглились и почернели от огня. Всюду на земле валялись осколки стекла, обломки кирпичей, поваленные деревья.
— Товарищи… без паники, товарищи. Это провокация! Сохраняйте спокойствие. -Не веря собственным словам метался среди людей заведующий гарнизонным клубом, старший политрук Мохов.
Вся площадь перед городком и казармами была перепахана воронками бомб. Лежали десятки убитых красноармейцев и мирных жителей.
От двухэтажного здания казармы осталась лишь одна внутренняя стена, на которой висел покосившийся портрет Сталина. Но над развалинами штаба реял пробитый осколками красный флаг. Сильно пахло гарью. Черный дым стлался по земле.
Стоя на коленях страшно кричала жена капитана Ракитина. Волосы ее были растрепаны, из-под халата торчала ночная рубашка. На земле перед ней лежала полуголая маленькая девочка с окровавленной светловолосой головкой.
Отбомбившись, самолеты развернулись и, пройдя по горящим развалинам пулеметными огнем, ушли за горизонт.
Наскоро перевязав раненых и торопливо оглядываясь туда, где скрылись самолеты, казаки вскакивали в седла выстраивая лошадей в походную колонну и двинулись на Белосток.
В воздухе осталось висеть облако пыли из под конских копыт. Попав во время марша под очередную бомбежку казаки решили разбиться на эскадроны, чтобы не быть мишенью для самолетов.
Капитан Ракитин был убит осколком. Командование эскадроном принял старший политрук Мохов.
Не доходя до Ломжи, где дислоцировался 130й артиллерийский полк выслали разведку. Через полчаса те вернулись. Старший группы сержант Борзенко доложил:
— Немцы!..на мотоциклах с пулеметам... Наверное разведка. Около взвода, наглые..хохочут. Прут...
Старший политрук почернел лицом.
— Хохочут говоришь? — закричал, — шашки к бою!
Через десять минут озверевшие казаки вырубили немецкую разведку шашками. Это был не бой. Была жестокая рубка. Свистела сталь клинков, слышались выстрелы обороняющихся, редкие вскрики. Под острыми блестящими клинками немцы валились как трава.
Перебив мотоциклистов казаки рассматривали порубленных немцев, вытирaли клинки о конскую гриву.
Вокруг лежали убитые, раненые, разбросаны немецкие ранцы, оружие, котелки.
Немецкий офицер, рассеченный по груди, корчился в перемешанной с кровью пыли. Он не хотел умирать и страшно хрипел, выпуская из раны пузыри кровавой пены.
Пулеметчик уткнулся лицом в ящик с пулеметными лентами. Красные волосы на его голове были похожи на задубевшую корку.
Дрожащими руками политрук пытался вложить шашку в ножны. С лицом заляпанным кровью подошел Борзенко. Мохов приказал ему собрать оружие и боеприпасы.
Сержант присел на корточки перед убитым офицером, вынул из его руки парабеллум, сунул себе за пазуху. Из разрубленного шашкой нагрудного кармана достал залитую кровью записную книжку с заложенным в нее серебряным карандашом. Хмыкнул. Сунул карандашик в карман галифе.
Повертел в руках засаленную записную книжонку, полистал исчерченные непонятными каракулями странички.
Бросил ее в пыль.
Порубив немцев решили в город не входить, там уже уже наверняка были передовые части. Решили двигаться дальше и занять оборону вдоль железной дороги.
Весь день отбивали атаки противника.
Но на казаков вновь свалились самолеты. Кони и люди были беззащитны от шквала огня. Появились новые убитые и раненые, и рвал сердца полный боли крик, от которого бросало в дрожь:
— Добейте меня!.. Хлопцы родненькие!.. Пристрелите!..
До самого вечера слышались взрывы, стрельба, стоны раненых и стоны:
— Пить... пить...
Мохов почувствовал, как горячей болью обожгло левую ногу, в горячке он пробежал несколько шагов, пока не почувствовал, что нога ниже колена стала неметь. Сапог был полон теплой, хлюпающей крови. Присев на поваленное дерево, он позвал помковзвода.
— Сержант, подь сюда... Помоги снять.
Осколок застрял в правой ноге. На коже была видна рана, из нее шла кровь.
— Дай нож....
Сцепив зубы полоснул по ране лезвием. Скривившись подцепил ногтями зазубренный осколок, резко дернул.
— Надо бы порохом присыпать, товарищ политрук.
— Некогда. Надо уходить на Волковыск, там наши. Найди мне подорожник.
Борзенко порвал на себе исподнюю рубаху и перевязал политруку ногу. Рана распухла, болела. Сапог не налезал. Пришлось сунуть его в седельную сумку.
На усыпанной листьями земле тут и там лежали трупы убитых лошадей и тела казаков.
***
Дивизионные зенитчики так и не подошли. Выйдя рано утром с полигона, колонна повернула на боковую, обсаженную тополями дорогу. Двенадцать грузовиков с орудийными расчетами в кузовах, тащили 37мм зенитные пушки.
Командир взвода лейтенант Сорока дремал в кабине ЗИС-5.
Перед лобовым стеклом машины зеленым миражом дрожали, плыли у горизонта березовые колки, охваченные красным рассветным маревом. В утренней прохладе висел густой запах полевых цветов и земляники. Натужно завывали двигатели машин.
— Гляньте товарищ лейтенант. И танкистам тоже не спится, - услышал Сорока голос водителя Даниленко.
Приоткрыв глаза лейтенант увидел, что вдалеке навстречу их колонне движутся серые от пыли, низкие, тяжелые машины.
Лейтенант прикрыл глаза от поднимающегося солнца козырьком ладони.
— Тоже с учений идут — предположил водитель.
Танки нырнули в ложбину возле ручья и внезапно появились совсем близко. Они развернулись в одну линию и двинулись по пшеничному полю надрывно ревя моторами, приземистые как бульдоги, широкогрудые, с кургузыми стволами пушек. Отсвечивали на солнце их отшлифованные траки.
— Что же они делают? — мелькнула мысль. — По хлебному полю!
И тут машину подбросило вверх. Почти сразу же лейтенант услышал громкий взрыв. Машина осела на правую сторону.
— Это же!.. — Мелькнувшая в голове мысль так и не успев до конца оформиться в предложение, оборвалась новым взрывом.
— Немцы! — выдохнул водитель, поворачивая к командиру испуганное лицо.
Пальцы Сороки царапали, рвали тугую застежку кобуры нагана.
Застрекотали пулеметы. Из кургузых стволов пушек выпеснулись снопы пламени. Передний ЗИС приподнялся в воздухе, потом вдруг осел и рассыпался на части. Сороке почему то запомнилось катящееся по дороге колесо грузовика.
