Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.
После шести вечера, свободный от дежурств по штабу, Андрей, приведя себя в порядок (и это желание на короткий период возродилось в нем), отправлялся на площадку к маяку, ставшую вместе с набережной излюбленным местом гуляний русской галлиполийской публики. «Невским проспектом Туретчины» окрестил эти места какой-то мрачный остряк.
Особенно оживлялся город в воскресенье, когда приходили транспорты, привозили продовольствие войскам, газеты, почту. Однако и в будние вечера набережная была полна праздной публики. Где, в каком далеке осталось позорное бегство из Крыма, тифозные трюмы, голодная и холодная зима! Под теплыми и ласковыми лучами солнца зазеленела серая, неприветливая земля Галлиполийского полуострова. Бурно полез плющ, задрапировывая развалины и мрачные фасады. И, словно первые подснежники, появились в толпе беженцев умытые, просветленные и красивые женские лица. Белопольский с любопытством вглядывался в эти лица, отыскивая следы всех тех невзгод и страданий, которые перенесли и продолжали переносить жены и дочери офицеров, полностью разделившие судьбу своих близких... Боже! Как и во что они были одеты! Но если смотреть только на лица, действительно вспоминалось прошлое, представлялся петербургский Каменноостровский проспект, поездки на Острова.
По галлиполийской набережной прогуливались беженцы, стараясь показной беспечностью прикрыть растерянность и опустошенность. Мартовские надежды целиком были связаны с мятежом в Кронштадте, с самыми фантастическими слухами. Но даже осторожные и во всем сомневающиеся люди не могли не признать: восстание моряков «под сердцем» большевистского Петрограда означало очень многое! Назывались с восторгом имена героев: царский генерал Козловский, командир линейного корабля «Севастополь» Вильнен. Штаб Кутеповского корпуса тоже был во власти слухов, которые по достоверности мало чем отличались от тех, что муссировались возле маяка и на набережной.
В разгар событий пришло известие: из Кронштадта вышел миноносец с депутацией восставших к Врангелю. Считанные дни остались до торжественной встречи в Константинополе. В штабе корпуса говорили о готовящемся приказе главнокомандующего русскому флоту — покинуть немедля Бизерту и идти в Галлиполи и на остров Лемнос для приема войск. Напряжение в городе и в лагерях достигло, казалось, предела.
И вдруг наступила тишина. Газеты словно по команде замолчали. Андрей понял: плохой признак. 20 марта Калентьев принес известие — два дня назад большевики штурмом по льду захватили неприступную крепость. Кронштадт пал. Еще через два дня газета «Общее дело» подтвердила это сообщение. Надежды, расцветшие яркими огнями в черном ночном галлиполийском небе, погасли. Андрей, не очень-то и веривший в силу мятежа, чувствовал себя в очередной раз обманутым и переживал новое разочарование.
В среде военной и гражданской эмиграции усиливались раздоры. Союзники с опаской следили за тем, что происходит в лагерях. Участились стычки с французскими патрулями. Один из солдат технического полка по неустановленной причине напал на врача. Около тридцати офицеров решили с оружием в руках пробиваться в славянские страны. Они тайно покинули лагерь, но уже в местечке Булаир — недалеко ушли! — их атаковали греческие жандармы. Офицеры приняли бой и рассеяли греков. Те, однако, сообщили по телефону в Галлиполи своему префекту. Тот — Кутепову. И пока офицеры праздновали победу в местном кабачке, патрульный отряд, посланный командующим корпуса, арестовал всех. Ведется следствие. Бедняг ждет военно-полевой суд и строгое наказание.
Французский генерал Шарпи вновь отдал приказ: русским частям сдать оружие. Кутепов, ознакомившись с этим приказом, заявил во всеуслышание: пусть приходят и отнимают силой. Французы твердо заявили о непосильности расходов по содержанию русской армии. Кутепов провел ряд смотров и парадов. Французы забеспокоились — не хотят ли русские атаковать Константинополь? Кутепов заявил: это очередные занятия на тот случай, если армии придется идти в Сербию походным порядком. Французы сократили паек, устроили маневры пехоты и флота. К Галлиполи подошла эскадра — два броненосца, три крейсера, несколько миноносцев и транспортных судов. Французский комендант, отвечая на недоуменный вопрос Кутепова, заявил нагло: «Завтра будет высажен десант, который начнет операцию с целью овладения городом». Кутепов не дрогнул. Он был абсолютно чужд дипломатии. «По странному совпадению завтра назначены и маневры всех частей моего корпуса по овладению перешейком», — сказал он.
Ночью эскадра ушла от Галлиполи...
