Георг Борн - Бледная графиня
Губерт встал, холодно пожелал асессору доброй ночи и вышел.
Бруно поразила перемена, происшедшая с молодым лесничим. Тот стал просто неузнаваем. Весь его вид и поведение производили крайне неприятное впечатление, и Бруно, как ни ломал голову, не мог найти этому объяснения.
После ухода Губерта секретарь отправился в свою комнату, и Бруно остался один.
Следствие, которое он начал, конечно, не могло смягчить горечь утраты, но все же, когда он остался наедине со своим горем, оно вновь завладело им. Невозможно было смириться с тем, что Лили, любимая невеста, потеряна для него навеки, навсегда разлучена с ним.
Сколько тяжелых, горьких впечатлений пережил он в течение этого рокового дня, всего за какие-то несколько часов, и вот теперь на передний план выступил вопрос: кто же преступник?
Губерт, по убеждению Бруно, не имел никаких оснований желать зла Лили. Но кто тогда? Кому смерть Лили была выгодна? Кто хотел бы погубить ее?
Графиня. Именно о ней подумал он в эту минуту, и в памяти всплыл рассказ деревенской нищенки. «Свои злодеяния она совершает всегда по воскресеньям, — говорила старуха. — Видать, в эти дни власть ее особенно сильна».
Вспомнился ему и миллион, завещанный Лили родителями, который в случае ее смерти должен был достаться графине.
Однако Бруно старался отогнать от себя эти мысли. Он хотел действовать без всяких предубеждений.
Да и как могла графиня во время грозы незамеченной выйти из замка, подкараулить Лили у известковых скал и столкнуть в пропасть?.. Нет, немыслимо!
И тем не менее эта бледная, таинственная женщина пробудила в нем сегодня нечто похожее на ужас. Было ли это ощущение следствием холодного, неприступного вида графини, или же ему способствовало также и народное поверье?
На следующее утро Бруно продолжил допросы.
Первой по его приглашению в домике лесника появилась Мария Рихтер. Она была так взволнована, так удручена горем, что Бруно угадал в ней самое верное и по-настоящему преданное Лили сердце. Он горячо пожал руку Марии и молчал, не находя слов утешения, ибо нуждался в них и сам. Когда же она залилась слезами, он тоже почувствовал, что плачет.
Допрос продолжался недолго. Мария описала ему свою прогулку с Лили и все события того рокового вечера, но все это было уже известно следствию, а больше она ничего не знала.
До самого приезда судебных чиновников девушка была убеждена, что Бруно разделил участь Лили, то есть упал с обрыва вместе с ней. По простоте душевной она так и сказала асессору, и он был неприятно поражен подобным мнением. Как верной подруге Лили и поверенной ее тайн, Бруно рассказал Марии все, что произошло между ними у трех дубов.
Мария не ответила ни слова, она, казалось, полностью ушла в свои переживания и рада была поскорей покинуть домик лесничего. Казалось, какие-то новые, совсем иные мысли зародились у нее в голове после разговора с Бруно.
Затем перед следователем предстал господин фон Митнахт, тоже вызванный на допрос. Потом последовали показания кучера и садовника. Но все они не сообщили ничего нового, ничего такого, что могло бы пролить свет на это темное дело.
Едва лишь успели удалиться последние вызванные свидетели, и Бруно перелистывал протоколы допросов, как в дверь сильно постучали.
— Взгляните-ка, господин Ленц, кто там, — сказал асессор.
Секретарь пошел отпирать дверь и увидел перед собой высокого, широкоплечего, чуть сутулого мужчину с добродушным безбородым лицом. На нем был старый длиннополый суконный кафтан, полотняные штаны и старые башмаки. Совершенно выгоревший черный бархатный жилет наглухо застегнут до самого горла. В одной руке он держал грязную, помятую шляпу, в другой — палку. Тем не менее можно было заметить, что костюм этот он считал праздничным.
Он не сразу вошел в комнату, а прежде просунул в дверь свое добродушно улыбающееся лицо и вопросительно взглянул на присутствующих.
— Что вам нужно, любезнейший? — спросил Ленц. — Лесничего здесь, наверху, нет.
— Я это знаю, — дружелюбно ответил странный посетитель. — Мне и не нужен господин лесничий. Мне нужен тот господин из города, который проводит следствие об убийстве дочки покойного графа.
При этих словах Бруно поднял голову и пристально взглянул на уже вошедшего незнакомца.
— Кто вы такой?
— Я пастух Гильдебранд, — ответил тот, подходя ближе. — А вы, сударь, вероятно…
— Да, я судебный следователь.
Ленц запер за вошедшим дверь и вернулся на свое место.
— Ага, ага! Хорошо, что я нашел вас, сударь, — негромким, ровным голосом сказал пастух и неловко поклонился.
Он поставил в угол палку, возле нее положил на пол шляпу и приблизился к Бруно. Все слова и движения его были неторопливы и обдуманны, что обычно свойственно пожилым крестьянам. Добрая и приветливая улыбка почти не сходила с его лица.
— Видите ли, в чем дело, сударь, я пришел насчет молодой графини. Я кое-что видел и слышал и потому решил, что мне следует сходить сюда и сообщить все это господину следователю.
— Это правда, Гильдебранд. Хорошо, что вы пришли, — ответил Бруно. — Что же вы можете сообщить мне?
— Я пастух из Варбурга, — обстоятельно начал он, подойдя еще ближе к Бруно и доверительно наклоняясь к нему, — асессор сидел, и высокому Гильдебранду не очень удобно было разговаривать с ним стоя. — Третьего дня, в воскресенье, собрался я сходить проведать дочь. Моя дочь замужем и живет на краю деревни, недалеко от моря. У нее хороший муж, зовут его Енс.
— Вы говорите о рыбаке Енсе?
— Да-да, вы его тоже знаете? Вот он и есть муж моей дочери. Всякий раз, как выдается свободный денек, я отправляюсь к ней в гости. В прошлое воскресенье я, как обычно, пошел туда. Енса не было дома, но скоро он пришел, веселый такой…
Бруно невольно улыбнулся, он-то знал о причинах веселости Енса.
— Енс, — продолжал старый пастух, — где-то на стороне заработал и хлебнул в портерной пива и домой принес пару бутылок — надо же поделиться с женой. Енс — хороший муж…
— Все это прекрасно, милейший Гильдебранд, но ведь вы собирались сообщить нам нечто, касающееся молодой графини.
— А вот подождите, расскажу все по порядку. За пивом незаметно пробежало время, и был уже девятый час, когда я отправился восвояси. Едва я вышел на улицу, началась гроза, но мне уже не хотелось возвращаться, надо было идти домой. Непогода разгулялась вовсю. Я поднялся наверх и свернул на дорогу, ведущую к замку мимо трех дубов. Потом я подумал про себя: пойду-ка лучше кустами, это будет ближе. Я свернул и тут увидел на дороге двоих…
— Двоих? — нетерпеливо переспросил Бруно, между тем как Ленц быстро записывал показания пастуха. — Кого же это? Кого вы увидели на дороге?
— Я не видел их лиц, но различил голоса. Они разговаривали друг с другом. Это были молодая графиня и лесничий Губерт Бухгардт.
— На пути от трех дубов к замку?
— Да-да, как раз там.
— Вблизи того места, где дорога идет вдоль обрыва, не так ли, Гильдебранд?
— Нет, намного ближе.
— Вы не ошиблись, Гильдебранд? Ведь было очень темно.
— Ужасная темень, хоть глаз выколи. Но я слышал, как они разговаривали, называли друг друга по имени, а уж дочку-то покойного графа я всегда узнавал по голосу. Будьте спокойны, сударь, ошибки здесь быть не могло. Они говорили громко, особенно молодая графиня.
— Вы помните, о чем они говорили?
— Слово в слово. «Я не хочу, чтобы вы меня провожали, я пойду одна», — сказала молодая графиня и с таким негодованием, какого я никогда не замечал в ней. А лесничий в ответ: «Я вам хотел только сказать, что привело меня сюда». А молодая графиня ему громко так и раздраженно: «Не хочу ничего более слышать, ступайте к себе домой». По всему было видно, что она очень рассердилась на Губерта. А он ей: «Тогда произойдет несчастье».
— Вы точно слышали, Гильдебранд? — спросил Бруно, крайне удивленный неожиданным признанием, которое могло наконец пролить свет на это темное дело. Тем более что Губерт совсем недавно утверждал, что не видел Лили и не говорил с ней.
— «Тогда произойдет несчастье» — это были его последние слова, — подтвердил старый пастух, оказавшийся теперь самым главным свидетелем. — А потом все стихло.