Врангель метался по Константинополю, чувствуя полное бессилие и понимая, что Кутепов выходит из-под его контроля. Русские колонии и военные лагеря переполнялись слухами: французы вот-вот откажут в помощи армии и беженцам, интересы их подлой политики требуют этого, и им ничего не стоит предать своих вчерашних союзников. Русские эмигранты уже чувствовали себя брошенными на произвол судьбы, обманутыми.
Был яркий солнечный полдень. Белопольский окончательно очнулся от воспоминаний. Стены каменной клети, где он жил вместе с Калентьевым, полыхали жаром. Потолок медленно кренился. «Будьте вы прокляты!» — шептал Андрей. Мысли путались. Лицо горело. На лбу выступил холодный пот. Сердце глухо и медленно било в грудь. Андрей достал револьвер, крутанул барабан.
Он не хотел больше жить. Он принял решение, и ничто не удерживало его. Андрей сунул дуло револьвера в рот, ощущая приятный холод железа, и, инстинктивно закрыв глаза, нажал на спусковую скобу... Выстрела не последовало. Андрей еще раз крутанул барабан и вновь нажал на скобу. Он не услышал сухой щелчок новой осечки: кто-то цепко схватил его за руку н отвел ее в сторону.
Андрей вскочил, взбешенный. Рядом стоял Калентьев.
— Послушайте, капитан! — начал Андрей срывающимся голосом. — Кто дал право?.. Вы входите, не сказавши, не предупредив! Это недостойно! Не принято среди порядочных людей! Да!
— Ты рехнулся, князь? Ты пьян? Что с тобой?
— Не ваше дело! Отдайте револьвер!
— И не подумаю. Если припомните, он принадлежит мне.
— Да-да! Ангел-хранитель! Ты уже спасал меня! — У него начиналась истерика. — И что?! Какие права?! Но пойми — это, в конце концов, пошло и подло! Уйди, пожалуйста! — упав на топчан, Андрей зарыдал.
Калентьев вышел, пожав плечами.
Сон мгновенно сморил Андрея. Сон был, как потеря сознания, короткий, дурной, не излечивающий. Он прошел быстро: Андрей очнулся, точно от толчка, и сел, страшно озираясь. Все так же светило голубое небо, били изо всех щелей палящие солнечные лучи. На желто-зеленой, уже порядком выгоревшей карте Европы неторопливо ползали жирные клопы. Андрей вскочил на топчан и, схватив сапог, ударил им по карте — кровавое пятно осталось в районе Черного моря. Андрей рассмеялся: странная идея пришла ему в голову. Сухой веткой, вырванной из крыши, он касался клопа и осторожно, но настойчиво подталкивал его, гнал на юг, где распласталась на карте бывшая Турция. Подогнав клопа к столице, Андрей точным, резким и мстительным ударом сапога бил по клопам — так, что кровь брызгала в стороны. Скоро весь район от Константинополя до Галлиполи был окрашен кровью...
В ЦЕНТР ЧЕРЕЗ «ДОКТОРА» ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ ОТ «БАЯЗЕТА»
«На борту яхты «Лукулл» по поручению Пелле Врангеля посетил адмирал де Бон. Дважды начштаба французского оккупационного корпуса полковник Депре, минуя главкома, пытался распоряжаться армией. В лагерях учреждена должность «командующего» из числа французских офицеров, которому подчинен русский комендант. Командир французского отряда в Галлиполи потребовал сдать оружие. Врангель обратился с угрозами к Шарпи, который отступил. Де Бон предложил Врангелю сложить звание главнокомандующего, дабы успокоить общественное мнение. Врангель отказался, заявив: «Я буду оставаться на своем посту до той поры, пока не удалят меня силой, и буду употреблять все свое влияние для того, чтобы задержать русских от гибельного шага — переселения в Бразилию или возвращения в совдепию».
Врангелю приходится вести борьбу и с русскими общественными организациями. «Из поддерживающих меня общественных и политических организаций и деятелей одни всецело предоставляют себя в наше распоряжение, без всяких оговорок. — заявил он. — Другие хотят разделить со мною власть. Я за власть не цепляюсь. Но, пройдя через горнило бедствий, потоки крови, через Временное правительство, комитеты, всякие «особые совещания», придя к единоличной власти, без которой невозможно вести борьбу, они хотят теперь снова повторить тяжелые ошибки прошлого. Я не могу легкомысленно отнестись к этому факту. Передавать армию в руки каких-то комитетов я не имею нравственного права, и на это я никогда не пойду. Мы должны всемерно охранять то знамя, которое вынесли. Разве может даже идти речь о том, чтобы армия находилась в зависимости от комитетов, выдвинутых совещанием учредиловцев, в рядах которых находятся Милюков, Керенский, Минор и присные, именно те, которые уничтожили, опозорили армию, кто, несмотря на все уроки, до сего времени продолжает вести против нее борьбу...»
